Женщина шла в сплошном тумане, видно было шага на три, не больше. Было ли ей страшно? Наверное... Но она не позволяла страху проявиться — у нее была цель и твердое намерение, и это был их последний шанс, и ничто не могло помешать ей выполнить задуманное.
Вскоре тропинка стала еще круче, и ей пришлось хвататься за камни, чтобы сделать следующий шаг. На длинных нежных пальцах появилась кровь, но это только придало ей сил. «Я решила, и я сделаю. Я должна!» — говорила себе она и карабкалась дальше.
Вскоре туман начал редеть, и в какой-то момент пропал совсем. Она прошла еще несколько метров, остановилась и оглянулась. У нее захватило дух — такая картина открылась ее взору.
Вверх уходила гора, и казалось, что вершина ее теряется в небе и, может быть, даже шепчется по ночам с луной. Под ногами — белое облако, подсвеченное золотыми лучами солнца. А над головой — синее-синее небо, и свет, свет, свет...
Женщина встряхнула головой и поспешила дальше. Ей некогда было любоваться — надо было до темноты попасть к Горбунье. До заката...
Тропинка вильнула влево, в заросли колючего кустарника, и женщина, пробираясь сквозь него, изорвала одежду и исцарапала руки, но это все была ерунда — по сравнению с тем, что она надеялась получить. «Все рано или поздно кончается, и эти кусты тоже», — подбадривала она себя. Так оно и вышло: еще пара шагов, и она вырвалась на чистое пространство. И снова замерла: она оказалась на лугу, где паслись овцы и козы, а дальше стоял дом, и еще какие-то строения. И на пороге дома она увидела согбенную фигуру в темных одеждах... «Она! Горбунья... — подумала женщина. — Я пришла». И она двинулась через луг к дому.
— Зачем пожаловала? — оценивающе окидывая ее взглядом, спросила старуха.
— За помощью. Говорят, ты творишь чудеса. Помоги и нам! — попросила женщина.
Видно было, что просить она не привыкла и слова давались ей тяжело.
— Гордая, — проронила старуха. — Ну, говори, гордая, что там у тебя?
— Внучка... Вот фотография. Здесь ей три месяца. А рядом — дочь.
— Ого... Дочь сутулая какая... Что ж ты ее так согнула-то? А внучка... Горб растет?
— Да. Врачи говорят, отложение солей. Потом будет горб.
— Не отложение, а отражение...
— Какое отражение? Чего отражение?
— Не понять тебе пока. Может, потом... Ну а от меня чего хочешь?
— Как чего? Чтобы помогли. Говорят, если совсем надежды нет — только к вам. Вы многим помогли, я знаю.
— Ладно. Чем готова заплатить?
— Всем! Просите все, что хотите. Я знаю, вы деньгами не берете. Но вот золото — я все украшения взяла, все до единого! Возьмите! Здесь и с бриллиантами есть.
— Зачем мне тут твои бриллианты, дуреха? Убери. Не надо.
— Тогда... я готова.
— К чему?
— В жертву. Я знаю, вы приносите жертвы. Я готова — за внучку...
— А-а-а... Готова, значит. Ну-ну... Пойдешь ко мне в услужение. На семь лет. Согласна?
— На семь лет?????
— Ну вот. А говоришь, готова.
— Нет, нет! Я пойду. Только я мало что умею...
— Ничего. Научишься. Пойдем, гордая, покажу тебе сарай, где спать будешь. И на все семь лет — обет молчания. Поняла? Говорить буду я. А ты слушать. Вякнешь что-нибудь — выгоню сразу, имей в виду.
— Я поняла. Я буду молчать.
— Подъем с рассветом. Что делать, скажу.
— А когда внучка выздоровеет?
— Откуда мне знать? Может, и никогда. От тебя зависит.
— Я сделаю все, что вы скажете! Только бы она выздоровела.
— Ну-ну... Идем, гордая. Звать-то тебя как?
— Анна. И внучку — тоже Анна. В мою честь.
...Потянулись однообразные дни. Утром надо было вставать с первыми лучами солнца и идти умываться на луг. Воды для мытья горбунья не давала — ее приносили издалека, из горного источника, — так что по утрам приходилось просто раздеваться и кататься по росе. Все так делали, и Анна тоже. Она уже знала, что не одна живет в услужении у горбуньи. Но разговаривать между собой было запрещено, и каждая жила сама по себе, даже спали в разных местах. Потом завтрак — очень скудный, немного хлеба, немного сыра, козьего молока, похлебка иногда. Пить — только воду. А потом работа, работа и работа. Работы было много. Ее чуть-чуть разбавляли только обед и ужин, а с сумерками уже полагалось спать. Но Анна к этому времени валилась от усталости, и сон у нее получался мертвый, без сновидений.
Первое время Анне было очень трудно. Полная изоляция от мира, ни книг, ни других развлечений — монотонность убивала, работа изматывала, а обет молчания доводил до исступления. Но через какое-то время Анна с удивлением поняла, что молчать ей даже нравится. Столько ненужных, необязательных слов вдруг стало можно не говорить. Столько скучных, но неизбежных встреч отпало... Столько суетных мыслей куда-то ушло! И столько тишины и красоты было вокруг, что в голове вдруг стало так же пусто и просторно, как в небе над головой. Анна с удивлением заметила, что под ногами, в луговой траве, полно разных цветов и мелких насекомых, туман принимает причудливые формы, как будто рисует картины, а камни все имеют свое лицо.
И ритм ее дня стал ей нравиться: вставать с рассветом, ложиться с закатом, купаться в росе оказалось очень полезно: на щеках расцвел нежный акварельный румянец, кожа стала гладкой и перламутровой, а волосы попышнели и заблестели. Теперь по ночам ей снились необыкновенные цветные сны, и каждый раз ей казалось, что во сне в нее вливаются какие-то новые знания.
Она сначала считала дни, а потом бросила — ни к чему. Семь лет — большой срок, но это была ее плата. Если бы для исцеления внучки надо было заплатить больше, она бы заплатила. Тем более что жертва ее оказалась не такой уж страшной — она ведь была настроена на самое худшее.
Однажды, когда Анна остановилась минутку отдохнуть и любовалась причудливыми изгибами тумана, горбунья подошла к ней, помахивая лукошком, и вместо привычных отрывистых команд — куда идти и что делать — вдруг сказала другое:
— Я смотрю, ты уже не держишь спину, как будто кол проглотила?
Анна молчала. Улыбнулась только. Какая спина? О чем это горбунья?
— И в глазах появился огонь. Раньше не было.
Анна молчала. Огонь? Ну, раз так — то пусть.
— Безмятежная ты стала. Спокойная. Так, гордая?
Гордая? О ком это она?
— О тебе, о тебе... Забыла уже? Ну-ка, пойдем. Потолкуем.
Анна двинулась за горбуньей. Та привела ее к зарослям орешника — тут, на горе, рос орешник, как странно... Хотя что такое «странно» в этом странном месте? Анна уже не знала...
— Давай пособираем орехи и заодно поговорим. Не разучилась еще?
— Не знаю, — с трудом разомкнула губы Анна.
Слова выговаривались как-то странно, словно были чужими. И даже лишними.
— Как тебе здесь? Не скучаешь по дому?
— Не знаю, — подумав, честно сказала Анна. Она и правда уже не знала: где она, что с ней, что ждет ее впереди. Просто не думала об этом.
— Пожалуй, ты готова. Теперь мы можем поговорить. Спрашивай!
— О чем? — слегка наморщила лоб Анна.
— А зачем ты пришла? Неужто и это не помнишь?
— Да нет... Помню. Но они там — а я здесь. Здесь все не так.
— Не так, — впервые улыбнулась горбунья. — Ты хочешь туда, в твой мир?
— Не знаю, — с удивлением сказала Анна. — Честно, не знаю. Там я всем была должна. А здесь — только тебе.
— Не мне. Себе, — поправила горбунья. — Расскажи мне, кому ты была должна там, внизу?
— Всем. Родителям. Семье. Детям. Обществу. От меня все время ждали каких-то достижений, и я стремилась оправдать надежды. Я не могла их подвести. Даже когда мне было смертельно плохо и хотелось выть, я «держала лицо» — лишь бы не показать, что мне плохо. Я стойко переносила все удары судьбы, и ничто не могло меня сломить.
— То-то у тебя спина была как у английской королевы, — вставила старуха, с наслаждением кидая в рот спелый орешек.
— Спина? Не знаю. Может быть. Да, наверное! Я несла на себе ответственность — за себя, за мужа, за детей, за работников своих, за подруг, за всех. Если кому плохо или помощь требуется — я тут как тут, всегда готова. Королева-мать. И чтобы не сломаться — высоко поднимала голову и держала спину. И детей своих учила тому же — не показывать слабости, идти по жизни с гордо поднятой головой.
