– Неплохо бы. Я уже отписал Фарману.
– Фарману?!
– Он отличный маг.
– Да, знаю, но… зачем?
– Милисенте нужно работать над контролем. Да и в принципе не мешало бы внимание уделить. У нее очень яркий Дар.
– Дар? Еще и Дар… Это многое объясняет. Огонь?
– Именно.
– И если передастся детям, а после обряда иного быть не может… роду это пойдет на пользу.
Так просто? Она узнала про мой Дар и резко подобрела? Что-то вот сомневаюсь. Крепко. Скорее уж поняла, что спорить с Чарли – дело бесполезное. И тогда… тогда надо готовиться.
Знать бы еще, к чему.
– …Фарман – это несколько чересчур. Боевик. И слухи пойдут… Боже, они и так пойдут, а если еще и Фарман… нет, нужен кто-то более… более нейтральный. В конце концов, есть же ограничители.
Вот сама их пускай и таскает.
– Ты знаешь, это небезопасно для здоровья.
– У этой девицы столько здоровья, что на нас всех хватит, – не сдержалась свекровь. А я подумала, что спать буду с револьвером.
И подарочек одной темнокожей сиу далеко убирать не стану.
Не то чтобы я и вправду собираюсь, но вот… перспективы, они ведь разными бывают.
– Нет.
– Ладно… но контроля хватит. Ты же не собираешься отправлять ее на… куда там? Не знаю, главное, ей ни к чему боевые заклятья. Это, в конце концов, опасно!
Вот чую, придется мне самой учиться. Главное, Чарли молчит. И маменька его знает куда лучше, чем я. Плохо… все очень и очень плохо.
Не надо было вовсе сюда соваться.
Что мешало в городе остаться?
– И в поместье ей будет удобнее. Наймем кого-нибудь присматривать… скажем обществу, что у девушки адаптация. А там, глядишь, беременность наступит, и будет не до выездов.
– Мама, мне кажется, ты несколько спешишь.
– Наоборот, Чарли. Это ты поспешил. А я лишь пытаюсь как-то все это… успокоить. Нам ведь не нужны досужие разговоры. И о сестре подумай. Эти сплетни сильно ранят ее. Ей тоже необходим покой.
Я отступила.
И… что делать? Бежать? От чего? Ничего ведь не случилось. Да и вовсе… запереть меня в поместье? Она и вправду думает, что я там засяду и сидеть буду, вся такая послушная?
А Чарли?
Станет наезжать да детишек делать, род укрепляя?
Хрена с два!
Я им не нежная восточная барышня и… и мне есть куда вернуться. Эдди, он ведь примет. И защитит. Только вот горько отчего-то, что я только-только приехала и уже всерьез раздумываю, как буду защищаться. И от кого?
От человека, которого люблю?
А чай остыл.
Поганый у них тут чай. Слабенький. И травой пахнет.
Сидела я не сказать чтобы долго. В гостиной появился Чарли, изо всех сил пытавшийся казаться радостным. Но то ли я понимала, что радоваться ему не с чего, то ли у самой настрой был мерзкий, то ли изучить успела.
– Может, тоже в гостиницу? – предложила я, отставив чашку с нетронутым чаем.
А к нему даже куска хлеба не предложили.
Тоже мне, цивилизованные люди.
Чарли вздохнул и покачал головой:
– Слухи пойдут.
– И? – Вот с чего все так слухов боятся? Ну, пойдут. Ну и пускай себе идут. Мне-то с них что?
– Это репутация. Не только моя, но и рода, и наших детей. Возникнут вопросы. Сомнения.
А то так они не возникнут. Но ничего, молчу. Пялюсь в чай. А есть охота… тут вообще кормят? Небось, при гостинице ресторация имеется. Или хотя бы выйти можно, поискать какую таверну, чтоб не совсем дыра.
– Маменька завтра уедет, – спокойно сказал Чарли.
– А я?
– Подслушивала?
Я пожала плечами. С чего отрицать очевидное.
– Дурная привычка, – покачал головой Чарльз, но как-то так, без раздражения, скорее с усталой обреченностью.
– Зато полезная.
А то бы сейчас дальше сидела наивною дурой, ожидая, когда ж меня в семью примут. Теперь-то точно знаю, что не примут. Даже если наизнанку вывернусь и чешуей покроюсь. Стоило про чешую подумать… нет, нет, только драконьего обличья мне и не хватало.
– Маменька – женщина сложная. В свое время она… нашла в себе силы пойти против воли отца. И из семьи ушла.
Знаю.
– И так уж получилось, что весьма долгое время ей пришлось самой заниматься. Домом. Детьми. Делами.
– А твой отец?
– Он служил.
За тридевять земель? Хотя чего это я… мой папаша вон тоже был таким, что лучше б вовсе его не было. И мамина судьба, если подумать…
– Она хорошая, умная женщина. Но привыкла управлять. Семьей, делами…
– Тобой.
– И мной. Ей нужно будет время, чтобы принять изменения.
Или изменить их под себя. Но опять же, пытаюсь быть мудрой, как мама велела, и помалкиваю. Слушаю вот.
– Она устроит Августу и вернется, чтобы помочь тебе.
– Как-нибудь…
– Не спеши. Может, она и не слишком рада, но когда речь заходит о семье, она сделает все возможное, чтобы тебя приняли в свете. И подскажет.
Он и вправду такой наивный?
– Тебе ведь нужен гардероб, а я понятия не имею, что сейчас носят. И еще знакомства. Визиты. Ты не можешь ходить одна.
– А с тобой?
– Боюсь, мне еще предстоит держать отчет перед императором. И не только. Все-таки дело это… – Чарльз покачал головой. – Слишком…
– Гнилое?
– Многих затронуло. Сколько отсюда было вывезено девушек? И каких? Возможно, кого-то ищут. Случались ведь скандалы, и будут обиженные родственники, особенно когда узнают, что имело место воздействие.
И эти самые родственники захотят получить головы воздействовавших. А главное, на Змееныша все не свалишь.
Змееныш не успел бы везде.
И стало быть, есть кто-то, кто девушек искал.
Выбирал.
Перевозил.
Не так-то это и просто.
– Я маму могу попросить. – Все равно мысль о том, что придется тесно общаться с дорогой свекровью совершенно не радовала. – Она с гардеробом поможет.
– Вряд ли. Прости, не хочу никого обидеть, но твоя матушка слишком долго прожила на краю мира. И вряд ли в курсе последних… как это… модных тенденций.
Ну и хрен ли с них?
– Да и ей тоже надо бы собой заняться.
– Эдди…
– Милли. – Чарльз глянул с упреком. – Еще немного, и я решу, что ты боишься.
Я?!
Боюсь?!
Да нисколько! У меня револьвер есть. И две дюжины ядов сложного состава. Мне ли бояться… нет, не боюсь. Так. Слегка опасаюсь.
Свекровь все-таки.
– Вот и славно. – Чарли коснулся губами моей щеки. – Все будет хорошо.
Мужчина. Да что он в женщинах понимает!
Эва думала.
Теперь она сумела подняться над фургоном, и ей приходилось следовать за ним. Впрочем, это получалось совершенно без усилий. Наверное, даже если бы она пожелала остаться, у нее бы не вышло. Но она не желала.
Она думала.
Сперва старательно представляла, как возвращается в тело, а вернувшись-таки – получилось далеко не сразу, что доставило немало неприятных минут, – поняла, что в теле еще хуже. Она чувствовала яд внутри, и вкус трав, и то, что тело пусть и онемевшее, но все же болит. Оно живое. Оно устало лежать в ящике. И перепачкалось. А еще, кажется, справило нужду, и теперь солома промокла. И одежда промокла. И… и даже если кто-то вдруг остановит и досмотрит фургон, найдет ящик, а в нем Эву, то примет ее за бродяжку.
Или вовсе безумицу.
А фургон трясся. Здесь, в городе, дороги мостили крупными камнями, и колеса перескакивали с одного на другой, а еще порой попадали в ямы, и тогда повозка вздрагивала, скрипела и кренилась то влево, то вправо.
Здесь дурно пахло.
И дым, поднимаясь из высоченных труб, смешивался с другим. Черный с желтым, а тот – с зеленым. И все эти рукотворные туманы стекали обратно на грязные улицы.
Вот исчезла мостовая.
А с нею и дома относительно приличного вида. Они сменились какими-то жуткими наскоро сколоченными хибарами. Местами их укрывали куски драных одеял. Кое-где горели костры, добавляя дыма. Когда же дорога свернула к реке, то Эва вновь едва не задохнулась от зловония.
Воду покрывала маслянистая пленка, а у берега, в грязных зарослях, стояли куски желтой пены. То тут, то там поднимались пузыри.
Люди… люди здесь были так себе.
Ужасные! Эва и представить себе не могла, что люди могут выглядеть настолько… отвратительно! Она, конечно, слышала про бедняков и даже с маменькой ходила в храм, а еще по домам, где оставляла отрезы ткани и пряники. Но те знакомые ей бедняки были все же какими-то… ухоженными, что ли? У них не было уродливых изрытых оспою лиц, на которых порой отсутствовал нос, а то и вовсе кожу пробивали язвы. Они не воняли. Не чесались.
А эти…
Они существовали, как весь этот грязный убогий мир, который… что он сделает с Эвой? Кажется, именно тогда она и позвала на помощь снова. Громко-громко. Даже лошадь, тащившая повозку, шарахнулась, и Стефано – все-таки Эва привыкла звать его именно так – едва не свалился с козел.
– Твою ж! – крикнул он и щелкнул кнутом над конским ухом.
А Эву не услышал.
Повозка остановилась возле дома, который выделялся средь прочих. Он был каменным и в два этажа. И, верно, когда-то даже мог считаться красивым. Правда, своеобразно красивым. Толстые колонны поддерживали остатки портика. Мраморные ступени заросли грязью, а от балюстрады сохранилась едва ли половина. Обвалился балкон. И кусты, посаженные у лестницы, разрослись так, что закрывали узкие окна. На тех же, что оставались незакрытыми, виднелись решетки.
Место Эве не понравилось.
Категорически.
Но Стефано свистнул и, сунув поводья грязному мальчишке, что вынырнул из кустов, велел:
– Жди. Вздумаешь стащить чего… – и кулак сунул под нос.
Сам же поднялся по остаткам ступеней и пнул дверь.
Открыли не сразу. Эва попробовала было сунуться следом, однако к ужасу своему обнаружила, что дом этот укрыт.
Стеной?
Куполом?
Полупрозрачным, но совершенно непроницаемым для нее.
Что это? Или… Конечно… защита! От духов? Нет, к чему. Скорее всего, просто. Обыкновенная. А Эва… Эва ослабела. И ей в тело надо, но чтобы то очнулось.
А еще…
Из кустов выбрались дети, закутанные в тряпье, пропитавшееся здешней вонью. Один нырнул в фургон, второй – под него. И тот, что внутри, поспешно обшарил фургон, но ничего, кроме ящика, не нашел. Правда, крышку попытался поднять.
– Заколочено!
– Тогда тикай, ща вернется! – донеслось снаружи, и мальчишка исчез. А Эва все-таки расплакалась. От обиды и жалости к себе.
Сколько дней прошло?
Ее уже должны хватиться… или нет? Маменька ведь отбыла встречать брата. А отец и подавно там, в столице сидит, делами занимается. Он и когда случалось заглядывать в поместье, на Эву не больно обращал внимание. И теперь… или заметят?
Маменьке доложат, что она не вернулась.
Вестника отправят?
Или письмом? Но пока гонец доберется до города… до маменьки… Да еще и письмо это, в котором Эва просит ее не искать. А если поверят? Если и вправду искать не станут? Что тогда?
Она… она умрет? Вот просто так возьмет и умрет?
Насовсем?!
Из дома показался Стефано с двумя мрачного вида типами. У одного и клеймо на щеке имелось. Эва, если бы могла, упала бы в обморок. Но поскольку духи в обморок не падают, она со всею возможной поспешностью спряталась в теле.
Ящик стащили.
И понесли.
Не слишком, к слову, бережно. Тело внутри перекатывалось и ударялось о стенки. Но вот миновали лестницу. И прозрачный купол, который Эва не видела, но все равно ощущала. Неприятный. Словно ледяная стена. Но ничего, главное, связь с телом не разорвалась.
А ящик поставили.
Где?
Эва решилась выглянуть.
Комната.
Гостиная, вероятно. Похоже, так и есть, только странная какая-то… стены оклеены обоями в золотые розы. На полу – ковер, правда какой-то темный и в пятнах. Мебель… много и вся разная, будто собирали ее со всего дома. Светильники.
И свечи.
Кто зажигает свечи в наше прогрессивное время? Есть ведь газовые лампы!
Какие-то… покрывала. Вещи. На грязной каминной полке теснится выводок фарфоровых пастушек. За ними виднеется шкатулка в восточном стиле. И часы. Старые.
И дело не в вещах, дело в том, что слишком разные эти вещи и никак друг с другом не гармонируют.
– Показывай, – проскрипел кто-то.
И только теперь Эва увидела женщину. В черном одеянии. Вдова? Платье странное, мешком. И шаль на плечах. Тоже черная. Чепец прикрывает волосы. А вот лицо у женщины белое, мягкое. И черты приятные. Пожалуй, такую можно представить экономкою в приличном доме.
Двигалась она отчего-то боком, припадая на одну ногу.
Стефано взял какую-то железную штуку, которая с хрустом вошла под крышку. Эва замерла. Вот сейчас… сейчас… а если ее убьют?
Нет.
Надо успокоиться и мыслить здраво. Хотя бы попробовать.
Ее могли убить еще там, в лесу. Просто выкинуть. Закопать. Сделать все, что угодно. Зачем для этого в город тащить? В городе, если ты не потомственный некромант, куда сложнее от трупа избавиться.
– Она не издохла часом? – Женский голос оказался до того неприятным, что Эва поморщилась. Будто… будто с присвистом, будто дыра у нее в горле… будто…
– Живая, что ей станется. – К шее прижались пальцы. – Вот проспится, будет краше прежнего.
– Бледновата. Тощевата. И сисек нет.
– Зато благородная.
– От этого одна лишь головная боль, – поморщилась женщина. – Раздень.
– Чего?
– Мне прикажешь? Я товар видеть должна.
То, что произошло дальше, навсегда осталось в памяти Эвы как… как ужас ужасный. Иначе и не назовешь. Ее вытащили из ящика.
– Не на диван. Она ведь… вообще-то, дорогой, мог бы и позаботиться о товаре. В этом виде… – Женщина покачала головой.
Содрали платье.
И нижнюю рубашку. И Эва опять закричала. Громко-громко. Так, что собственный крик, отразившись от стен, оглушил ее.
Мигнули свечи.
Почти погас огонек в масляной лампе, которая коптила на столике. И женщина вдруг замерла.
– Она одаренная?
– Именно, Грета, именно. И сильная. Хорошая кровь. Причем невинна. На такую покупатель найдется быстро.
– И проблемы. – Женщина подняла руку, и, кажется, с некоторым трудом. А потом и вовсе стянула перчатку. Под мягкой кожей оказались серебряные металлические пальцы, скрепленные шарнирами. Конструкцию обвивали тонкие патрубки. Пальцы двигались.
