— Здешние вишни особенно хороши, — сказала Тиэко и повела Синъити туда, где галерея круто заворачивала. Там, широко раскинув ветви, росла огромная вишня. Синъити встал рядом с Тиэко и залюбовался деревом.
— Взгляните, ведь это сама женственность! И поникшие гибкие ветви, и сами цветы — такие ласковые, такие нежные, — промолвил Синъити.
На могучей вишне розовые махровые цветы были с лиловым оттенком.
— Нет, право же, я не представлял себе, как она женственна, сколько в ее цветении неизъяснимого обаяния, прелести, — к ним нельзя привыкнуть!
Затем они отправились к пруду. Там, где дорога сужалась, на лужайке были расставлены скамьи и расстелен пунцовый ковер. На скамьях сидели посетители и пили чай.
— Тиэко, Тиэко! — Из расположенного в тени деревьев Павильона чистых сердец, где шла чайная церемония, выбежала ее приятельница Масако. На ней было нарядное кимоно с широкими рукавами. — Тиэко, помоги немного! Я так устала! Все утро помогала сэнсэю[9].
— В таком виде? Разве что чашки мыть.
— Хотя бы чашки или, может, чай заваривать будешь?
— Я не одна.
Только теперь Масако обратила внимание на стоявшего поблизости Синъити и шепотом спросила:
— Твой жених?
Тиэко слегка покачала головой.
— Хороший человек?
Тиэко кивнула.
Синъити повернулся к ним спиной и медленно пошел вперед.
— Может, выпьешь чашечку чая? Сейчас в павильоне мало гостей, — предложила Масако.
Тиэко отказалась и последовала за Синъити.
— Моя подружка по занятиям чайной церемонией. Красивая девушка, не правда ли?
— Ничего особенного.
— Тише! Она может услышать. — Тиэко обернулась к стоявшей у павильона Масако и подмигнула ей.
По тропинке они подошли к пруду. У самого берега ярко зеленели острые листья ирисов, тихо покачивались кувшинки, распростерши на воде свои круглые листья. У пруда вишни не росли.
Обогнув пруд, Синъити и Тиэко вышли на узкую дорогу. Здесь под зеленым шатром деревьев царил полумрак. Пахло молодой листвой и влажной землей. Вскоре дорога вывела их к обширному саду с прудом посредине. Пруд был больше того, который они только что миновали. Сразу стало светло от цветущих вишен, отражавшихся в зеркальной воде.
Иностранные туристы то и дело щелкали фотоаппаратами.
Здесь и на противоположном берегу между деревьев в скромном наряде из белых цветов рос подбел. Тиэко вспомнила Нару[10]. Вокруг было много сосен — не очень крупных, но красивой формы. Когда бы не вишни в цвету, взор услаждал бы один лишь зеленый убор сосен. Хотя, пожалуй, именно в эту пору чистая зелень сосны и прозрачные воды пруда еще рельефней выделяли розовые цветы вишен.
Синъити первым стал переходить пруд по выступавшим из воды камням. Место называлось «Переправа через болото». Камни были плоские, округлой формы — словно их нарезали из столбов тории[11]. Тиэко пришлось подоткнуть подол кимоно.
— Готов перенести госпожу Тиэко на себе, — воскликнул Синъити, обернувшись к девушке.
— Потрясена вашей необыкновенной любезностью, — съязвила Тиэко.
По таким удобным камням могла бы спокойно пройти и старуха.
Близ камней плавали листья кувшинок, а у противоположного берега в воде отражались сосны.
— Эти камни в воде напоминают абстрактный рисунок, — произнес Синъити.
— Но ведь, как говорят, все японские сады абстрактны. Вспомните сугигокэ[12] в саду храма Дайгодзи. Каждый не преминет сказать: «абстрактный рисунок»… Просто надоело.
— Верно, он там создает впечатление абстрактности. Кстати, в храме Дайгодзи на днях завершают восстановление пятиярусной пагоды. По этому случаю ожидается праздничная церемония. Не хотите ли поглядеть?
— Теперь пагода станет такая же яркая, как новый Золотой павильон?[13]
— Нет, в отличие от Золотого павильона она ведь не сгорела, ее лишь разобрали и собрали заново. Церемония состоится в разгар цветения вишен, так что народу, наверное, будет немало…
— И все же нет на свете ничего красивей цветущей плакучей вишни…
Они переправились по камням на противоположный берег с красивой сосновой рощей и подошли к «мосту-дворцу». Так его назвали потому, что этот мост по форме напоминал дворец, но у него было и собственное имя — Тайхэйкаку — Дворец спокойствия. Вдоль перил стояли скамьи с низкими спинками, на которых отдыхали люди. Отсюда открывался чудесный вид на обширный сад за прудом.
Некоторые посетители, присев на скамьи, пили и закусывали. По мосту взад и вперед бегали дети.
— Идите сюда, Синъити, — позвала Тиэко. Она первая села на скамью и опустила ладонь на освободившееся рядом место.
— Я постою, но предпочел бы присесть у ваших ног, — шутливо отозвался Синъити.
— Считайте, что я ничего не слышала. — Тиэко усадила его рядом и сказала:
— Схожу за кормом для карпов.
Вскоре она возвратилась и стала кидать в пруд корм. Сразу подплыла целая стайка карпов, некоторые даже выскакивали из воды, пытаясь поймать корм на лету. По воде пошли круги. Заколебались отражения вишен и сосен.
— Не хотите ли покормить? — предложила Тиэко. Юноша не ответил.
— Вы сердитесь на меня?
— Нисколько.
Долгое время они сидели молча. Синъити с прояснившимся лицом глядел на поверхность воды.
— О чем это вы задумались? — прервала молчание Тиэко.
— Так просто… Бывают ведь чудесные минуты, когда ни о чем не думаешь. Впрочем, когда сидишь рядом со счастливой девушкой, тебя и самого обволакивает теплотой счастливой юности.
— Это я счастливая?.. — удивилась Тиэко. Тень печали мелькнула в ее глазах. А может, то было лишь легкое движение воды, на которую она глядела.
— Там за мостом есть вишня, которая мне особенно нравится, — сказала Тиэко, поднимаясь со скамьи.
— Наверно, вон та. Она видна и отсюда.
В самом деле, вишня была удивительно красива. Она стояла уронив ветви, словно плакучая ива. Тиэко вступила под ее сень, и легкий ветерок опустил ей на плечи и к ногам несколько лепестков. Опавшие цветы устилали землю под вишней, штук семь или восемь плавали на воде. Бамбуковые шесты подпирали ветви, и все же их тонкие концы, увенчанные цветами, склонялись до самой земли.
Сквозь переплетение ветвей виднелась вершина горы в зеленом весеннем убранстве.
— Наверно, это часть Восточной горы, — сказал Синъити.
— Это вершина Даймондзи, — ответила Тиэко.
— Неужели Даймондзи такая высокая?
— Так кажется, потому что вы глядите на нее сквозь усыпанные цветами вишни.
Они стояли под вишней и не хотели уходить.
Чуть дальше земля была посыпана крупным белым песком, а правее росли дивные высокие сосны.
Когда они миновали ворота Отэммон, Тиэко предложила:
— Не пойти ли нам к храму Киёмидзу?
— Киёмидзу? — удивился Синъити. А что там интересного? — было написано на его лице.
— Хочу оттуда полюбоваться вечерним Киото, поглядеть на заход солнца над Западной горой.
— Что ж, пойдем.
— Пешком, согласны?
Путь был неблизкий. Обходя шумные улицы, они сделали большой крюк по дороге, ведущей к храму Нандзэндзи, прошли позади храма Тионъин и через дальний конец парка Маруяма по узкой тропинке приблизились к храму Киёмидзу. Все вокруг уже подернулось вечерней дымкой.
На большой сцене — площадке, где ставились храмовые представления, — кроме стайки студенток, никого не было. В надвигающихся сумерках смутно белели их лица.
Тиэко любила приходить сюда в этот час. Позади них на главном здании храма засветились фонари. Тиэко, не останавливаясь, пересекла большую сцену и, пройдя перед храмом Амида, подошла к святилищу. Здесь, на самом высоком месте, тоже была своя площадка, сразу за которой начинался обрыв. Сама площадка, как и крыша над ней, крытая корой кипариса, точно парила над обрывом. Она была невелика, зато отсюда открывался поразительный вид на Киото и Западную гору.
Внизу, в городе, уже зажигались огни, но было еще достаточно светло.
Тиэко подошла к перилам и стала глядеть на запад. Она, казалось, совершенно забыла о Синъити. Юноша приблизился к ней и встал рядом.
— Синъити, а ведь я подкидыш, — неожиданно призналась Тиэко.
— Подкидыш?!
— Да, меня подкинули.
Синъити был настолько ошеломлен, что вначале подумал, будто слово «подкидыш» Тиэко употребила не буквально, а, скорее, пытаясь объяснить свое душевное состояние.
— Подкидыш… — пробормотал Синъити. — Неужели даже вы считаете себя подкидышем? В таком случае я и подавно подкидыш… В душе. А может, все люди — подкидыши: когда они рождаются, боги подбрасывают их в этот мир.
Синъити глядел на профиль Тиэко: может, то была игра вечернего освещения и надвигающаяся весенняя ночь навеяла на девушку легкую грусть?
— А, пожалуй, справедливей считать людей не подкидышами, а божьими детьми: боги подбрасывают их на нашу землю, чтобы потом спасти… — заключил свою мысль Синъити.
Тиэко глядела на вспыхнувший вечерними огнями Киото, будто вовсе не слушала Синъити. Она даже не повернула лица в его сторону.
Синъити почувствовал: Тиэко в самом деле опечалена. Он хотел было успокаивающе коснуться ее плеча, но она отстранилась.
— Не трогайте подкидыша, — пробормотала она.
— Разве я не сказал, что подкидыши — божьи дети? — возразил Синъити, повышая голос.
— Слишком сложно для моего разумения. Я не божий подкидыш, меня подкинули обыкновенные люди — родители.
— …
— Да-да! Меня оставили у входа в нашу лавку.
— Не может быть!
— Честно говоря, я не собиралась вам признаваться — это вырвалось у меня случайно, но это правда!
— …
— Гляжу отсюда на вечерний Киото и невольно начинаю сомневаться: действительно ли я родилась в этом городе?
— С вами творится нечто странное. Да понимаете ли вы, что говорите?
— Какой резон мне лгать?
— Разве вы не единственная и к тому же горячо любимая дочь оптового торговца? Правда, единственная дочь одержима странной фантазией…
— Родители в самом деле меня любят… хоть я и подкидыш.
— Кто может подтвердить это?
— Подтвердить? Тому свидетель — решетка у входа в наш дом. Решетка знает. — Голос Тиэко звучал проникновенно. — Однажды — я тогда уже училась в средней школе — меня позвала мать и призналась, что она мне не родная, что похитила меня, когда я была еще грудным младенцем. Только родители, должно быть, не договорились заранее и сначала называли мне разные места, где они меня подобрали. Отец — под цветущими вишнями в Гион, а мать — на берегу реки Камогава. Из жалости не хотели признаться, что подобрали меня у собственной лавки…
