Павлов ответил не сразу. «Так уж мы устроены, — думал он. — Мы невольно приписываем животным человеческие мотивы поведения, наши мысли и наши чувства. И то, что некоторые змеи реагируют на тысячные доли градуса, а птицы ориентируются по магнитному полю, ничему не может нас научить. Мы судим о животных с позиций антропоцентризма. И слишком часто ошибаемся».
— Иди готовь орбилет, — сказал он. — А я пошлю радиограмму на Базу. Мы летим на Бетон.
Он посмотрел вверх. В синем прозрачном небе парил узкий серп спутника, огромная каменная пустыня, воспринимаемая человеческим глазом как маленькое бледное облачко с четкими очертаниями.
На блестящем свежей смолой рисунке, похожем на черно-белую фотографию, снятую в необычном — вид сверху — ракурсе, четверо стояли, обнявшись, на каменной осыпи рядом с искалеченным космолетом и смотрели в зенит, задрав головы.
Рейсфедер, поставив последнюю клейкую точку, отполз под верхний карниз Картинной Галереи и стал ждать, когда летающие животные, которых он так хорошо изобразил, придут в гости к своим отражениям.
Рис. Р. Авотина
Планета была маленькая и дикая, одна из тех планетишек между Вегой и Орионом, о которой никто никогда не вспоминал. Да и кто бы стал ее вспоминать — мертворожденную космическую карлицу, битком набитую растрескавшимися острыми скалами, пустынную и печальную, пребывающую в одиночестве с первого дня творения. В астронавигационных справочниках графа «Медея» не очень-то радовала глаз обилием информации. Обычно там значилось: период вращения; расстояние до двойного желтого солнца; координаты единственной астрофизической станции, обслуживаемой довольно старыми, если не сказать древними, биоавтоматами. Даже опытные командиры Базы разводили руками, если кто-то случайно интересовался Медеей.
И Ферн знал не больше других. Правда, ему довелось однажды пролететь мимо Медеи — на предмет уточнения координат астростанции. Координаты он уточнил — тут роботы потрудились на славу! — но вслед за тем он обследовал десяток-другой столь же скучных планеток, выполнял такие же нудные задания, так что, прилетев на Базу, он начисто забыл о Медее. В довершение ко всему где-то запропастились уточненные координаты…
— Да, нелепица вышла с проклятыми координатами, — бормотал Ферн, глядя на табло перед собой. На экране извивались спокойные светлые линии, и все в кабине было спокойно, все, кроме самого Ферна. — А этим крикунам с Базы только того и надо. Обстановочка на Медее тебе, мол, уже не в новинку, трассу знаешь назубок, ну и все такое прочее…
Он наклонился, утопил клавишу дополнительных иллюминаторов. Ферн понимал, что его обвинения необоснованны: кто-то все равно должен был лететь сюда, поскольку с Гелианом случилось такое, — но никак не мог унять раздражение. Тем более что полет не предвещал ничего хорошего.
Как зрачки, медленно расширялись иллюминаторы. На какие-то мгновения в кабину хлынула чернота космоса, но автоматы тотчас выровняли освещение. Ферн поглядел в прозрачный купол под собой. Внизу и вправо брезжила Медея — точно такая, какой он увидел ее в первый раз. Серо-желтый, беспрестанно увеличивающийся круг. Пока еще нельзя было различить подробностей, но даже из такой дали она выглядела не ахти как гостеприимно.
— Опускаюсь, забираю Гелиана — и ни минуты дольше. Ко всем чертям отсюда! — рассудил Ферн. В сущности, он еще не очень-то представлял, как он опустится и как заберет Гелиана, поскольку не знал доподлинно, что же с Гелианом случилось. То, о чем упоминала Селена, когда, встревоженная, появилась на экране стереовизора в Базе, не значило ничего. Клаустрофобия. Космический психоз. Такое может приключиться с каждым. Летишь, наматываешь парсеки на спидометр, и заодно с приборами, заодно с броней и дюзами корабля изнашиваются какие-то неведомые механизмы, скрытые глубоко в сознании. И все идет более-менее сносно до тех пор, пока один из таких механизмов не начнет работать вразнос или просто отключается, и тогда пилот, с которым ты перебрасывался кое-какими словечками относительно достоинств и недостатков трасс, с которым ты вместе коротал время на Базе или ругался по глупости, перестает быть пилотом и становится безумцем, маньяком, и потому его надлежит незамедлительно вытянуть из пасти некой планетишки, ну, к примеру, из пасти Медеи.
Посадочная площадка была крохотной — строили ее в те времена, когда возводили астростанцию, а после никто не позаботился о расширении. Где-то в центре бетонного поля Ферн заметил отсвечивающую серебром ракету. Пришлось маневрировать перед посадкой.
Это была ракета Гелиана. Она стояла целой и невредимой. Доброе предзнаменование, отметил он про себя и начал обшаривать взглядом окрестности, ища станцию, но тут вспомнил, что станция на Медее втиснута глубоко в скалы.
Ферн выскользнул из люка и огляделся. Он перевидал на своем веку немало убогих, а то и безобразных планет, но эта уродина побила все рекорды. Желтое и черное, и опять желтое и черное, словно спина исполинской осы, уползающей за горизонт. Но если желтые пески везде были одинакового лимонного цвета, то черные скалы переливались множеством оттенков: чернильно-черные, бархатисто-черные, лоснящиеся чернотой, как шкура мокрого зверя.
