— Это не он. Этот совсем не похож.
— Ты уверена? В самом деле уверена?
Понимаю, что Кай хочет убедиться, и смотрю снова; действительно внимательно смотрю. Это странно, но совершенно определенно: что-то в этом лице пробуждает во мне некие глубинные воспоминания. Но не то, какой он здесь. Может, эти седые волосы здесь лишние? Морщу лоб, старательно роюсь в памяти, потом качаю головой. Это не то, о чем хочется знать Каю.
— Кто он?
— Был моим приемным отцом. Мать развелась с ним несколько лет назад.
— И ты думаешь, что он похитил твою сестру?
— Он сделал бы все что угодно, чтобы причинить боль маме. Ты съездишь со мной в полицию рассказать, что видела?
— Конечно.
— Можешь показать место, где вы встретились?
Я киваю:
— Да. Только это нужно делать днем.
— Завтра я снова приеду.
Прилив энергии, приведшей его сюда и распространившийся на меня тоже, начинает меркнуть в его глазах. Кай выглядит подавленным и усталым.
— Откуда ты сейчас приехал?
— Из Ньюкасла.
— Ты разговариваешь не как джорди[3].
Он отвечает полуулыбкой.
— Нет. Мы живем там всего лет пять; до этого жили во многих других местах. А изначально — в Германии. Ты тоже говоришь не как шотландка…
Качаю головой.
— Я не шотландка. Моя мама здесь родилась, но из Лондона мы переехали чуть больше года назад. Ее тетя Эдди умерла и оставила ей этот дом, поэтому меня притащили в эту глушь и… — Я резко замолкаю, поняв, что начинаю болтать. Заткнись, Шэй. Ему дела нет до твоих жалких семейных драм.
— Я лучше поеду. — Кай выпрямляется и тянет руку к своей байкерской куртке.
Я в нерешительности. Знаю, что сделала бы мама, будь она здесь.
— Ньюкасл слишком далеко, чтобы уезжать вечером и возвращаться утром. Тахта свободна, если тебя устроит.
— И компания имеется? — говорит он, и меня бросает в жар. Он переводит взгляд с меня на Рэмси и обратно, улыбается. Его глаза смеются, словно он догадался, о чем я думала. Кай дает понять: абсолютно нелепо считать, что он способен причинить мне вред.
— Ну тебе придется договориться с Рэмси. Может, он предпочитает спать в одиночку в кресле.
— А тебе не нужно посоветоваться с родителями?
— Здесь только я и мама. Она работает в пабе и вернется через несколько часов. Кроме того, она одобрит мое решение.
Его улыбка гаснет, словно не привыкла задерживаться надолго.
— Как и моя. Лучше я позвоню матери и передам ей, что ты рассказала.
Кай выходит из дома. Слышу, как он разговаривает на чужом языке — Кай говорил, что они из Германии — должно быть, на немецком. Слова не имеют для меня значения, но голос его звучит, как музыка. Когда он говорит по-английски, то тщательно произносит слова, и речь получается правильной, почти как по учебнику. Никаких следов ньюкаслского или какого-то другого выговора.
Набираю сообщение маме: «Он здесь и пока не убил меня. Можно ему переночевать на тахте? Хочет, чтобы, завтра я показала ему место, где видела его сестру, и рассказала полиции».
Мама отвечает очень быстро, через несколько секунд, и я понимаю, что она не выпускала телефона из рук, дожидаясь весточки от меня: «Конечно. Приготовь ему какой-нибудь ужин. Ты в порядке? Он милый?»
Его голос все еще звучит музыкой во тьме, но теперь она печальная, как во время сцены в опере, где все плохо. Милый ли он? Не в том смысле, в каком бывают милыми щенки. Есть что-то глубоко тревожное в его пристальном взгляде; чувствуется, что у него слишком много демонов внутри.
Кай снова заходит в дом, неловко медлит у двери. Гнев сменился грустью, такой глубокой, какой я в жизни своей не испытывала. Так хочется сказать ему что-нибудь, способное развеять тоску.
Я набираю на телефоне: «Да».
КЕЛЛИ
ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ
До начала отсчета 26 часов
Иду следом за насвистывающим техником и мешком из пылесоса с надписью Объект 369Х по коридорам, через двери. В каждой двери дублирующий запорный механизм: когда проходишь сквозь первую дверь, жди, пока она за тобой не закроется, только тогда открывается следующая. Держусь вплотную к технику, чтобы не оказаться в ловушке.
А потом, после очередной двери, они заканчиваются. Вместо этого мы попадаем в комнату с лабораторными столами и новейшим оборудованием — наверняка какую-то научную лабораторию. Здесь двое ученых, одетых, как и техники, в сверкающие комбинезоны.
Парень перестает свистеть.
— Принесли вам еще, док, — говорит он, один из ученых встает и берет мешок с пометкой 369Х.
— Ах да, девочка X, — вспоминает он. — Как интересно.
Техники уходят; я остаюсь в лаборатории возле своего мешка. Другой ученый забирает мешок, открывает заднюю дверь, входит в помещение. Иду за ним. Там, где из его костюма выводится воздух, появляется струйка белого пара. В помещении, должно быть, холодно, хотя я этого не ощущаю, и оно огромное. С чего-то похожего на конвейерную ленту, закрепленную под потолком, на крючках свисают мешки — точь-в-точь как мой. И все с номерами.
Он нажимает на кнопку у двери, и конвейер приходит в движение, как в химчистке. Мешок за мешком медленно проплывают мимо. Потом все замирает. Между номерами 368 и 370 — пустой крючок; он вешает мой мешок на него.
Неужели все эти мешки когда-то были людьми? Людьми с именами, а не номерами?
Я не 369Х. Я не номер!
Никогда, никогда больше не буду номером.
Я КЕЛЛИ!
ШЭЙ
КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ
До начала отсчета 25 часов
Я закуталась в одеяла, но еще не спала.
Мама вернулась домой рано. Сказала, что на работе нечего делать, но я сомневаюсь в том, что это правда.
Но я все равно обрадовалась, когда она пришла. Мы уже к тому времени поужинали; я приготовила пасту — единственное блюдо, которое мне более-менее удается, — и Кай был настолько любезен, что похвалил ее, но говорил, только когда я его о чем-то спрашивала. В результате жалких попыток завязать разговор мне удалось узнать, что они с мамой живут в Ньюкасле, что в этом году он сдал выпускные экзамены в школе, которые одновременно являются и вступительными в вуз, и должен в конце лета поступать в университет. То, как он произнес должен, говорило о его нежелании куда-либо поступать. Кай рассказал, что мама у него какой-то доктор, занимается исследованиями. Он даже помог мне вымыть посуду. Но я видела, что ему не нравится разговаривать и он хочет остаться один. Хотя для вечера пятницы было еще рано, когда пришла мама, я принялась притворно зевать, чтобы сбежать от них наверх. И все же меня уязвило, что она отправила меня спать — как ребенка.
