— То есть? — спросил Ефтимие. — Это в каком же смысле?
— Будем все говорить одно и то же: что Илиеску с нами особенно не откровенничал, а просто сказал, что по чистому недоразумению появилась статья в одной провинциальной газете и что…
Мэргэрит снова приложил палец к губам и крадучись направился к двери. Доктор Тэушан сел на кушетку. Не дождавшись звонка, Мэргэрит спросил по-французски:
— Кто там?
И поскольку тягостное молчание длилось, повторил вопрос тоном более суровым.
— Мы от мсье Илиеску, — ответили по-французски же.
— Но у меня гости… — начал Мэргэрит.
— Мы только посоветоваться, мсье Илиеску попросил!
Приосанясь, Мэргэрит широко распахнул дверь. Увидев первого из входящих — высокого, корректно одетого молодого человека с почти бесцветными волосами и любезным выражением лица, — Тэушан нагнулся к Ефтимие и шепотом сказал:
— Нет, за мной следили не эти…
С некоторой церемонностью Мэргэрит представил:
— Мсье Жан Буасье (молодой человек вежливо склонил голову), мсье Жеральд Ласказ. — И принес еще пару стульев из столовой.
— О чем же посоветоваться? — спросил по-французски Тэушан.
— Давайте говорить по-румынски, — предложил, приветливо улыбаясь, Жеральд Ласказ. — Мне нечасто представляется такой случай, а я очень люблю румынский язык.
— Если бы не чуть заметный акцент, я бы поклялся, что вы румын! — воскликнул Ефтимие.
Ласказ весело переглянулся с Буасье и совершенно непринужденно рассмеялся.
— Я провел в Румынии детство. И жена у меня румынка… Очень сожалею, что я вас обеспокоил, — продолжал он, обращаясь к доктору и к Ефтимие, — но, как вы уже догадались, дела плохи. Поэтому мсье Илиеску подсказал нам попросить у вас совета. Мы знаем, что вы обсуждали прошлое воскресенье в «Эксцельсиоре», а это еще больше осложняет ситуацию…
— Но отчего же? — хором спросили Ефтимие и Тэушан.
Ласказ, оглянувшись на Буасье, снова рассмеялся и снова весьма добродушно.
— Оттого, что вы были в кафе не одни. Кое-кто еще понимает по-румынски. И мы рискуем опять влипнуть в историю, как с Бриансоном, ну, со статьей в «Ла депеш» про НЛО и прочее…
— Но ведь Илиеску как раз и утверждает, что летающие тарелки и все прочее — ерунда! — заметил Ефтимие.
— Вот то-то и оно, — подхватил Ласказ уже официальным тоном. — Мсье Илиеску говорил вам о другом, о некоторой, по его мнению, военной тайне, а это будет похлеще, чем неопознанные летающие объекты. В результате мы были вынуждены принять меры. Предупредительные. Вы, конечно, знаете, что уже сутки, как движение в соответствующей зоне запрещено, контроль строгий, и мы не делаем из этого секрета, потому я и говорю так свободно. Но боюсь, придется прибегнуть и к другим мерам. Сообщаю вам конфиденциально, что мы, возможно, будем вынуждены пригласить — о, всего на несколько дней! — пригласить на Корсику, в один отель, всех, кто узнал от Илиеску, непосредственно или через третье лицо, про утверждение Валентина Иконару, будто бы он видел в автомобиле своего бывшего учителя истории и даже разговаривал с ним…
— Да он же дурачок, этот Валентин! — вмешался Ефтимие, подскочив в кресле. — Как можно делать выводы на основании болтовни мальчишки, который и по-французски-то ни бельмеса не знает?
Ласказ с иронической улыбкой обернулся к коллеге. Зазвучала французская речь:
— Валентин бегло говорит по-французски, — сказал Буасье, — и его очень ценят в Музее. Он сделал сенсационные наблюдения над отрядом жесткокрылых альпийской зоны. Опубликовал несколько статей… Под псевдонимом, разумеется, — добавил он, многозначительно переглянувшись с Ласказом.
— Во всяком случае… — тоже по-французски начал доктор Тэушан.
— Продолжим по-румынски, — перебил его Ласказ. — Я тогда чувствую себя «больше как дома», если вы позволите мне так выразиться…
— В любом случае, — поправился Тэушан, — мне кажется по меньшей мере преувеличенным, если не противозаконным, подозревать нас и «приглашать» на Корсику только на том основании, что Валентин утверждает, будто он видел своего бывшего учителя истории, который что-то там такое им говорил…
— «Когда мы встретимся… — подсказал Ласказ, — когда мы встретимся под тенью лилии, в раю…»
Постэвару покраснел и полез за платком. Он снова не смел поднять глаз на Мэргэрита.
— Значит, вам и это известно, — прошептал Ефтимие, — про лицей Святого Саввы…
— От самого мсье Илиеску, — отвечал Ласказ.
— Оттуда все и пошло, — продолжал Ефтимие, — это все их историк. Какой смысл было говорить лицеистам, мальчишкам, про тень райских лилий?
— Вот и я тоже думаю — зачем? — подхватил Ласказ. — Но пока проблема нас интересует в другом аспекте… — он украдкой взглянул на часы, — а именно: сама фраза. Мой коллега, который понимает по-румынски, но говорить стесняется, предоставил мне спросить вас, нет ли в этом выражении, «под тенью лилии», нет ли тут для вас, румын, какого-то особого смысла — не метафора ли это?
— Метафора? — переспросил доктор. — То есть нет ли тут подтекста?.. Но какой же тут может быть подтекст?
Ласказ смерил его долгим испытующим взглядом, потом бегло оглядел всех присутствующих.
— Ну например, возврат из изгнания, — произнес он наконец. — Жан Буасье много беседовал с Валентином (что скрывать, энтомология и его «тайная страсть»), и в ходе этих бесед у него сложилось впечатление, что для Валентина Изгнание означает гораздо больше, чем положение эмигранта, как мы его понимаем. Так, его однажды поразило утверждение Валентина, что «весь мир живет в изгнании, но что об этом знают очень немногие…»
— Ничтожное меньшинство, — по-французски уточнил Буасье.
— И вот мой коллега интересуется, не намекает ли встреча под тенью лилии в раю на благодать триумфального возвращения из Изгнания, подобного исходу израильтян из вавилонского плена… Конечно, — добавил он после паузы, — в этом случае речь идет не только об изгнанниках из Восточной Европы, но и о подавляющем большинстве европейцев вообще…
— Мне бы такое и в голову не пришло, — сказал доктор.
— И мне тоже, — присоединился к нему Ефтимие. Ласказ, выждав минуту-другую, продолжал:
— Знаете, что говорил Валентин всякий раз, как мсье Илиеску пробовал выспросить у него, при каких обстоятельствах он встретил своего бывшего историка? Он говорил, что не смеет сказать, потому что его не примут всерьез.
— Но как может Илиеску, человек науки… — начал было доктор Тэушан.
— Может не может, — перебил его Ласказ, — но это вам не шутки. Последний раз Илиеску видел Валентина ровно неделю назад. Тот позвонил ему из Музея (замечу в скобках, что он никогда не информировал Илиеску, куда едет, а просто исчезал). И вот неделю назад он звонит, что приехал в Париж поработать в Музее. А когда они встречаются, дает все-таки согласие рассказать про свои свидания с учителем, но только какой-нибудь важной персоне, священнослужителю или научному светилу…
— Какая наглость! — вырвалось у Ефтимие. Ласказ взглянул на него с улыбкой.
— Это, конечно, поставило вас в затруднительное положение, — продолжал он. — Мы проконсультировались с кем следует и выбрали крупного религиозного деятеля, который бы вызвал у Валентина доверие. Но на это ушло несколько дней. И когда мы связались с мсье Илиеску и вместе с ним отправились самолетом в Бриансон за Валентином (в Париже он пробыл всего пару дней), того уже не было. Мы по крайней мере его не нашли…
