— Переходный период всегда сопровождается определенным бардаком. — вторил ему Саша. — Через неделю все устаканится.
— Делай свое дело, Витя. — завершала споры Люба. — Наша задача в том, чтобы от бесконтрольных сверхов не страдали гражданские лица. Вот этим и занимайся.
У меня бы нашлось, что ответить каждому из них. Шторму — что, если ты не занимаешься политикой, то она займется тобой. Интернационалу — про то, что бардак начинается в головах. Ну и Зиме — что гражданские уже страдают. Причем, без всяких суперов.
Был еще один эпизод, после которого я уже не мог спокойно на все это смотреть. С очень мерзким душком. Со своими не делился — сам не знаю почему. То ли боялся услышать равнодушное «ну и что?», то ли обнаружить их причастность и осведомленность. Настолько, что даже отправил полученную от разведчиков из десантуры информацию, с которым сблизился, куда-то на периферию сознания. В робкой надежде, что ее никогда не понадобится вспоминать.
Справедливости ради, стоит сказать, что мятежные сверхи порой действительно встречались. Так, на третий наш день, пятеро придурков — иначе не назовешь — захватили в здании одной из районных администраций два десятка горожан, и потребовали вертолет до границы с Китаем. Типа, ждали их там, ага.
Двое из них были Силачами, двое Анималистами, а пятая — слабеньким менталистом. Все не выше пятого ранга, получившими способности незадолго до мятежа, то есть еще толком не научившиеся ими пользоваться. Прибыв на место всей четверкой, мы даже вмешиваться не стали — запустили в помещение Интера, а сами остались стоять у входа. Через пару минут мятежников уже паковали в блокираторы.
А на пятый день местным было объявлено, что они, в едином душевном порыве, хотят вступить в Союз Советских Социалистических Республик. И для этого в скором времени будет проведен референдум, где народ в пользу этого решения выступит. Как водится в дурацкий фильмах про СССР из моего мира — единогласно.
Вот это меня взорвало уже капитально. Понятно, что элиты были напуганы тем, что проспали попытку государственного переворота в дружеской и буферной стране, но так-то зачем? Разве непонятно, что репрессивные методы никого до добра не доводили? В моем мире — точно!
— Кто-то в ЦК решает какие-то свои вопросы. — тут уже и Зиму проняло. — Я сегодня же поговорю с Окелло. Попробую узнать, что там, да как.
Но разговор этот ничего, кроме новых распоряжений «занимайтесь своими делами и не лезьте в чужие», не дал. А тем же вечером нас всех дернули во Дворец Советов — глава военной администрации, тот самый Ломов, который ставленник Кагановича, желал с нами побеседовать.
Это был тот самый пожилой мужик, которого я видел на входе в нашу гостиницу. К слову, ночевал он там только один раз, потом съехав, видимо, на более привычную квартиру. Звали его Георгий Афанасьевич, и принял он нас в роскошном зале съездов, способном вместить две сотни делегатов.
Выглядело это такой нелепой постановкой, что мне с трудом удалось не рассмеяться. На сцене — президиум, в лице самого главы, парочки клерков пошибом помельче, и той девицы с глазами убийцы, которую я при первой встрече принял за секретаршу. Внизу, перед рядами сидений — мы. Вынужденные смотреть снизу вверх. Как школьные хулиганы на разборе совета класса.
