Теперь на моем лице было все: и мои тайные мысли, и желания, и пороки, и таланты, и любовь, и неверие — словом, все, что представляет сущность человека, от которой он сам порой бежит.
Своим любопытным взором девушка проникла в мой внутренний мир, по злой иронии судьбы ставший внешним, и называла деталь за деталью, и я мучился как будто при всех с меня сдирали кожу…
— Хватит! — прохрипел я наконец, теряя силы. — Ради всего святого, хватит!
Она замолчала и удивленно уставилась на меня.
— Так, значит, у тебя нет маски?! Хм… А что же это тогда?
И тут я решился.
— Пойдем, — сказал я, беря ее за руку.
— Куда? — пролепетала Она, смутно начиная догадываться, что вечер для нее испорчен до конца.
— Пойдем, — повторил я и потянул ее за собой.
— Нет, нет?! — Она попыталась вырваться, но я держал крепко.
В ее глазах застыл страх. Господи, как мало человеку нужно!..
— Ты пойдешь или нет? — крикнул я и изо всех сил стиснул ее руку. — Ну?!
Не знаю почему, но мне было приятно видеть ее ужас, я ощущал какое-то странное удовлетворение, верша насилие.
Вокруг понемногу стали собираться люди, но мне уже было наплевать.
Я подхватил ее и выволок из зала. Как куклу, протащил по лестнице…
Она что-то кричала, зачем-то умоляла простить, потом, кажется, заплакала…
Наконец мы добрались до зеркала напротив гардероба. Я остановился.
— Вот, — сказал я, поворачивая ее лицом к зеркалу, — теперь любуйся!
Некоторое время, тихо всхлипывая, Она смотрела в зеркало, затем перевела взгляд на меня.
Наверное, Она все поняла, или, быть может, мне так только показалось право же, не знаю.
Во всяком случае лицо ее — маска потерялась где-то на лестнице — вдруг выразило искреннее разочарование, а глаза удивленно округлились.
— Только и всего-то?! — произнесла Она и нервно усмехнулась.
— А, по-твоему, этого мало?
— Милый, — сказала Она ласково и мягко. — Стоит ли из-за этого так огорчаться? Ну, подумаешь!.. Тебе понравилась моя маска?
— Ничего, — пробормотал я, силясь припомнить.
— Так вот, мне ее сделал один чудесный мастер. Хочешь, я сведу тебя к нему и он скроит тебе настоящую маску, как твое старое лицо? — Ее глаза горели, гипнотизируя меня. — Хочешь? Ты станешь носить ее каждый день, и она тебе нисколечко не будет мешать. Это прекрасный мастер!
— Не знаю, — через силу улыбнулся я. — Право, не знаю. Надо подумать.
— Ладно, — согласилась Она. — Подумай. А сейчас пойдем в зал потанцуем. Я ужасно хочу веселиться!
Я вернулся домой под утро.
Не зажигая свет, я разделся и лег в постель. Прошедшая ночь теперь казалась нелепым кошмаром. Я провел рукой по лицу, ощупывая губы, подбородок, щеки, нос, и закрыл глаза. Решено, подумал я, завтра пойду к мастеру.
Потом я уснул, и мне снилось мое лицо — такое, каким я видел его всю жизнь. Я стоял перед зеркалом и показывал себе белый язык…
Утром старый Луху отколотил его палкой, отодрал за уши и выволок из пещеры.
— Не сберег, — сказал он, — сам добывай!
Слово старого Луху было законом для всех в племени, и ослушаться никто не смел.
Тып едва не заплакал от отчаяния. Он был горбат и колченог. Обреченный первым умереть, едва придет Великий Голод, он вынужден был искать себе занятие, которое уберегло бы его от презрения и смерти. Племя нуждалось в огне. И Тып поборол и себе страх перед костром. Он стал Хранителем Очага племени.
Целую зиму он стерег костер, не давая угаснуть Языкам Дракона. Но вчера разразилась лютая непогода, пламя сделалось совсем маленьким — сидеть бы и сидеть возле него, поминутно подбрасывая сухие ветки, но… Тып устал, глаза его слипались, он недолго боролся со сном, и теперь Языки Дракона ушли из их пещеры. Ушли навсегда. Лишь Небесный Огонь мог зажечь его, а разве дана человеку сила Неба?
Скоро вернутся воины с охоты, и тогда все племя соберется и уйдет на новое место, куда-нибудь, где уже горит огонь, а его, Тыпа, напоследок съедят — в пути он им не нужен, но не бросать же лакомый кусок!..
— Шесть восходов даю тебе, — сказал старый Луху.
Сначала Тып решил идти к обрыву. Он сам видел, как загнанные охотниками звери срывались с него и разбивались насмерть. Но потом передумал. Потому что удивительное воспоминание вдруг всплыло в его голове.
Это было давно…
Возле их пещеры случился обвал. Камни с грохотом, сметая все на своем пути, проносились мимо. Они ударялись друг о друга, и тогда между некоторыми из них проскакивали искры.
Искры… Уж не крошечные ли это Языки Дракона? Ведь если так, то ими можно зажечь щепотку мха! Можно зажечь большой костер!
Эта мысль поразила Тыпа. Значит, спасение все-таки есть?! Он натаскал камней — больших и маленьких, округлых, и угловатых, уселся перед входом и взялся за работу.
Несколько раз из пещеры выходил старый Луху. С любопытством смотрел на Тыпа. Он никак не мог понять, чем тот занят. Но срок, данный Тыпу, еще не вышел. А тот работал, не зная усталости. Он бил и бил камнем о камень, потом хватал новую пару, третью, четвертую…
«Тук-тук-тук…» — стучали камни, не переставая.
Тып не мог остановиться. Все будущее сосредоточилось для него в этих камнях — добыть хотя бы искорку, а там уж будет проще…
Крупнейшая в мире радиообсерватория Фификал-Бэнкс готовилась к принятию сигналов из дальнего космоса. Серия из пятнадцати сеансов. Первый начинается. Может, сразу повезет, а может, никакого сигнала и не будет…
Ученые расположились в центре пультовой. Метроном отсчитывал секунды.
— Начали! — крикнул Джон Тортолетт, хотя мог и не кричать — автоматы и сами в назначенный срок включили бы установку.
Вспыхнули экраны осциллографов, ожили динамики. Треск, хрип, шум, свист, рев вселенной наполнили зал. Свет погас, и стены словно раздвинулись и исчезли, оставив людей один на один с пустотой. Огни на пультах казались огнями межзвездного корабля, и люди сидели в темной рубке и слушали, слушали голос космоса, его странную, ни с чем не сравнимую песнь, и силились разобрать хотя бы слово, хотя бы один звук, который можно наполнить высшим смыслом и сказать потом: все, разум найден!
Шли минуты, а космос завывал бессмысленно и дико.
— Господи, — прошептал, покрываясь испариной, Джон Тортолетт. — Неужели все впустую?
Ги де Брутто крепко сжал его руку:
— Веселее, коллега. Они позовут. Непременно позовут. Как же иначе?
Рядом гулко вздохнул Апаш-Белтун, астрофизик и фантаст.
Сколько раз описывал он нечто подобное, но лишь теперь, когда впервые стал участником сеанса, он понял, сколь невыносимо ждать. Да-да, сидеть и ждать. И больше ничего.
И тут!..
Взметнулись пики на экранах осциллографов, накатили слева-направо волны огней на панелях счетных машин, и из динамиков — что явственно услышал каждый — донеслось едва различимое, но реальное: «Тук-тук». Ритмичная серия ударов — и пауза. И снова удары, как щелчки метронома.
— Вы слышали? — крикнул Фридрих Готлиб Клопфер. — Ведь это… пять четвертых, ритм-то какой! Невероятно…
Звуки прекратились столь же внезапно, как и начались.
Ученые сидели, точно в столбняке, и, судорожно вцепившись в подлокотники, ждали, ждали — звуков не было, неведомый источник умолк. И приборы не фиксировали ничего — только обычные голоса вселенной ловила гигантская чаша радиотелескопа, голоса бессмысленные, как всегда…
И шесть сеансов в последующие сутки ничего не дали. Казалось, произошла какая-то сбивка.
Но едва приступили к восьмому сеансу…
…Даже когда солнце зашло, и на небе высыпали редкие звезды, и стало темно, так что в двух шагах уже ничего не различить, Тып все равно не двинулся с места. Он по-прежнему сидел и бил, бил, бил… Камень о камень. Нет, не годится. Новая пара. Опять не годится. И так сотни, тысячи раз. А впереди — пять восходов…
Под утро он взял последнюю пару камней из той кучи, которую заготовил себе еще вчера.
И вот… Первый же удар внезапно высек искру. Даже не одну — целый сноп ослепительных искр. Потом еще и еще… Тып засмеялся от радости и, зажимая в руках камни, повалился на спину. Ноги онемели, ныла поясница, руки сделались вдруг тяжелыми, будто сами были из камня… Но Тып ничего этого не замечал. Главное — сделано! Теперь — спать, спать. Он успеет развести костер еще до пятого восхода.
