Когда Бабушкин вышел за ворота завода, его качало, как пьяного. Хотелось только одного: быстрей добраться до дому и спать, спать, спать…
Ресницы сами слипались. Он шел по улице, а ему казалось — плывет в лодке по Неве. Вода тихо, мерно колышется, слегка журчит за бортом, убаюкивает. И вдруг — резкий удар! Он открывает тяжелые набухшие веки и тут только понимает: заснул на ходу и налетел на фонарный столб…
Бабушкин, зевая и сладко потягиваясь, отошел от зеркала, вспомнил, что сегодня — необычный день, надел недавно купленную выходную триковую пару, сапоги, единственную свою сорочку и пошел к товарищам в заводской барак.
В дверях низкого, длинного, похожего на казарму помещения его сразу обдало тяжелым запахом прокисших щей, пота, махорки.
Все помещение было заставлено длинными трехэтажными деревянными нарами, разделенными на клетки, и напоминало огромный железнодорожный вагон. В каждой клетушке лежали, сидели, копошились мужчины, женщины, дети, старики.
Почти все нары были открытыми, и каждый входящий мог видеть жизнь всего этого человеческого муравейника: на одних нарах, покрытых ветхими мешками, спал полуголый старик, его ноги в кальсонах торчали далеко в проход; на других — женщина, сидя на соломе, прикрытой дерюгой, кормила грудью ребенка: на третьих — парни азартно резались в карты.
Только некоторые из «семейных» нар были задернуты ситцевой занавеской.
Бабушкин разбудил своего товарища — молодого слесаря Петра Граева. Тот вскочил с нар, спросонья очумело вертя головой во все стороны, потом потянулся так, что кости хрустнули, и блаженно сказал:
— Ох, и поспал я! Наверно, тыщу минут прохрапел!
Он быстро надел сатиновую косоворотку, штаны, натянул сапоги-«бутылки», расчесал спутанные волосы. Они были иссиня-черные и такие блестящие, будто лакированные.
Вдвоем пошли в трактир.
Петр заказал себе обед, водку и соленые грибы — на закуску. Бабушкин сказал половому:
— Сооруди-ка мне солянку да кашу гречневую, рассыпчатую. И чайку.
— Слушаюсь, — ответил половой, Перекинул полотенце с левой руки на правую, но не ушел, будто ждал добавочных распоряжений.
Так и не дождавшись их, он сказал Бабушкину:
— А водочки не изволите?..
— Не изволю!
Половой сердито хлопнул полотенцем по столу, словно смахивая крошки с клеенки, и ушел.
— Чудной ты человек, Ваня, — сказал Бабушкину Петр Граев. — Кажись, хороший парень. Но водки не потребляешь. И в кулачных бойцах не числишься… Ровно антиллегент какой, из благородных…
— Какой там интеллигент! — усмехнулся Бабушкин. — Четыре класса на двоих с братом — вот и все мое образование. Но водку хлестать — сказал «не буду», значит не буду. И «стенкой на стенку» зубы крошить да скулы сворачивать — тоже не вижу резона!
Они пообедали, поиграли на бильярде и под вечер направились по Шлиссельбургскому проспекту к трехэтажному дому Корниловых, где помещалась воскресная школа.
Перед самой школой Петр замялся и чуть не повернул обратно.
— Смешно, ей-богу, — смущенно сказал он. — Экий каланча — я и за парту не влезу. Поздненько мне арифметику да буквари учить…
— Ничего тут стыдного нет, — урезонивал друга Бабушкин. — А к тому же эта школа — вовсе особая. В нее даже с другого конца города, с Путиловского завода, ездят. Тут, брат, учителя необычные… Я, правда, и сам всего две недели как хожу на занятия… Но уже кое-что раскумекал…
Бабушкин провел Петра в канцелярию, там его записали, и оба слесаря направились в класс.
В коридоре мимо них прошел высокий, здоровенный мужчина; под синей сатиновой косовороткой, обтягивающей его грудь и плечи, легко угадывались литые мускулы. Он был очень красив: смелое, открытое лицо, ясный взгляд и широкая, веером, борода.
— Тоже слесарь, вроде нас, — шепнул Петру Бабушкин. — Зовут Шелгуновым. Ну и жадный до чтения мужик!.. Увидит новую книгу — как клещ вопьется… Одну вечернюю школу он уже осилил. Да ему, вишь ты, мало. Теперь к нам заладил… Не как некоторые..
Вскоре Бабушкин и Петр уже сидели за одной партой.
Петр удивленно озирался. В классе, аккуратно разложив перед собой тетрадки и книжки, сидели усатые, бородатые мужчины. Некоторым из них было лет по тридцать, а двоим — даже под сорок.
«У них уже у самих дети в школу бегают. Поди, за этими же партами сидят, — улыбаясь, подумал Петр. — Ну и дела…»
— Сейчас будет география, — шепнул товарищу Бабушкин. — Учительшу зовут Надежда Константиновна. Я ее еще в прошлое воскресенье заприметил… Ух, и смелая… Даром что женщина!
В класс вошла девушка, худощавая, с узлом волос на затылке, немного бледная, в черной юбке и простой белой блузке с длинными рукавами.
Самыми заметными на ее лице были глаза — большие, серые, чуть выпуклые, они спокойно и внимательно оглядывали класс и, казалось, сразу все подмечали и вбирали в себя.
Она велела ученикам открыть учебники Баранова на той странице, где нарисована карта России, вся густо испещренная маленькими значками — треугольниками, квадратиками, звездочками, кружочками.
— Прошлый раз мы беседовали о полезных ископаемых, о металлах, — сказала учительница. — Среди металлов особенно ценятся благородные — такие, как золото, платина. Они не ржавеют и обладают еще многими ценными свойствами, поэтому и зовутся благородными. Кстати, заметьте, — понизив голос, продолжала учительница, — богатых важных господ тоже называют «благородными». И даже обращаются к ним: «ваше благородие» или «ваше высокоблагородие». А в чем их «благородство»? В том, что весь свой век бездельничают? Или в том, что заставляют работать на себя других людей?..
«Ловко!» — изумился Петр.
Он оглянулся на других учеников. Все затаив дыхание, подавшись вперед, напряженно слушали молодую учительницу.
Бабушкин сидел, восторженно приоткрыв рот.
— Не егози, — легонько ткнув Петра кулаком в бок, прошептал он. — А еще не хотел в школу… Простофиля!
Петр снова повернулся к доске.
«Ишь ты! Видать, не робкого десятка, — с уважением подумал он об учительнице. — И толковая какая! Совсем еще молодая, а так и режет правду-матку. Под самый корень подсекает. Да за такую „географию“ — момент — и в тюрьме очутишься!»
Надежда Константиновна подошла к двери в коридор и плотно прикрыла ее.
— В недрах земли таятся и драгоценные камни, — негромко продолжала она. — Рабочие добывают их, гранят, шлифуют.
Недавно жена заводчика Савушкина явилась на бал с крупным, замечательно красивым бриллиантом на шее. Он стоит четырнадцать тысяч рублей. Столько, сколько большой каменный дом!
Почему же она может тратить такие бешеные деньги на украшение?
Потому что Савушкин — владелец двух заводов. Рабочие трудятся на этих заводах день-деньской и еле зарабатывают на хлеб, а вся прибыль идет в кошелек капиталисту. Слезами и потом рабочих сверкает бриллиант на шее жены заводчика…
— Верно! — возбужденным шепотом подтвердил длинный, сухой, как вобла, парень, сидящий впереди.
Парты в классе были маленькие, и он возвышался над своими книжками и тетрадками, как каланча, а ноги его вылезали далеко в проход. Было даже непонятно, как этот парень втискивает свое тело за парту и как потом встает.
Надежда Константиновна улыбнулась. Она вдруг вспомнила, как однажды на уроке этот токарь долго сидел, глубоко задумавшись, а потом положил перо и, словно размышляя вслух, проговорил:
«Вот ведь какая штуковина! Неужто я весь — из клеточек?»
Вспомнила также Крупская, как после одного урока, который ему особенно понравился, токарь громко, на весь класс, пожелал ей «хорошего жениха».
Вдруг дверь в класс открылась. На пороге стоял школьный инспектор — пожилой, сутулый, с отвислыми щеками. Тот самый, которого Крупская видела утром на империале конки.
— Прошу извинить! По долгу службы я обязан произвести ревизию, — сухо обратился он к Надежде Константиновне.
— Извольте!
Инспектор неторопливо насадил пенсне на переносицу, придирчиво оглядел класс. Старинные, потемневшие от времени иконы в углу, недавно подновленный — в полный рост — портрет царя в тяжелой золоченой раме — все выглядело чинно, благообразно.
На самом видном месте висела большая икона Георгия Победоносца. На белом, как рафинад, жеребце, у которого из раздутых ноздрей, словно из паровозной трубы, — валил черный дым, сидел воинственный святой. Длинным копьем он поразил извивающегося змея-дракона. Ловко ударил святой: проткнул дракона насквозь, и видно, как острие копья вышло наружу.
