— А пройдемте-ка и вы со мной, — заявил, хитро прищурившись, городовой. — Уж больно подозрительная вы личность, господин хороший. За политику вступаетесь. Руку на власть подняли.
— И бегать от нас не надо.
Из толпы вышли еще двое городовых, явно привлеченных нашей шумной перепалкой. Они подхватили меня под руки и буквально потащили за собой по базару. Покупатели и продавцы провожали меня сочувствующими взглядами.
Городовой, с которым я ругался, отвесил-таки мальчишке оплеуху, чтобы не дергался, и поволок его следом за нами.
В рыночном околотке нас оставить отказались. Околоточный надзиратель едва ли не закрестился, услышав слово «политика».
— Нет! — закричал он. — Нет! Нет! Нет! У меня тут жулье сидит. Нечего мне политических совать. В управление их тащите! Там вся политика сидит!
— Это как это в управление? — старший из городовых потер не слишком хорошо выбритую щеку. — Туда же топать столько времени. А с нас работу никто не снимал. Так что, выделяй нам возок для этих твоих. И пусть Георгий задержанных в управу везет. У нас на базаре дел полно. А Георгий раз задержал политических, так пусть и сдает их в управе.
— Ишь ты, какой скорый выискался, возок ему подавай, — пробурчал околоточный, но делать нечего. Видимо, пешком до управления полиции путь, действительно, был неблизкий. И отрывать сразу твоих городовых от дела околоточному тоже явно не с руки.
Нас усадили в полицейский возок. Мальчишка, видимо, только сейчас начал понимать всю серьезность положения, в котором оказался. Он уселся на лавку, подобрав ноги и обхватив их руками. Уткнулся носом в колени. Следом за нами в тесное помещение возка втиснулся задержавший нас городовой по имени Георгий. Он долго примащивался на лавке напротив нас с мальчишкой. Особенно неудобно ему было из-за шашки, сильно мешавшей ему.
Расположившись, наконец, Георгий хлопнул по стенке возка, давая понять, что можно трогаться.
Первые минуты мы провели в тишине. Однако, видимо, долго наш сопровождающий молчать не мог.
— Господин хороший, — обратился он ко мне, — вот чего вас в политику-то понесло. Этот-то, — короткий кивок в сторону мальчишки, — сопляк, что с него взять. Ему голову задурить легко. А вы вот, сразу видно, не из заумных сильно. Не из скубентов, и не из недовольных. С чего бы вам недовольным быть. При костюме да шляпе — сразу видно человека зажиточного. Что вам до той революции, а? Чего полезли за мальца вступаться? Ему-то ничего не будет. Даже розог, ежели только родители не проучат. А для вас все дурно закончиться может, господин хороший. Циркуляры тут приходят один страшнее другого. До нас их даже доводили. И всюду только Сибирь-Сибирь, каторга-каторга.
Ему и не нужны были ответы на его вопросы. Да и не был городовой таким уж сердобольным человеком, как хотел показаться. Просто болтал, чтобы убить время в дороге. И показаться перед арестованными не совсем уж держимордой, а нормальным человеком. Мол, служба у него такая.
— Вас, господин хороший, как бы и вовсе к жандармам не упекли. Те сейчас особенно лютуют. Говорят, их распускать собираются. Все их Третье отделение. Вот и доказывают свою полезность перед государем и Отчизной.
Вот тебе и на! Уже городовые в Тифлисе в курсе дрязг, потрясающих кабинеты на самом верху в Питере. Никогда бы не подумал, что тут вообще хоть кого-то интересует вражда между Третьим отделением и ведомством князя Лорис-Меликова.
Георгий уже набрал в объемные легкие воздуху, чтобы продолжить нескончаемую тираду, но тут возок остановился. Значит, мы прибыли в полицейское управление Тифлиса.
Здания я даже разглядеть толком не успел. Уже начали сгущаться сумерки. Да и завели нас в него очень уж быстро. Внутри при свете тусклой лампы за присутственным столом сидел пожилой чин с погонами участкового пристава. Он воззрился на нас с явным неодобрением. Конечно же, работать так поздно вечером не хочется никому. А потому и разговор с нами был недолгий.
— В чем подозреваются? — говорил пристав с характерным акцентом.
— Распространение листовок, — Георгий указал на мальчишку, — и сопротивление власти, — городовой ткнул в меня толстым пальцем.
— Листовки где?
— Вот. — Городовой вынул из-за пояса свернутую в трубу пачку бумаги. Околоточный надзиратель их даже в руки брать отказался.
— Хорошо, — едва подавляя зевок, кивнул пристав.
Он нажал на кнопку — и спустя меньше минуты в комнату вошли два человека в полицейской форме. Правда, без «селедок».
— Этого господина в пятую камеру. А мальчишке отвесить розог на дорогу — и пусть проваливает.
Один полицейский сделал мне жест следовать за ним. Второй же схватил парнишку за плечо. Тот снова принялся сопротивляться, но державший его полицейский габаритами и силой превосходил Георгия. Он легко справился с сопротивлением мальчика, даже не обратив внимания на впившиеся в рукав формы зубы.
— Проучи этого хорька хорошенько, — напутствовал его пристав. — Только смотри не покалечь.
— Слушаюсь, — ответил полицейский — акцент у него, надо заметить, был несколько иной. — Не впервой.
Со мной обошлись довольно мягко. Провели только поверхностный досмотр. Забрали бумажник и документы. И под присмотром надзирателя и полицейского чина завели в одну из камер. Как понять, что именно эта была пятой — я не знаю. Никаких цифр на двери или около нее не было.
Внутри дремал на соломе молодой человек. В плохоньком костюме и очках в металлической оправе. Соломой тут был устлан весь пол — она заменяла обыкновенные в камерах других участков нары. Вот он еще один признак местного колорита.
Юноша едва не подскочил, когда дверь отворилась — и я вошел в камеру. Звон ключей и шум открываемой тяжелой створки разбудил его. Выглядел он презабавно. Из-за растерянного выражения на лице и соломы, торчащей из буйных черных кудрей. Очки съехали на нос. И молодой человек первым делом поправил их.
