Мы расстались, и за целый день я больше ни с кем не виделся. Идти в поселок, показываться на глаза вдовам и матерям, потерявшим сыновей, я не отважился. Не было дома, куда бы ни вошла беда, каждая семья жила в постоянной тревоге. Людям невыносим был сам вид дееспособного молодого человека в штатском. Между тем освобождение я получил на законных основаниях. Судя по рентгеновским снимкам и по заключениям врачей, состояние моих легких по-прежнему внушало опасения. Но, как ни странно, я не ощущал ни малейшего недомогания, ни даже усталости; я чувствовал себя совершенно здоровым. Не знаю, чем это объяснить, господин аббат. Меня словно бы кто-то оберегал… Но чем отчетливее вырисовывалась моя судьба, тем сильней она меня страшила.

Я тогда весь день бродил по парку. Адила дежурила в госпитале. Мать ее уже несколько лет не спускалась к столу. По фасаду замка только у нее открывали ставни, все прочие держали закрытыми. С восточной стороны я увидел служанку, моющую окно в комнате Матильды, смежной с комнатой Адила.

Около полудня мне принесли письмо от Алины, полное претензий и угроз; я нисколько не испугался. Не в ее интересах было срывать мою женитьбу, и я мог ничего не опасаться до тех пор, пока деньги не попадут ко мне в руки. Вот тогда она перейдет в наступление, и страшно подумать, что будет. Вам, священникам, не понять, как в головах, вроде моей, вызревает желание устранить человека, стоящего на пути. Я же, вступив в брак, только и думал, как мне избавиться от Алины. В мыслях своих я разделывался с ней самыми разными способами. У меня богатое воображение: в моих фантазиях нашлось бы сюжетов на многие детективные романы. Но абсолютно безопасных преступлений не существует. И потом, Алина — стреляная птица — держалась всегда настороже. Сама даже говорила как о чем-то само собой разумеющемся, что мне по понятным причинам хочется ее убить, и объясняла, почему я не должен этого делать: меня заподозрят и арестуют в течение сорока восьми часов и все будет свидетельствовать против моей особы. Она утверждала, что передала в надежные руки бумаги, которые непременно выведут следствие на меня. Шельма в конце концов совершенно меня убедила, будто я кровно заинтересован в ее долгой и благополучной жизни: дескать, случись с ней что, хотя бы и без моего участия, обвинят все равно меня.

Я бродил по заброшенному парку, где обнаженные деревья, знавшие меня еще ребенком, не бросали на меня косых взглядов. Только такой, как я, и может глубоко любить мир природы, лишенный сознания, а потому неспособный нас судить… Мир запахов и звезд, мир, населенный животными, но не ведающий, что на свете существуют добро и зло, святые и проклятые. Часа в три, помнится, я присел на ствол срубленной могучей сосны; вокруг стояли дубы, покалеченные ее падением. Я вдыхал запах ободранной коры и грелся на солнышке с невинностью лисы или куницы. Природа не требовала от меня отчета: по ее законам, всяк живет за счет другого. Я принадлежал к бесчисленному множеству хищников, просушивающих в этот теплый час кто мех, кто перья. Страдания мои чудесным образом приостановились… Должен признаться, господин аббат, что эта адская боль, проистекающая от сознания, что ты навеки несвободен, эта боль не прекращается ни на секунду. Некоторое время спустя я проходил курс лечения в Люшоне[3] и, гуляя по горным тропинкам вблизи Сюпербаньер, познакомился с одним из ваших собратьев. Как-то раз мы заговорили, выражаясь его языком, о «князе мира сего», и священник этот, лицом похожий на святого, сказал мне с уверенностью, от которой у меня внутри все похолодело: «Иные души отданы ему…» Сказал так, будто знал из достоверных источников. Я тогда не посмел задавать вопросов и перевел разговор на другую тему. Потом я разыскивал старца повсюду, хотел попросить объяснений. Но, когда напал на его след в доме для престарелых городка Ванв, он уже, как это у вас говорится, «почил в святости», унося с собой страшную тайну о душах, отданных князю мира сего.

На другой день после завтрака приехала Матильда, я не присутствовал при встрече. Время от времени я слышал ее голос: она звала сестру, смеялась и пела, разбирая вещи у себя в комнате. В доме громко хлопали двери. Как и в детстве, с ее появлением везде пробуждалась жизнь — в этом она не изменилась. Я сидел перед крыльцом и читал газету, когда кто-то, подкравшись сзади, тихонько снял с меня шляпу. Вслед за тем я услышал знакомый смех. По смеху я ее и узнал, а в остальном высокая девушка с осиной талией нисколько не напоминала смуглого тщедушного подростка, с которым я некогда играл. Так же мало она походила и на сегодняшнюю Матильду, госпожу Симфорьен Деба, недавно сменившую духовника. В ту пору, господин аббат, она была сама жизнерадостность. Ничего от знакомой вам солидной дамы… Испуганная пичуга, ласточка, по ошибке залетевшая в дом и натыкающаяся на все подряд. Худая, угловатая… Это создание стояло посреди аллеи, будто всего на секунду спорхнуло с ветки, покачивало шляпой, вертело приглаженной головкой и разглядывало меня. Могу до мельчайших подробностей описать ее платье с короткими не по сезону рукавами, нитку крупных кораллов на смуглой шее. Я не узнавал сам себя: из глубин моего существа поднималась таинственная нежность, набрасывая покров забвения на прошлую преступную жизнь. Я снова стал юношей и робел перед девушкой. Все прожитое мне просто приснилось. Я возвратился в то время, когда мы прятались в кустах бирючины. Адила искала нас, звала, кричала, я легонько, не прижимая к себе, держал Матильду за талию, она обвивала руками мою шею. Вся моя гнусная жизнь оказалась кошмарным сном, но вот я пробудился, увидел тебя наяву: ты здесь и ты меня любишь… Мы оба замерли, едва сдерживаясь, чтобы не броситься друг к другу в объятия… Она заговорила первая:

— Ты нисколько не переменился, Габриэль! Ты покраснел, совсем как раньше…

Роковые слова: завеса спала, открылась реальность.

Неужели же она не наложила отпечатка на мою внешность? А в общем-то Матильда не ошиблась: я уже в те годы, когда мы играли вместе, был таким же порочным, как и теперь, но нежный возраст прикрывал это маской невинности… Я действительно не изменился: что бы я ни натворил, я все равно ничего не мог прибавить к своему истинному лицу.

— У тебя вполне здоровый вид… А ведь ты действительно болен… Мне все известно: я посмотрела твои рентгеновские снимки, когда приезжала сюда в последний раз… В медицине я теперь кое-что смыслю! Просто поразительно, как ты хорошо выглядишь.