Выдержав паузу, Нарцисс с легким удивлением добавил:
— Совсем как у Миледи де Винтер в «Трех мушкетерах»…
— В трех мушках[4]… что?
— В «Трех мушкетерах». Это название романа, причем французского.
— А-а…
— Александра Дюма. Кстати, в романе этих мушкетеров четверо.
— И давно ли, Нарцисс, ты читаешь французские романы? И как давно ты вообще читаешь?
Он поморщился. Я прекрасно знал, что Нарцисс, претендующий на рафинированность, воспринимает любое указание на свое невежество как худшее из оскорблений.
— И кто же эта миссис Винтер? Я не понял, к чему все это.
— Де Винтер. В романе это куртизанка. Но главное, что ее заклеймили раскаленным железом, потому что она была преступницей. В то время именно так и поступали, но с тех пор традиции утрачены. Ее пометили клеймом с изображением лилии. А в интересующей нас истории Уме Бронстин выжгли букву «Ф».
— «Ф»?
— Фрэнк, перестань повторять за мной. Да, букву «Ф», как в словах «француз», «Фаренгейт», «Франклин» и во всех остальных, начинающихся с «Ф». Значит, ты эту девушку совсем не знаешь?
Я перевернул фотографию. На обороте с ошибкой, выдававшей поспешность, было написано: «Ума Бронстейн 9 декабря 1950 г. Саус-Дистрикт».
Я покачал головой и придал лицу самое убедительное выражение недоумения, какое только было у меня в наличии. Конечно, ужасно, но это меня несколько успокоило. Должен признаться, что если бы я знал эту Уму Брон-как-ее-там, то я бы всерьез встревожился.
Нарцисс аккуратно сложил фотографии в конверт. И, не поднимая головы, пробормотал:
— Видишь ли, Фрэнк, конечно, ужасно, но это меня несколько успокоило. Должен признаться, что если бы ты знал эту Уму Брон-как-ее-там, то я бы всерьез встревожился.
— С ума сойти! Я только что сказал про себя то же самое.
Нарцисс налил себе еще виски, скорее тройной, чем двойной. Затем плеснул и мне.
— А что сталось с вашим поэтом? Пресловутым Гиленом? И вообще, что он делал в Колледже Блэк-Ривера?
— Не имею ни малейшего представления. Мы никогда не дружили и даже как-то подрались: наглец прислал Беатрис стихотворение, хотя мы с ней тогда уже встречались. Беатрис была возмущена и даже показала его мне: история о каких-то трахающихся птицах.
— Прости, не понял.
— Ну, не знаю, он написал его по-французски, а в этом я был не очень силен. Как бы там ни было, Беатрис ему в конце концов уступила.
— Мне понадобится его фотография. В альбоме колледжа она наверняка есть. Он у тебя сохранился?
Конечно, сохранился. Вэнис не позволила бы мне избавиться от этого старья. Нарцисс с довольным видом уселся в кресло.
— Я веду это дело по просьбе отца Эллен Брей-стер. Платит он очень хорошо, значит, продвигаться надо быстро.
— Позволь мне помогать в расследовании. Мне это самому важно. Я знал этих девушек, и француза тоже. Вдвоем мы продвинемся быстрее.
— Если хочешь, но на зарплату не рассчитывай. У меня слишком много расходов, — добавил он, указывая на коллекцию шляп.
Ему удалось выжать из меня улыбку.
— Очень хорошо, партнер. Итак, у нас есть другая зацепка?
— Сначала я подумал, что здесь замешано скопчество.
— Скотч? Однако скотч еще никогда никому не вредил…
— Скопчество. Скопцы. Это христианская секта, очень распространенная в России в начале века. Чокнутые, которые отрезают себе половые органы, чтобы приблизиться к Богу.
Я сделал то, что всякий нормальный человек делает, когда ему рассказывают о таких вещах. Дернулся, не одержав гримасу отвращения. С религией, скажем прямо, всегда всё не слава богу.
Нарцисс достал Библию короля Якова{43} — я и не подозревал, что он может обладать подобным раритетом, пусть даже втиснутым меж двух бутылок бурбона, — пролистал и продолжил:
— Держись, Фрэнк, я почитаю тебе из Евангелия от Матфея, а именно стих двенадцатый из главы девятнадцатой. «Ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит». Так вот, как раз чтобы «вместить», то есть понять, следует вспомнить, что чуть ранее у Матфея в стихе восьмом из главы восемнадцатой написано (и ты уж прости, что я тебе зачитываю такое): «Если же рука твоя или нога твоя соблазняет тебя, отсеки их и брось от себя: лучше тебе войти в жизнь без руки или без ноги, нежели с двумя руками и с двумя ногами быть ввержену в геенну огненную».
У меня выявились лакуны. Нарцисс это заметил и пояснил:
— Геенна… Ну, в общем, ад. Короче: скопцы считают, что зло исходит от красоты, от сексуальности, которая мешает приобщиться к Богу. Отсюда они делают следующий вывод: чтобы избавиться от греха и угодить прямо в рай, лучше всего кастрировать себя и даже отрезать себе пенис. Вот так, мой дорогой. А женщины-скопчихи увечат себе груди.
Опять дерганье, опять гримаса, инстинктивно сжатый кулак. От всего этого безумия во мне стал нарастать какой-то холодный, глухой гнев. Стальные пальцы моей механической руки самопроизвольно раздавили стакан.
— Ой, извини, Нарцисс!
— Ничего. Ты не чувствуешь свою силу. Подвинься.
Убивец вернул Библию на логично причитающееся ей место, под бейсболку Бейба Рута, затем своими тонкими пальцами ловко подобрал стеклянные осколки.
— А откуда ты все это знаешь? Ты знаком со скопцами?
— В нашей семье, дружочек, все мужчины — евнухи, это передается от отца к сыну.
Я взглянул на него и на секунду опешил.
— Полковник, это — шутка! Я просто запоминаю разные странности, вот и все. Итак, сегодня утром я сразу же подумал, что это ритуал скопцов. Акт сакрального, так сказать, кастрального безумия! Мы сохраним это как гипотезу; ведь при советском коммунизме вот уже лет тридцать как таких деятелей нет и в помине. Поэтому я не имею ничего против версии безумца-одиночки, не обязательно религиозного или поэтического. По моему мнению, женщин убивал один и тот же тип, так считает и полиция. Тем более что есть дополнительная подробность, которая связывает все убийства. Что-то вроде modus operandi{44}, манеры преступника подписывать свои преступления. Полицейская инспекторша[5] в курсе, но я не сумел вытянуть из нее никакой информации.
Нарцисс не спеша отпил виски, он умел производить впечатление. И я знал, что он ничего не добавит, пока я сам его не переспрошу.
— Инспекторша?
— Ну да. Женщина. Надо быть современным, старик.
— Ты с ней связывался?
Он принял самодовольный вид.
— Она новенькая. Быстро продвигается по службе. Недавно сменила старика Курта. Однажды жена Курта, прибирая его папки, заинтересовалась содержимым и поняла, что он занимается очень, очень, очень крупным уголовным делом, связанным с педофилией. На самом деле никакого дела не было… С тех пор он в разводе. И в тюрьме. Я излагаю вкратце. Так вот, сюда направили новенькую, перевели из чикагского предместья. Ее зовут Джанет Бун. Десять лет назад это была пылкая брюнетка, ради которой игрок в гольф закопал бы все лунки на грине, чтобы она не провалилась. Но с тех пор она изрядно поостыла. А может, синий цвет формы делает ее огнестойкой. Не знаю, почему я тебе все это рассказываю.
— Потому что любишь позлорадствовать.
— Короче: шикарная штучка. Сегодня с утра пораньше я был у нее в кабинете, в отделении полиции Третьего района. Использовал все свое очарование и, разумеется…
— Разумеется…
Он налил нам очередную порцию. Четвертую или пятую? Сами подсчитайте. Мне нравилось, что мы начали опять шутить. Это помогало мне не думать о странном совпадении двух убийств, об Эллен Брейстер и Беатрис Дрискоул. Он допил свой скотч.
— …и, разумеется, совершенно ничего не выудил. Эта Джанет Бун — настоящая профи. Я мог бы станцевать west-coast swing{45} на ее столе, она все равно ничего бы не выдала. Мне кажется, в свободное от работы время она живет как кармелитка.
