Эдди постарался.
Честно.
И только мрачно вперился в спину пареньку с тележкою. На тележке были чемоданы, но повезли её куда-то в сторону.
- Там черная лестница, - поспешил объяснить очередной человек в красной форме. И ведь из-под земли выскакивают, никаких нервов не хватит. – Ваш багаж будет ждать вас в ваших покоях… прошу.
И на лестницу указал.
С ковром.
Снова. Откуда у них столько-то?
Ну… лестница была каменною, ковер мягким, и отпечывались сапоги в нем отличнейшим образом. Благо, идти пришлось недалеко.
- Отличные, не побоюсь этого слова, великолепные номера… с видом на канал, но без всяких неудобств от подобного соседства, если вы понимаете.
- Нет, - честно ответил Эдди. Он и вправду не понимал, какое неудобство может быть от соседства с каналом.
- Воздух! – парень, а Эдди понял, что парень очень молод, закатил очи. – Мы озаботились приобретением самых современных фильтров. А потому, даже при открытых окнах, чего, конечно, лучше не делать, вы не подвергнетесь ужасающему испытанию вонью.
Охренеть.
Но Эдди кивнул, надеясь, что не выглядит слишком уж провинциальным. Хотя, конечно, чего уж там. Выглядит.
Ну и плевать.
- Леди, - паренек распахнул дверь и поклонился, при этом руку протянув. А в нее монетка легла. Это… это за что матушка ему? За то, что до комнат провел? – Прошу. Люкс с отдельной спальней, двумя гостиными, ванной комнатой и, конечно же, гардеробной.
Он провел матушку по комнатах, которые заставили Эдди остро ощутить собственную несостоятельность.
Матушка заслуживала таких покоев.
Только таких и заслуживала, но… но дал их не Эдди. И… и как быть?
- Дорогой? – спросила матушка, когда провожатый-таки убрался, смерив Эдди напоследок недобрым взглядом. – Что-то не так?
- Все не так, - он осторожно опустился на креслице, составленное из каких-то гнутых веток. Не отпускало ощущение, что эти ветки захрустят и само креслице рассыплется. – Мне здесь не нравится.
- А мне кажется, довольно мило.
Матушка сняла перчатки и поморщилась.
- Руками надо будет заняться… дорогой, мне нужно, чтобы ты доставил письмо.
- Хорошо.
- Даже не спросишь, кому?
- Ну… а толку-то? – Эдди поскреб макушку. – Я тут все одно никого не знаю. Да и…
Письмо можно отправить почтой. Или вот свистнуть мальчишку, правда, местные будут в форме и, небось, могут не захотеть возиться с чужими письмами.
- Мне давно стоило поговорить с тобой, - матушка опустилась в другое кресло. И провела пальцами по столу. – Или остаться… но ты бы не оставил меня там одну.
- Нет, - Эдди начало не понравилось.
Еще сильнее, чем не нравилось это вот место.
Сразу и шея зачесалась, предчувствуя грядущие неприятности.
- И Милли тоже бросать неправильно. Она очень порывистая девочка. Ей нелегко придется. И… я не уверена, что все выйдет.
- Матушка?
- Матушка, - она грустно улыбнулась. – Знаешь… когда я впервые тебя увидела, то пришла в ужас.
- Ну… - Эдди подумал и согласился, что было от чего. Хотя обидно. Немного. Детская такая обида, глупая.
- У меня была странная жизнь. Но ты и Милли – стоили всего, что случилось, - она моргнула и отвернулась. – Если бы мы остались, я бы… пожалуй, я бы молчала и дальше. Там это знание только лишнее. Но раз есть, как оно есть… меня увидят.
- Кто?
- Кто-нибудь. Времени прошло много, да и я сильно изменилась, но, боюсь, не настолько, чтобы можно было надеяться, что этого хватит. Так что… увидят. Узнают. А там… моя семья, - и столько тоски прозвучало в голосе матушки, что рука сама к револьверу потянулась.
Эва открыла глаза. И несколько раз моргнула, пытаясь как-то избавиться от мутной пелены, что окружила её. Пелена не исчезала, напротив, стало только хуже.
Глаза болели.
И лицо.
И зубы, отчего-то, особенно сильно. Она даже потрогала их пальцами. Пальцы, правда, тоже болели.
Что за…
Она в какой-то момент исчезла, та часть, которая смотрит со стороны. И видит. И… из-за зелья? Или комнаты этой?
Комната?
Небольшая. Тесная. В нее и влез-то лишь топчан, на который сверху бросили соломенный матрац. А уж на матрац – Эву. И одеялом прикрыли. Одеяло пованивало, как и все остальное.
Серые стены.
Какие-то неровные, ободранные. И оконце где-то под самым потолком. Узенькое. В него и кошка не протиснется, не говоря уже про человека. Да и высоко. Не добраться.
Эва помотала головой.
Взгляд прояснялся. И вот уже она заметила кувшин рядом с топчаном. И миску. Умыться? Надо, наверное. Её… мыли. Да. И одели. Она пощупала жесткую ткань рубахи.
На помощь позвать?
Или…
Додумать Эве не позволили. С тихим скрипом приотворилась дверь, пропуская женщину с изуродованным лицом. Левая его часть была прекрасна, а вот правая представляло месиво из рубцов и язв.
- Живая? – осипшим голосом осведомилась женщина. – Че пялишься?
- Ничего. Извините.
- То-то же… а то от! – Эве под нос сунули кулак. – Вздумаешь дурить, не погляжу, что матушка велела, так отколошматю, живенько поймешь, кто тут старший!
- Кто?! – покорно поинтересовалась Эва. Она старалась не смотреть на дверь, которая казалась обманчиво близкой.
- Я!
- Как тебя зовут?
- Кэти, - девушка прищурилась. – А ты чё расселась? Мойся давай. Туточки прислуги нету!
- Я… просто нехорошо себя чувствую еще. Голова очень болит, - Эва старалась говорить тем плаксивым тоном, который всегда раздражал маменьку, зато на нянюшку действовал безотказно. – Дурно…
- Блевать вздумаешь, то не на себя. Вона, ведро стоит! – и указала на ведро, которое и вправду стояло в углу комнаты. Ведро было жутким с виду, каким-то кривым, мятым и то ли закопченным, то ли заросшим грязью до черноты. И глянув, как передернуло Эву, Кэти ухмыльнулась. – Привыкай, подруга.
Ну уж нет!
Когда дверь закрылась, Эва встала.
Попробовала. Получилось у нее далеко не сразу. Тело мучила слабость. И её действительно вырвало желтой желчью. Благо, ведро стояло неподалеку. Что-то подсказывало, что Кэти не побежит менять испачканную одежду, не говоря уже о матрасе.
Эва закрыла глаза.
Думать.
Надо думать. Только… о чем? О том, что она совершила ту самую Огромную Непоправимую Глупость, о которой её предупреждали едва ли не с рождения? А она решила, что это не глупость, а любовь?
Нет уж…
Надо…
Надо что-то сделать. Призвать силу? Эва поглядела на ограничители. Те не причиняли боли, да и вовсе не ощущались. Правильно, её ведь сила направлена не вовне, как у нормальных магов, а…
А дальше?
Снова отделиться от тела?
Во-первых, это опасно, тем более, когда она только вернулась. Во-вторых, ограничители все-таки имеются. Как знать, не повлияют ли они. Будет совсем грустно, если с ней случится то же, что и… нет, даже не думать.
В-третьих… в-третьих, а смысл?
Вот отделиться она от тела. И… и что дальше?
Эва вздохнула и кое-как отерла лицо водой, которая нашлась в кувшине. Пить хотелось неимоверно, но пахло от воды болотом, и Эва решила потерпеть.
Должны же ей объяснить, что происходит.
Ждать пришлось довольно долго. Она и замерзнуть успела, в комнатушке было сыро, а от стен тянуло холодом. Но вот снова скрипнула дверь, и на пороге появилась та самая женщина, которая торговалась со Стефано. Она вошла, вновь же двигаясь как-то боком, несуразно. Остановившись, женщина оглядела Эву и кивнула.
- Не плачешь. Хорошо.
Эва шмыгнула носом и поднялась. Неудобно говорить сидя, когда перед тобой стоят.
- Глядишь, и вправду толк будет.
А платье на ней не из дешевых. Тяжелый атлас того богатого насыщенного оттенка, который выдает хорошую красильную мануфактуру. И шито по фигуре. И рукава не светлее подола.[1]
- К-кто вы, - решилась Эва. – И где Стефано?
Может, в домашних спектаклях ей доставались не самые лучшие роли, ибо никогда-то не отличалась Эва актерским талантом, но вот женщина, похоже, поверила.
- Он уехал.
- К-куда?
- Далеко, девонька. Идем. Лучше поговорим в другом месте. Кэти, дай ей халат.
Халат был чужим. От него пахло плесенью и еще самую малость – лавандой. И на некогда богатой ткани появились проплешины, а локоть и вовсе прикрывала латка. Но Эва слишком замерзла, чтобы отказаться. Да и… как знать, кого они встретят? Не хватало, чтобы её увидели в нижней рубахе.
- Не дури, - прошипела Кэти и почему-то ущипнула.
Больно.
- Кэти, - женщина покачала головой. – Иди, пускай нам чаю подадут. И бульона.
- Ей?!
- Кэти!
Кэти пробормотала что-то неразборчивое.
- Хорошая девочка. Жаль, не повезло… такая красавица была, - женщина указала на дверь. – Иди.
- Но…
- Дорогу покажут. Альфредо!
Альфредо оказался одним из тех мрачных типов, которые втащили ящик с Эвой. Огромный какой! И кулаки… у старого Джонни похожие. Он еще на спор тыквы бил. Кулаком как ударит, тыква и раскалывалась. Всем было весело.
И Эве тоже.
Пока матушка не узнала.
Приличная юная леди не будет участвовать в подобного рода сомнительных развлечениях. Даже зрителем.
- Покажи девоньке, куда идти. А ты ведь умненькая… умнее, чем иные. Вона, не требуешь отпустить…
Будто это поможет, если Эва чего-то там потребует.
- И бегать смысла нет. Догонят. Хуже будет.
Куда уж хуже.
Но Эва сдержалась.
Она шла, стараясь помнить и об осанке, и о том, что леди – это леди, невзирая на обстоятельства. И… и вообще не упасть бы. Слабость то и дело накатывала. Один раз ей вовсе пришлось остановиться. И Альфредо повернулся, уставился выпуклыми полупрозрачными глазами.
- Просто… п-плохо, - заикаясь, сказала Эва. – Сейчас п-пройдет.
Альфредо кивнул.
А потом просто подхватил Эву на руки. И она замерла от ужаса. Но нет. Альфредо также не произнеся ни звука, продолжил путь.
Куда её…
Что с ней вообще будет? И неужели никто-никто не поможет? Не придет, не…
Её молча уронили в глубокое кресло. А во втором уже сидела та самая женщина с механической рукой. Правда, сейчас руку скрывала перчатка, но Эва ведь знала. И не могла заставить себя отвести взгляд.
- Пей, - велела женщина, когда перед Эвой поставили высокую чашу с бульоном. – Тебе нужны будут силы. Не спеши. Глоток. Потом ждешь. Если не чувствуешь спазмов, делаешь следующий. Ясно?
- Д-да.
- И не трясись. Будешь послушной девочкой, ничего с тобой не случится.
Как будто с ней уже не случилось. Но Эва вновь кивнула. Она будет. И постарается. И… и дрожащими руками она подняла чашу и сделала глоток. Бульон был теплым, наваристым и жирным настолько, что Эва едва не удержалась, чтобы выплюнуть.
Нет уж.
Женщина, кем бы она ни была, права. Эве понадобятся силы. А значит, она должна выпить. В конце концов, те отвары, которые варила матушка, надеясь добавить Эве красоты, на вкус были еще хуже.
И пользы в отличие от бульона в них никакой.
Во всяком случае ни кожа белее не стала, ни Эва стройнее.
- Можешь называть меня Матушкой Гри, или просто Матушкой, - женщина смотрела, как Эва пьет. И по её лицу нельзя было понять, что она думает. – Теперь ты принадлежишь мне.
Как? Разве может человек принадлежать кому-то…
- Тот, кого ты знала… к слову, как он назвался?
- Стефано, - сказала Эва.
- Стефано… надо же, выдумщик какой. Так вот, он тебя продал.
- Но…
- Да, это незаконно, - согласилась женщина. – Однако здесь, девонька, свои законы. И теперь ты принадлежишь мне. До тех пор, пока не отработаешь долг.
- Сколько?
- Вот и умница, - Матушка Гри улыбнулась, отчего её некрасивое лицо сделалось вовсе страшным. – Ни слез, ни капризов… все-таки леди – это леди… три тысячи.
Сколько?
Эва ведь слышала… стоп. Нельзя показывать, что она слышала. И вообще свои способности. А потому она сделала очередной глоток. Бульон стоило допить, пока он окончательно не остыл.
- И еще пятьсот в месяц за услуги.
- К-какие?
- Одежда. Комната. Еда.
Вот за ту конуру и пятьсот? Да… да они за особняк на побережье столько не платили, который снимали все лето!
- Целитель, которого пришлось позвать, ибо ты была далеко не в самом лучшем состоянии. Он сумел сохранить твой разум…
Ложь.
Нет, целителя Эва не видела, но целитель бы понял, кто перед ним. И не рискнул бы связываться.
- Моя семья… заплатит.
- Уверена, детка?
- Да, - решительно ответила Эва. – Она заплатит и втрое больше. И вчетверо.
Улыбка Матушки Гри стала еще шире.
- Видишь, как хорошо все складывается…
[1] Одежда, особенно платья из качественных тканей, были вещью очень дорогой. Их передавали по наследству, дарили. Но ткани вроде шелка и бархата нуждались в специальном уходе, их нельзя было просто постирать. Поэтому бедные девушки часто отпарывали и стирали лишь рукава, как наиболее загрязненные части одежды. Со временем рукава становились светлее основной ткани, что было признаком бедности.
