Он присел на койку и лишь теперь почувствовал неимоверную усталость. Растянулся на узкой тюремной койке и мгновенно заснул. Он не знал, долго ли спал. Разбудил его скрежет ключа. На пороге стоял все тот же надзиратель.
— Выспались? — спросил он. — А что во сне видели? Первый сон на новом месте всегда сбывается.
— Так крепко спал, что ничего не помню.
— Книги и без заявления получите. Прокурор разрешил. А еще прислал вам бумагу и карандаш. Пишите, сколько хотите. Но не вздумайте тайком переправить записку: бумагу отберут, а вас строго накажут.
— Не буду я писать никаких записок.
— Бумага пронумерована. Смотрите, чтоб не пропало ни листочка, ни клочочка! Поняли?
— Понял. Не пропадет.
— Держите. Пятьдесят листов. Можете пересчитать.
— Наверняка все точно.
— Ясное дело, точно, — согласился надзиратель. — Раз в тюремной канцелярии нумеровали, значит, точно.
Заключенный взял стопку белых листов и положил на столик.
— Что писать-то будете? — полюбопытствовал надзиратель.
Он был весьма заинтригован: сам прокурор прислал заключенному бумагу и карандаш! Такая привилегия редко предоставлялась заключенным, да и то, как правило, уже после вынесения приговора.
— Дело было так. Вы знаете, меня арестовали по обвинению в убийстве Мариана Зарембы. Я свою вину отрицал с самого начала. Перед отправкой в следственную тюрьму прокурор еще раз допросил меня и дал подписать бумагу, где сказано, что я обвиняюсь в преступлении…
— Это называется: предъявить обвинение, — подсказал надзиратель.
— Именно. Тогда я тоже не признался…
— А может, лучше было признаться? Суд это учитывает при вынесении приговора.
— Не могу же я признаться в том, чего не совершал! Мне уже сто раз говорили, что благоразумнее сознаться и рассказать всю правду. Иначе, мол, обвинят в умышленном убийстве. А так найдут какие-нибудь смягчающие вину обстоятельства. Но я не убивал Зарембу! Я вообще никого не убивал.
Надзиратель недоверчиво усмехнулся. Газеты много писали о преступлении в театре «Колизей» и не скрывали, что дело окончательно выяснено. Популярный актер театра и кино Мариан Заремба был убит помощником режиссера Ежи Павельским. Хотя убийца, задержанный на месте преступления, и не признает себя виновным, следствие располагает неопровержимыми доказательствами его вины.
— Я не убивал его, — повторил заключенный. — Я это твердил без конца и милиции, и прокурору, а теперь и вам.
— Меня это не касается. Я всего-навсего надзиратель.
— Но вы тоже меня подозреваете. Все меня подозревают. Жена, коллеги, друзья. Все, все! — Арестант все больше горячился.
— Ежели вы невиновны, правда выйдет наружу… — Надзиратель пытался как-то успокоить собеседника.
— Прокурор заявил, что улик у него хватает. Можно писать обвинительное заключение. Мне-де лучше подумать и во всем признаться. А если нет — то подробно описать, как все было в театре и что предшествовало преступлению. Обещал тщательно проверить все подозрения, если они у меня возникнут. Иными словами, если я не убийца — пусть укажу преступника. Я тогда спросил: а как я это сделаю? Я же связан по рукам и ногам, отрезан от мира… Вот прислали мне бумагу и карандаш. Я изложу свои соображения, прокурор с ними ознакомится, а милиция все проверит…
— Очень благородно со стороны пана прокурора, — заметил надзиратель. — Впервые такое слышу.
— Я невиновен, — вспылил заключенный, — а мне никто не верит! Говорят: назовите убийцу! Как я это сделаю? Я ломал над этим голову с той самой минуты, как увидел кровь на рубашке Зарембы. Но я ничего не знаю и не узнаю! Ловить преступников должны милиция и прокурор, а не заключенный, который сидит в одиночке.
— Подозреваемый-то у них есть. Поэтому вы здесь и сидите.
— Я сойду с ума или повешусь!
— Э-э-э… — философски протянул надзиратель, — это всегда успеется.
— Вот-вот, — подхватил заключенный. — Статья двести двадцать пятая. Смертная казнь через повешение.
— Я не то хотел сказать… — Надзиратель сообразил, что чересчур прозрачно намекнул на положение арестанта. — Вы бы лучше отдохнули как следует, выспались — и за работу. Пан прокурор дело говорит. Ну, допустим, не вы преступник. Так, значит, кто-то из вашего же окружения. Вы этих людей лучше знаете, чем прокурор и милиция. Вам легче понять, кто убил и зачем вас в это впутал. Ну а прокурор слово свое сдержит. Он не вас хочет сжить со света, а наказать убийцу Зарембы.
— Но кто-то ведь хочет сжить меня со света, раз впутал в это убийство? Подумать только — убил человека, чтобы упрятать меня в тюрьму! Да еще по обвинению в убийстве.
— Вы пока не обвиняемый, а подозреваемый.
— Какая разница? Я сижу за убийство Зарембы, хотя ни в чем не виноват.
— Что ж, по-вашему, его убили специально для того, чтобы на вас бросить подозрение?
— Прокурор меня о том же спрашивал. Я не знаю. Ничего не знаю!
— Может, тот, кто убил Зарембу, имел с ним какие-то счеты и вовсе не собирался впутывать вас в убийство? Вас задержали, а ему только того и надо. Он теперь будет сидеть тихо. Не пойдет же он к прокурору каяться, чтобы вас освободили.
— С ума сойти, — пробормотал заключенный. — Думаю, думаю и ничего не понимаю. Иногда мне кажется, что засадить меня в тюрьму хотелось только Басе.
— Жене?
— Да. Но ведь она не застрелила бы Зарембу.
— Ясно, — согласился надзиратель, хорошо знавший из газет подробности преступления. — Она не застрелила бы своего… — охранник прикусил язык, сообразив, что такое замечание не слишком тактично.
— Договаривайте, — заключенный махнул рукой. — Конечно, она не смогла бы убить человека, которого любила… Или ей казалось, что она его любит…
— Враги у вас есть?
— Милиция и прокурор тоже этим интересовались. Хоть они и убеждены, что я виновен, но слушали внимательно, старались войти в мое положение…
— Вот прокурор и прислал вам бумагу.
— А что толку? На свободе я мог бы действовать, поговорил бы с людьми.
— Ну и ничего бы у вас не вышло, даже если бы прокурор вас выпустил. Никто вам не поверит и ничего не скажет. Доберись вы хоть до убийцы, он вас попросту выкинет за дверь. Милиция и прокурор — дело другое. Поделитесь с ними своими подозрениями, и они все досконально разведают. Вам такой информации от людей ни за что не добиться.
— Не утешайте меня.
— А зачем мне вас утешать? Я говорю то, что есть.
Отдохните, успокойтесь и беритесь за работу. Трезво, с умом. Времени у вас полно. Спешить некуда.
— Что ж мне еще остается? — вздохнул заключенный.
Надзиратель запер дверь камеры. Часа через два, проходя по коридору, он заглянул в «глазок». Заключенный лежал на кровати и спал как убитый. Надзирателя это не удивило. Обычное дело после ареста и предварительного следствия. Все это нервов стоит, нелегко пережить.
Какой, однако, занятный узник! Почему не хочет признаться? Невиновен да невиновен… Что сделано, то сделано: отомстил и жене, и ее любовнику. Спровадил беднягу на тот свет, да не просто, а с хитростью. Держись с достоинством, признайся… Все против него: и обстоятельства, и люди, даже собственная жена. Все доказано черным по белому, а он заладил свое… Что ж, ему же хуже. Получит «вышку», как пить дать.
