На судне я был далеко не один. Многие походили на иностранцев; но вообще-то было много совершенно разных лиц. Однажды, когда корабль качнуло под облачным небом, я увидел ухватившуюся за ограждение женщину, горько плакавшую. У неё в руках был белый носовой платок, однако одета она была по-западному в ситцевое платье. Увидев её, я понял, что не одинок в своей грусти.
В одну из ночей я вышел на верхнюю палубу и в одиночестве смотрел на звёзды; тут ко мне подошёл один иностранец и спросил, знаю ли я астрономию. Это было до смерти скучно; астрономия для меня ничего не значила, и я промолчал. Но иностранец принялся рассказывать о семи звёздах, венчающих созвездие Тельца. И звёзды, и море, продолжал он, всё было создано богом. Наконец, он спросил, верю ли я в бога? Я промолчал, глядя в небо.
Однажды я зашёл в салон и увидел там прекрасно одетую молодую женщину, смотревшую в сторону от меня и игравшую на пианино. Рядом с ней стоял высокий красивый мужчина; он пел. Его рот казался неестественно большим. Казалось, эти двое не замечают никого кроме себя. Казалось, они вообще забыли, что находятся на корабле.
Мне становилось всё более тоскливо. Наконец, я решил умереть. И вот, однажды ночью, когда вокруг никого не было, я набрался храбрости и прыгнул за борт. Однако в тот самый момент, когда мои ноги оторвались от палубы и моя связь с кораблём прервалась, я внезапно захотел жить. Я от всего сердца хотел бы, чтобы этого не произошло, но было слишком поздно. Хотел ли я этого или нет, теперь мне предстояло упасть в море. Но корабль, как оказалось, был построен очень высоким, и хотя моё тело уже отделились от него, ногам ещё предстояло достичь воды. Ухватиться было не за что; я всё ближе и ближе к ней приближался. Сколько я ни поджимал ноги, а она становилась всё ближе — эта вода чёрного цвета.
А корабль всё продолжал изрыгать чёрный дым и куда-то идти. Я впервые осознал, что, даже не зная, куда он направляется, мне лучше было бы находиться на палубе, но это понимание уже было ни к чему, по мере того, как я медленно падал в чёрные волны, охваченный бесконечным сожалением и страхом.
Когда я переступил порог парикмахерской, находившиеся там три или четыре работника в белых халатах дружно приветствовали меня:
— Добро пожаловать!
Я остановился посредине квадратного помещения и осмотрелся. Там было два окна, а на двух других стенах висели зеркала — всего я насчитал их шесть.
Я подошёл и уселся перед одним из них на плотно набитое сидение.
Это было очень удобное кресло. Зеркало прекрасно отражало моё лицо. Сзади меня находилось окно; также был виден уголок за деревянными жалюзи, где выписывались квитанции. Прохожие за окном были видны по пояс.
Мимо прошёл Сётаро с женщиной. На голове его была когда-то купленная панама; женщина — когда он с ней познакомился? Не знаю. Выглядел он довольным обоими приобретениями. Я попробовал получше рассмотреть лицо женщины, но они уже скрылись из вида.
Проехал продавщик тофу, дудя в рожок. Его щёки были раздуты так, как если бы их накусали пчёлы. Так он и уехал с раздутыми щеками, что мне отчего-то показалось нестерпимым. Так теперь и останется покусанным пчёлами на всю жизнь, — подумал я.
Появилась гейша, ещё не напудренная. Волосы в её причёске симада[24] были завязаны неплотно и выглядели несобранными; лицо было заспанным, цвет его далеко на здоровым. Было прямо её жаль. Она кому-то поклонилась и поздоровалась, но в окно было не видно — с кем.
Тут ко мне сзади подошёл большой мужчина в белом халате с ножницами и расчёской в руках и принялся исследовать мою голову. Поворачивая к нему свои жиденькие бакенбарды, я спросил, можно ли что-то с ними сделать? Человек в белом, не говоря ни слова, легко постучал меня по голове янтарной расчёской, которую держал в руке.
