А в рассказе «Линия и цвет», когда он был впервые у нас опубликован, беспощадно отсекли финал:
«Но вслед за ним на трибуну взошел Троцкий, скривил губы и сказал голосом, не оставлявшим никакой надежды:
— Товарищи и братья…»
Казалось бы, пустяк. Одна фраза. Но без этой финальной фразы рассказа нет. Он убит. Законченное и в своем роде совершенное художественное произведение превратилось в не слишком осмысленную, хотя и яркую, как всегда у Бабеля, зарисовку.
Это всё примеры цензуры политической. Но была ведь у нас еще и цензура нравов, и разнообразные эстетические табу. И туг проза Бабеля заставляла бдительного цензора (или редактора) делать стойку, пожалуй, даже чаще, чем его вынуждали к этому недостаточно стерильные в политическом смысле фразы и абзацы.
Тщательно изымались натуралистические подробности, в первую очередь все мало-мальски откровенные прикосновения к сексуальной сфере, без чего Бабель — уже не Бабель или, во всяком случае, не совсем Бабель.
Надо сказать, что далеко не все купюры могут быть объяснены бдительным вмешательством цензора или редактора. Некоторые из них наверняка принадлежат самому Бабелю. Это относится к тем случаям, когда из текста изымались разного рода выспренности, красивости.
Вряд ли мы ошибемся, решив, что во всех случаях этого рода действительно выразилась воля самого автора. Но даже и тут далеко не все решается легко и просто. Взять хотя бы живописный портрет начдива из рассказа «Берестечко».
В ранних изданиях он выглядел так:
«Бурка начдива Павличенки веяла над штабом, как мрачный флаг. Пуховой башлык его был перекинут через бурку, и кривая сабля лежала сбоку, как приклеенная. Ее рукоятка из черной кости правлена пышным узором, и футляр хранится у ординарцев, ведущих за начдивом заводных коней».
В последующих изданиях вторая половина этого текста (начиная со слов «как приклеенная») была изъята. Скорее всего изъятие это произвел сам Бабель. Но почему он это сделал? Потому ли, что описание рукоятки сабли и упоминание футляра, хранящегося у ординарцев, показалось ему лишней, необязательной подробностью, или потому, что эта красноречивая деталь могла бросить тень на героя, испытывавшего не совсем приличествующую красному командиру слабость к предметам роскоши?
После известной реакции Буденного (см. предисловие) «саморедактура» такого рода вполне могла иметь место. И далеко не всегда исправленный, отредактированный вариант мог оказаться лучше, художественно убедительнее прежнего.
Как же следует поступать в таких не очень ясных случаях?
Вероятно, всякий раз текстолог должен решать, какой вариант органичнее для бабелевской поэтики. И выбирать тот, в котором наиболее адекватно выразились характерные черты и особенности созданного Бабелем художественного мира.
Тут, конечно, не избежать некоторой субъективности. И, разумеется, упреков в текстологическом произволе, вкусовщине и т. п. Но, во всяком случае, это лучше, чем ориентация на последнее прижизненное издание, как это предписано правилами.
Как бы то ни было, проблема существует. И будущим текстологам тут предстоит еще большая работа. Но немалая часть этой работы уже выполнена, что нашло отражение в составе последнего — самого полного — издания: И. Бабель. Сочинения в двух томах. М., 1990.
К сожалению, и в этом — безусловно, лучшем — издании сохраняются рудименты старой цензурной и редакторской правки.
Тем не менее все тексты И. Бабеля (включая письма) воспроизводятся мною по этому изданию.
Источники включенных в этот том документов указаны в примечаниях к ним.
В ряде случаев в примечаниях приводятся отдельные фразы и выражения из ранних изданий, изъятые или искаженные последующим вмешательством цензора (или редактора).
При подготовке примечаний мною использованы, помимо других источников, комментарии А. Краснощековой к книге: И. Бабель. Избранное (М., 1966), С. Н. Поварцова к собранию сочинений И. Бабеля в 2 томах (М., 1990) и Э. Зихера (Оксфорд) к книге: И. Бабель. Детство и другие рассказы (Иерусалим, 1989).
В начале 20-х, сразу после появления в печати первых глав бабелевской «Конармии», явилась на свет эпиграмма:
Под звон кавалерийских сабель
От Зощенки родился Бабель.
Поводом для нее стал тот неоспоримый факт, что зощенковские «Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова» были написаны летом и осенью 1921 года и в том же году вышли отдельным изданием. А появление рассказов из бабелевской «Конармии», — даже тех, что были напечатаны в одесских газетах и журналах еще до первых их московских публикаций в «ЛЕФе» и «Красной нови», — относится к 1923–1924 гг.
