Нет, кто бы что ни говорил, а Маяковский — это тоже «иная, иная, по счастью, статья».
Знаменитые слова Сталина к истинной оценке места Маяковского в истории русской литературы отношения не имеют. Да и не тем совсем он был озабочен, когда начертал эту свою резолюцию на письме Л. Ю. Брик. Наверняка были у него при этом какие-то свои мелкие, политические соображения и расчеты. И тем не менее Маяковский действительно БЫЛ И ОСТАЕТСЯ. Но не «лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи». Потому что истинное место его не в том искусственно составляемом, а совсем в другом едином списке. Не в том, где Фадеев или Симонов, а где — Державин, Пушкин, Баратынский, Лермонтов, Некрасов, Тютчев, Блок, Мандельштам, Цветаева, Пастернак, Ахматова.
Чуть ли не со всеми своими соседями по бессмертию Маяковский при жизни ссорился. Пушкина сбрасывал «с парохода современности», Мандельштама называл «Мраморной мухой». Об Ахматовой и Цветаевой сострил, что они «одного поля ягодицы». Над Булгаковым откровенно глумился. Но сейчас им всем «стоять почти что рядом».
Мощью своего поэтического голоса Маяковский сравним разве что с одним Державиным. Он был гениальный лирик, великий реформатор русского стиха, блистательный драматург, перед которым на коленях стоял Мейерхольд, замечательный художник, рисунками которого восхищался Репин, наконец, король эстрады.
Но Маяковский юморист и сатирик — это особая статья. Все грани его творческой личности — даже лирика — изначально были пронизаны яростным пафосом сатиры или стихией юмора. (Недаром самые ранние его стихи печатались в журнале «Театр в карикатурах» и «Новом сатириконе».)
В самые интимные лирические стихи у него вдруг врываются резко сатирические, саркастические метафоры:
Как красный фонарь у публичного дома.
Кровав налившийся глаз.
Или:
Лысый фонарь
сладострастно снимает
с улицы черный чулок…
И в такие же интимные, лирические, любовные стихи то и дело вторгается юмор:
Этот вечер решал —
не в любовники выйти ль нам? —
темно,
никто не увидит нас.
Я наклонился действительно,
И действительно
я, наклонясь,
сказал ей,
как добрый родитель:
«Страсти крут обрыв —
Будьте добры,
отойдите.
Отойдите,
Будьте добры».
Или:
Все вы,
бабы.
Трясогузки и канальи…
Или:
Тем более
с песен
какой гонорар?
А стирка —
в семью копейка…
Или:
Любви я заждался.
Мне 30 лет.
Полюбим друг друга.
Попросту.
…………………………………………
Я кончил,
и дело мое сторона.
И пусть,
озверев от помарок,
про это
пишет себе Пастернак.
А мы…
Соглашайся, Тамара!
В трагических стихах, написанных на смерть Есенина, — юмористически-сатирическое:
Дескать,
заменить бы вам
богему
классом,
класс влиял на вас,
и было б не до драк.
Ну, а класс-то
жажду
заливает квасом?
Класс — он тоже
выпить не дурак.
И там же:
Чтобы разнеслась
бездарнейшая
погань,
раздувая
темь
пиджачных парусов,
чтобы
врассыпную
разбежался Коган,
встреченных
увеча
пиками усов.
Сатирические и юмористические мотивы вторгались даже в такие его поэмы, как «Про это», «Владимир Ильич Ленин» и «Хорошо».
Конечно, можно искусственно разделить Маяковского — на Маяковского-трагика, Маяковского-лирика, Маяковского-публициста, Маяковского — сатирика и юмориста. И тогда в этот том вошли бы в основном его «Окна Роста», плакаты, лозунги, частушки и издевательские стихи, в которых он глумился над попами, кулаками, помещиками и буржуями, разоблачал Вудро Вильсона, Керзона. Пуанкаре. Пилсудского, Стиннеса, Вандервельде, Гомперса и прочих, ныне уже давно и прочно позабытых политических деятелей далекого прошлого.
Такой том в лучшем случае имел бы чисто исторический интерес, то есть был бы, в сущности, устаревшим, — как принято говорить в таких случаях, не выдержавшим «испытания временем».
Да и с чисто эстетической точки зрения это было бы неправильно, потому что сатира и юмор были не просто еще одной ипостасью многогранной творческой личности поэта Маяковского. Это было органическое свойство его художественного дара.
И вот именно ТАКОГО Маяковского мы и хотим представить вам в этом томе.
Я — поэт. Этим и интересен.
Об этом и пишу. Об остальном — только если это отстоялось словом.
Бурлюк говорил: у Маяковского память, что дорога в Полтаве, — каждый галошу оставит. Но лица и даты не запоминаю. Помню только, что в 1100 году куда-то переселялись какие-то «доряне». Подробностей этого дела не помню, но, должно быть, дело серьезное. Запоминать же — «Сие написано 2 мая. Павловск. Фонтаны» — дело вовсе мелкое. Поэтому свободно плаваю по своей хронологии.
Родился 7 июля 1894 года (или 93 — мнения мамы и послужного списка отца расходятся. Во всяком случае, не раньше). Родина — село Багдады, Кутаисская губерния, Грузия.
Отец: Владимир Константинович (багдадский лесничий), умер в 1906 году.
Мама: Александра Алексеевна.
Сестры:
а) Люда.
б) Оля.
Других Маяковских, по-видимому, не имеется.
Понятия живописные. Место неизвестно. Зима. Отец выписал журнал «Родина». У «Родины» «юмористическое» приложение. О смешных говорят и ждут. Отец ходит и поет свое всегдашнее «алон занфан де ля по четыре». «Родина» пришла. Раскрываю и сразу (картинка) ору: «Как смешно! Дядя с тетей целуются». Смеялись. Позднее, когда пришло приложение и надо было действительно смеяться, выяснилось — раньше смеялись только надо мной. Так разошлись наши понятия о картинках и о юморе.
