Вздыхаю судорожно. Где взять денег? Я работаю тут, ставка уборщицы и вахтера. Живём мы тоже тут, в помещении рядом с вахтой. Конечно, постоянно жить тут нельзя, это комнатка отдыха для ночного сторожа, но Ирина Вениаминовна пошла мне на встречу, узнав, что твориться у нас дома.
А дома творится полный треш.
Бабушка, наверное, и представить себе подобного не могла. Мы жили с ней в большой квартире, недалеко от студии. В свое время бабушка приватизировала квартиру на себя, сына и дочь. Сын – мой папа – умер, доля осталась мне и маме. Дочь – тетя Света – до смерти бабушки ни на что не претендовала, но она и не появлялась у нас фактически, так, звонила, поздравляла с праздниками. Обещала бабушке, что оставит долю мне – у неё не было своих детей. А когда бабушка умерла выяснилось, что тетя Света вышла замуж, и её супруг решил, что мне и Аришке квартира – слишком жирно.
- Сонь, устала? – Я вздрагиваю от его голоса.
- Нет, все нормально. Просто…
- Воняет, жесть. Хочешь, иди, подыши, и сестренку уводи отсюда, я закончу.
- Ты что? Это… это же моя работа.
- Слушай, извини за дурацкий вопрос… а ты… ну, в общем, ты же отлично пишешь, картины твои всегда были улётные, ты… тебе же надо учиться дальше? Почему ты тут застряла? Еще и… уборщица?
- Не уборщица. Клининг менеджер.
- Что? – я не смотрю на него, я просто чувствую, что он улыбается.
- Клининг менеджер и ночной сторож.
- Для сторожа иностранного названия не нашлось?
- Видимо…
Поднимаю глаза и… мы смеемся! Заразительно, радостно, так, что Аринка смотрит удивленно и тоже начинает хохотать.
- Менеджер, это звучит, да…
Успокаиваемся через пару минут, я мочу тряпку в растворителе, понимая, что мигрень уже стучит в окошко… Сглатываю, приступ тошноты накатывает. Ух… мерзость. Хотя художники должны быть привычны к резким запахам, но у меня, видимо, что-то сломалось…
- Что, плохо? Говорю же, выйди, я закончу.
- Ты не нанимался. Это… моя сестрица натворила, так что…
- Я натворила? Это всё Круэлла! Мерзкая! Со-онь? Я пойду, погуляю во дворике? Тут воняет, у меня головка уже болит!
- Иди, только со двора никуда!
Отпускаю, зная, что Аришка не уйдет. Дворик у нас не большой, за забором.
Сестрёнка подбегает, целует меня быстро, а потом… потом так же порывисто обнимает Да Винчи.
- Ты хороший! Когда я вырасту, я на тебе женюсь!
Выпаливает с жаром и выбегает, хлопнув дверью. А мы с Даней смотрим друг на друга и… снова хохочем.
Верно говорят, что смех – лучшее лекарство. Мне помогает. Я уже почти могу дышать. Краски на полу осталось не так много, а вот вещи мои по ходу безнадежны. Это обидно, потому что переодеться мне особенно не во что.
Нет, вещи были, в квартире бабушки, но я подозреваю, что они, скорее всего уже проданы, как и мебель, посуда, техника…
После смерти бабушки почти сразу умерла тётя Света, её супруг стал наследником. Мы полгода жили спокойно – до того, как он вступил в наследство, а потом началось…
Он пришёл как хозяин, заявил, что все принадлежит ему, а то, что не принадлежит – скоро будет. При этом так посмотрел на меня…
Сначала я пыталась договориться, объясняла, что у него в квартире только одна доля, а у нас с Ариной две, по закону мы… Но он очень быстро дал понять – по закону не будет. И доли свои мне придется ему продать за копейки, или даже подарить, иначе будет плохо.
Я звонила в полицию, вызывала участкового. Писала заявления. Но как говорят – против лома нет приёма? Да, да… окромя другого лома. Вот только другого лома у меня не было. Вступиться за меня оказалось не кому.
Вспоминать об этом мне страшно и больно. Я чудом избежала таких вещей, о которых мерзко говорить. Мы с сестрой сбежали почти в чем были, хорошо, что Ирина Вениаминовна позволила нас остаться. Она пыталась помочь, но очень быстро поняла, что ничего не выйдет.
Сейчас нашу квартиру благополучно сдают большой компании рабочих, и находиться там без страха за свою жизнь мы с сестрёнкой там не можем. Я пыталась воевать за право жить на своей жилплощади, но, увы. Мне не повезло.
Что с этим делать я пока не знаю. Просто… плыву по течению. Правда, течение это становится раз за разом всё более бурным.
- Сестрица у тебя что надо. Защитница.
- Повезло мне с ней.
- Это точно. Мои тоже часто творят, кстати, так же вот упёрли мои баллончики, решили в своей комнате картину на стене изобразить.
- Ого, и что?
- Пришлось мне стены перекрашивать.
- Хорошо, когда можно просто перекрасить стены…
- Это точно. Ты, кстати, про одежду не сказала. Агапова же тоже вся…
Я сразу мрачнею. Совсем вылетело из головы. Не зря меня Ирина позвала. Агапова точно это просто так не оставит.
- Я ей оплачу химчистку. Или деньги отдам.
- Ты знаешь, сколько ее наряд стоит, Сонь?
В том-то и дело, что не знаю, но подозреваю… и это заставляет меня мучительно холодеть.
- У меня есть немного…я откладывала Аришке на куртку.
На куртку, на новые зимние сапожки, на коньки, о которых она мечтала…
- Сонь, давай так… если ты не сможешь с ней расплатиться, скажи мне, я помогу.
- Зачем? – спрашиваю резко, сама от себя не ожидая. Я не готова к благотворительности. И я не верю в неё.
- Что зачем, Сонь?
- Зачем ты это делаешь? Ты же знаешь, что я и так никому не скажу?
Мы сидим друг напротив друга. Его взгляд сразу из теплого превращается в осколки льда, и подбородок каменеет.
- Я же пообещала молчать? Я не стукачка и не сплетница!
- Я не…
Перебиваю, чувствуя ком подкатывающий, и закипающие в глазах слезы.
- Мне не нужна твоя жалость! И помощь тоже. Уходи!
Бросаю тряпку, подхожу к окну, слышу за спиной стук двери…
Слезы опять подкатывают. А мне нельзя реветь. Я должна быть сильной.
Ушёл! Естественно! А на что я рассчитывала? Останется из жалости? Этого я меньше всего хочу. Чтобы из жалости!
Я ведь хорошо помню…
Два года назад, когда бабушка еще была жива, мне исполнилось семнадцать, и я отмечала день рождения тут, в студии.
Бабушка испекла фирменные пироги, мы с ней сделали салатики, купили детское шампанское и соки.
Отмечали в большой аудитории, там накрыли столы. Меня пришли поздравить ученики из всех классов – делегации отправили. Мы угощали всех.
Даня тоже пришёл. Он мне нравился, хоть и был на год младше. Давно нравился. Он был какой-то… настоящий. Серьёзный, ответственный… Милый. Очень красивый.
Мне нравилось его рисовать. Конечно, я делала это тайно, по памяти. Его легко было рисовать по памяти. Длинная челка, высокие скулы, подбородок с ямочкой. Еще у него была ямочка на щеке, когда он улыбался. И нос с небольшой горбинкой – в детстве ударился.
После поздравлений и небольшого капустника, который ребята из моего класса для меня придумали, мы устроили танцы.
Мне так хотелось пригласить Даню, и я очень смутилась, когда он сам подошёл.
- Потанцуешь со мной, Красотка?
- Да, конечно.
Мы танцевали молча, и это было немного странно, потому что мне казалось, что все остальные пары о чем-то болтают, смеются, а мы были серьёзными. Только он, кажется, с каждым мгновением прижимался ко мне сильнее. И мне это нравилось.
Я думала о том, что мне семнадцать уже, а я всё еще ни с кем не встречалась, не целовалась ни разу, даже танцевала по-моему третий раз в жизни, но два первых были в школе на выступлении.
А когда танец закончился он вдруг потянул меня к выходу…
- Соня, прости, я не хотел тебя обидеть.
Тихий голос заставляет вздрогнуть и вынырнуть из воспоминаний.
Он не ушёл! Мгновенная радость ослепляет, а потом проваливается в горечь.
Это просто страх, страх, что я разоблачу его, их… и жалость.
- Данила, спасибо, но я правда ничего никому не собиралась говорить.
- Я знаю, я не поэтому…
- А почему? – резко поворачиваюсь, смотрю в его глаза.
Раньше мне казалось, что он меня старше. Он высокий, плечистый, сильный не то, что другие парни в студии, которые тяжелее кисти ничего в руках не держали. Художники от слова худой или худо. Да Винчи не такой. Он…
Он действительно очень красивый.
Только сейчас я словно старуха рядом с ним. Слишком многое пришлось пережить. Ему не понять.
Да и вообще… никому.
Никто в студии не знает, что произошло со мной после смерти бабули. Никто не знает, почему я и моя сестра стали такими. Многие даже не подозревают, что мы живём тут в каморке ночного сторожа, по сути, из милости.
- Сонь, ты знаешь, я к тебе хорошо отношусь и…
- И тебе меня жалко. Я понимаю.
- Нет. Не понимаешь…
Он подходит ближе, совсем близко, поднимает руку и проводит пальцами по моему лицу…
- Соня…
Мне кажется, я просто умру от боли…
Красивая, хрупкая, нежная.
Девочка, в которую я был когда-то влюблен. Еще по-детски, наивно.
Помню, как заметил её впервые. Она была на год старше. Их класс проводил выставку. Сонину работу называли одной из лучших. Я считал её самой лучшей.
С холста на мир смотрел ребёнок, Соне так удивительно удалось передать этот детский взгляд. Чистый. Светлый. Схватить момент бытия – так говорил один из моих педагогов по фотографии. Я в то время разрывался между увлечением фото и живописью. Думал бросить студию и плотно заняться именно съемкой.
А потом увидел Сонину картину. И Соню. И остался.
Просто чтобы быть рядом.
Мне тогда исполнилось пятнадцать, ей - уже шестнадцать. Серьёзная, всегда какая-то чуть отстранённая, словно… не от мира сего. Да, было это, было.
К Соне все относились с уважением – её бабушка считалась одним из создателей, основателей этой нашей экспериментальной художественной студии.
Не обычной школы, где учат основам мастерства и часто отбивают у детей всякое желание держать карандаш или кисть в руке.
В студии вроде бы всё было тоже самое. Обучение с азов, техника, композиция. И в то же время… Всё иначе. Больше свободы. Больше развития индивидуальности. Даже упор на эту самую индивидуальность. Именно это мне помогло в свое время остаться.
И Соня.
Мне не хватало смелости к ней подойти.
Я знал, что она сирота, что её родители умерли, осталась бабушка и сестра, с которой Соня вынуждена проводить всё свободное время. Она даже занятия пропускала – Ариша болеет, у Ариши карантин в саду, у Ариши аллергия. Мне всё это было знакомо – всё-таки две младших сестры. Правда, с ними маленькими мама занималась, и няня. А Соне всё приходилось самой.
