Я ощущала себя так, будто обрела крылья и смогла долететь до самих Небес. Я проводила часы за изучением картин и скульптур, поражаясь таланту людей, завидуя их творческому потенциалу, которым я никогда не обладала, как будучи смертной, так и будучи бессмертной.
Это искусство наполнило меня неописуемой радостью, изысканной и блаженной, почти напоминая о тех днях, когда моя душа была все еще моей.
И книги… о, книги. Мои секретари и помощники скоро оказались по уши в дополнительной работе, поскольку теперь я пренебрегала ими. Кому нужны заботы о счетах и шелках, когда у меня в руках такой объем знаний? Я вкушала их, смакуя каждое слово — те слова, которые Церковь осудила как ересь. Тайное самодовольство наполняло меня из-за роли, которую я играла, защищая эти сокровища. Я хотела бы передать эти знания человечеству. Свет гениальности и творческого потенциала не исчез бы из этого мира, и я мечтала использовать эти знания на своем пути.
Когда Савия посетила нас в следующий раз, она высказала одобрение последними завоеваниями Франчески, к большому облегчению моей компаньонки. Демонесса была менее рада, услышав о моем промедлении в совращении отца Бетто, но ее настроение осталось оптимистичным. Я была очень прилежным суккубом, и давала слишком мало поводов для роста ее негодования — пока еще.
— Я верю в тебя, Бьянка. Я видела, как ты работала раньше. — Ее темные глаза обратились к Франческе: — Ты должна обратить на это внимание. Ты можешь многому научиться.
Франческа сердито вспыхнула, расстроенная тем, что я все еще лучше ее.
— У Бьянки не так уж много времени, чтобы обучать кого-либо. Она слишком занята, создавая свой склад.
Заинтересованная Савия потребовала объяснений, и я поведала ей о своей роли в защите контрабанды. Как всегда, ее ответ пришлось долго ждать, но когда она, наконец, ответила, мое сердце почти остановилось.
— Ты немедленно должна прекратить это.
— Я… что?
— И нужно отдать все эти вещи отцу Бетто.
Я недоверчиво уставилась на нее, ожидая услышать, что это просто шутка.
— Вы не можете… Вы не можете иметь в виду именно это. Эти предметы не могут быть уничтожены. Мы же не поддерживаем Церковь. Мы же должны выступать против нее.
— Мы должны способствовать разрастанию зла в этом мире, моя дорогая, и порой случается, что цели Церкви отвечают нашим целям. В этом случае, так и происходит.
— Каким образом? — воскликнула я.
— Потому что нет большего зла, чем невежество и уничтожение духа гениев. Невежество ответственно за большую погибель людей, чем фанатизм, и несет в себе больше греха, чем любая другая сила. Это — разрушитель человечества.
— Но Ева согрешила, когда искала знание…
Губы Савии растянулись в усмешке.
— Ты уверена? Знаешь ли ты на самом деле, что есть добро, а что есть зло?
— Я не знаю, — прошептала я. — Они, кажется, отчасти неотличимы друг от друга.
— Да. Порой их трудно распознать.
Когда я не ответила, ее улыбка исчезла.
— Это не обсуждается. Ты немедленно сдашь все накопленные вещи. И даже сделаешь еще больше — ты отдашь часть своего роскошного гардероба. Может быть, это, наконец, вызовет любовь отца Бетто к тебе.
— Но я… — слова «не могу» так и рвались с моих губ, но я прикусила язык. Под ее пристальным взглядом и мощью, я чувствовала себя ничтожно маленькой и слабой. Вы не можете перечить демонам.
Я промолвила пересохшими губами:
— Да, Савия.
Никколо осыпал мою шею и губы поцелуями, смешивая нежные ласки с пылкой агрессией.
— Ты не настоящая, — заявил он. — Твоя кожа не может быть настолько мягкой. Это невозможно.
Мне удалось выдавить улыбку, хотя я ничего не чувствовала. Часть меня умерла, несмотря на то как замечательно он себя чувствовал, скользя в моем теле. Я взглянула в его глаза, на самом деле не видя их, отметив про себя, что он уже близок к разрядке. Я притворно застонала, когда он достиг оргазма, сжимая мышцы вокруг его члена, принимая в себя его горячее семя, еще сильнее разжигая его экстаз. Молнии его энергии потрескивали сквозь меня, и он задохнулся от ее потери, не зная, что сейчас случилось. Он не понимал, что я по чуть-чуть сокращала его жизнь каждый раз, когда мы занимались любовью.
С того момента, как Савия дала свои указания, я жила как во сне, отчаявшаяся и подавленная. В ее власти было превратить мою жизнь в сплошное мучение, если бы я ослушалась ее, и я знала, что она станет следить за ситуацией с отцом Бетто и Франческой, чтобы убедиться, что я действительно выполняю ее распоряжение. Что я могла сделать? Ничего.
Но… вчера ко мне пришли кое-какие идеи. Но чтобы они сработали… чтобы сработали на самом деле , я поняла, что мне придется сделать ужасный выбор. Мне придется выбирать меньшее из двух зол, каким бы избитым выражением это не было, отдавая то, что я любила во имя защиты других ценностей, которые я любила не меньше.
Никколо скатился с меня, уставший, но довольный.
— Завтра Лензо собирается принести мне одну из своих картин. Подожди, когда ты увидишь ее. На ней изображены Венера и Адонис…
— Нет.
Он поднял голову и посмотрел на меня.
— Хм?
— Не неси мне больше ничего.
Это было тяжело. Боже, как же мне было трудно говорить с ним таким холодным тоном.
Его красивое лицо нахмурилось.
— Что ты говоришь? Ты уже так много взяла…
— У меня больше ничего нет. Я все отдала Савонароле.
— Ты… ты шутишь.
Я покачала головой.
— Нет. Я связалась с его «Юной Христовой инквизицией» этим утром. Они пришли и все забрали.
Никколо сел, горестные морщинки пересекли его лоб.
— Замолчи. Это не смешно.
— Это не шутка. Они забрали все вещи. Они будут сожжены в огне. Они — совокупность греха. Они должны быть уничтожены.
— Ты лжешь. Бьянка, не говори так. Ты не можешь подразумевать…
Я перебила его, мои слова ранили как хлысты.
— Они несут в себе грех, еретические мысли. Они все теперь у них.
Наши глаза встретились, он изучал мое лицо, и я видела, как к нему приходит понимание, что возможно, только возможно, я говорила правду. И я не врала. Большую часть.
Мы оделись, и я провела его к чулану, где были спрятаны все контрабандные вещи. Он уставился в пустое пространство, кровь отхлынула с его лица, когда вся правда дошла до него. Я стояла неподалеку, скрестив руки на груди, каждым своим жестом выказывая непоколебимость и порицание. У меня были сотни лет практики, чтобы создавать такие иллюзии, которым мужчины безоговорочно поверят.
С расширенными глазами он повернулся ко мне.
— Как ты могла? Как ты могла это сделать?
— Я сказала тебе…
— Я доверял тебе! Ты сказала, ты обещала, что сохранишь их в безопасности!
— Я ошибалась. Сатана омрачал мои суждения.
Он схватил меня за руку и болезненно сдавил.
— Что они с тобой сделали? Они угрожали тебе? Ты не сделала бы этого. Что они имеют против тебя? Это тот священник, которого ты всегда посещаешь?
— Никто не заставлял меня сделать это, — ответила я мрачно. — Это правильный поступок.
Он отшатнулся от меня, будто мои прикосновения обожгли его, и мое сердце мучительно сжалось от боли в его глазах.
— Знаешь ли ты, что ты сделала? Некоторые из этих работ никогда не смогут быть заменены.
— Я знаю. Но так будет лучше.
Кинув на меня последний потрясенный взгляд, он выбежал из комнаты.
Глотая слезы, я смотрела ему в след. Он просто еще один мужчина , думала я. Позволь ему идти . В моей жизни их было так много; и их будет еще больше. Разве он имел какое-то значение?
Не обращая внимания на боль в груди, я осторожно спустилась по лестнице на нижний уровень, стараясь не разбудить спавших обитателей дома. Я прокрадывалась здесь и вчера ночью, частями унося предметы искусства; дело, требующее нескольких заходов. Уже прошло много времени с тех пор, как я сама выполняла тяжелую работу своими руками, но это дело я не могла доверить никому. Выбор среди предметов искусства и книг для меня был подобно приговору своим детям — кому стоит жить, а кому предстоит умереть. Шелка и бархат были бессмысленными, и они ушли к Фра Савонароле. А остальное… это было тяжело. Я позволю почти всем книгам Овидия уйти. Его работы настолько широко распространены, и я верила, что какие-то копии обязательно выживут, — если не во Флоренции, то возможно в других странах, не затронутых этим фанатизмом. Другие авторы, те, тираж которых был очень ограничен, остались со мной.
Выбор среди живописи и скульптур оказался труднее всего. Они одни в своем роде. Я даже не надеялась, что другие экземпляры существуют на земле. Но я знала, что не смогу сохранить их все: не тогда, когда и Савия, и Франческа знали мою коллекцию искусства. И вот, с мокрым от слез лицом, я выбирала те, которые, как я считала, были наиболее достойны спасения.
