Взбегая вверх по холму, Мередит ускоряла темп, пока у нее не перехватило дыхание и не закололо в боку.
Наконец, добежав до своего крыльца, она остановилась; долину уже заливал сияющий золотой свет. Мередит покормила собак и поспешила наверх. В дверях ванной она натолкнулась на Джеффа. Его светлые волосы, подернутые сединой, были мокрыми, вокруг бедер обернуто полотенце. Муж развернулся боком, давая ей пройти, и она поступила так же. Оба не произнесли ни слова.
В семь двадцать она уже сушила волосы феном, а к семи тридцати, с точностью до минуты, облачилась в черные джинсы и приталенную зеленую блузку. Осталось слегка подвести глаза, добавить румяна и тушь, пройтись по губам помадой – и можно идти.
Спустившись, она застала Джеффа на обычном месте за кухонным столом. Он читал «Нью-Йорк таймс», у его ног дремали собаки.
Она потянулась к кофейнику и налила себе чашку кофе.
– Тебе долить?
– Не нужно, – сказал он, не отрывая глаз от газеты.
Мередит добавила в кофе соевого молока, наблюдая, как меняется цвет напитка. Она понимала, что они с Джеффом уже давно общаются отстраненно, словно чужие – или приевшиеся друг другу супруги, – и обсуждают только детей и работу. Она попыталась вспомнить, когда они в последний раз занимались любовью, и не смогла.
Может, это в порядке вещей. Наверняка. После стольких лет в браке вряд ли можно непрерывно поддерживать страсть. И все же она часто с грустью вспоминала те времена, когда их обоих переполняло желание. Ей было четырнадцать, когда они впервые пошли на свидание («Молодого Франкенштейна»[3], которого они тогда смотрели в кино, оба обожали и сейчас), и с тех пор, по правде сказать, ее не интересовали другие парни. Сейчас было странно об этом думать, ведь она никогда не считала себя романтичной натурой, хотя в Джеффа влюбилась едва ли не моментально. Он был частью ее жизни столько, сколько она себя помнила.
Они поженились рано, даже чересчур, и она последовала за ним в колледж в Сиэтле, где оба работали ночами и по выходным в прокуренных барах, пытаясь наскрести на учебу. Там, в их тесной квартирке в студенческом городке, она была счастлива. Когда они учились на последнем курсе, она забеременела. Поначалу это привело ее в ужас. Она боялась, что будет такой же, как ее мать, и с детьми у нее ничего не получится. Но вышло все, к ее огромному облегчению, ровно наоборот. Возможно, роль в этом сыграла ее юность: мать Мередит уже была немолода, когда родила дочерей.
Джефф вдруг качнул головой. Мимолетное, едва заметное движение, но от нее оно все же не укрылось. Она всегда чутко улавливала его настроение, и в последнее время накопившиеся взаимные обиды словно звенели в воздухе, пусть слышала этот звон лишь она.
– Что такое? – спросила Мередит.
– Ничего.
– Ты же не просто так покачал головой. В чем дело?
– Я только что задал тебе вопрос.
– Я не расслышала. Задай еще раз, пожалуйста.
– Уже неважно.
– Ладно. – Прихватив кофе, Мередит направилась в столовую.
Такие сцены случались у них уже сотни раз, но почему-то только теперь, проходя под этой старомодной люстрой, украшенной дурацкой омелой из пластика, она вдруг взглянула на все по-новому.
Посмотрев на себя будто со стороны, Мередит увидела сорокалетнюю женщину, которая, стоя с чашкой кофе в руке, таращится на мужа и на пустые места за столом, – и на долю секунды ей захотелось представить, какую еще судьбу могла избрать для себя эта женщина. Что, если бы она не возвратилась в родной город управлять питомником и растить детей? Что, если бы она не вышла замуж так рано? Кем бы она стала тогда?
Но тут все лопнуло, словно мыльный пузырь, и она вернулась в реальность.
– Ты придешь домой к ужину?
– А когда-то не приходил?
– Значит, в семь, – сказала она.
– Ну конечно, – сказал он, листая газету. – Все должно быть по часам.
В восемь часов Мередит была у себя в кабинете. Как обычно, она пришла первой и пробежалась по всем секциям второго этажа склада, по пути включая везде свет. Проходя мимо отцовского кабинета, сейчас пустого, на мгновение задержалась и поглядела на прибитые к двери памятные таблички. Папа тринадцать раз становился «Фермером года» и по-прежнему был большим авторитетом в индустрии – неважно, что теперь он приходил в офис только от случая к случаю и последние десять лет, можно сказать, находился на пенсии. Он все еще оставался лицом яблоневого питомника «Белые ночи» – человеком, который одним из первых обратил внимание на «голден делишес» в шестидесятых годах и «гренни смит» в семидесятых, а в девяностые продвигал сорта «фуджи» и «бребурн». Ему принадлежал и проект холодильных хранилищ, который произвел в отрасли настоящий переворот, позволив экспортировать лучшие яблоки на мировые рынки.
Конечно, сама она тоже сыграла немалую роль в развитии семейного дела. Именно по ее инициативе расширили площади холодильных хранилищ, и теперь сдача складов в аренду приносила немалый доход. Вместо старого фруктового павильона она открыла у дороги сувенирную лавку, где продавались сотни товаров: изделия окрестных ремесленников, местные деликатесы и безделушки на память о «Белых ночах». Как раз в это время года, в преддверии праздников, в Ливенворт целыми поездами съезжались туристы, чтобы посмотреть, как зажигают рождественские огни, и частенько кто-нибудь из них заглядывал и к ней в лавку.
