В эти годы — а было ей тогда тридцать или тридцать пять — ей досталось от дальнего родственника в качестве наследства значительное состояние. Если и прежде у нее был весьма неплохой доход, то теперь она была по-настоящему богата. Ее траты никогда не превосходили пары сотен долларов в год, которых вполне хватало на удовлетворение всех ее потребностей, и трудно было бы представить себе другого человека, который при наличии больших денег демонстрировал бы такую же неспособность использовать их. И в то же время нелегко было бы найти такого кутилу, который бы в самые распутные дни своей молодости, при самом непомерном мотовстве и ограниченных средствах в такой же мере обрадовался бы неожиданно свалившемуся на его голову богатству, как обрадовалась ему эта старая дева с печальным лицом. Она начала улыбаться, стала более оживленной и почти веселой. Она не сидела более целыми днями дома, а вновь начала предпринимать прогулки по улицам деревни. Шаг ее был быстр и уверен. Она поглядывала на мужчин, спиливавших деревья, на строителей и маляров, занятых своей повседневной, столь ненавистной ей работой. Но теперь во взгляде ее более не было печали и горечи. Нет, теперь в нем явно читалось неприкрытое торжество.
А вскоре появились землемеры, которые производили на единственной широкой, поросшей травой улице деревни, образовывавшей ее самую старую часть, какие-то очень сложные замеры. Мисс Ладингтон запиралась со строительным подрядчиком и проводила с ним целые дни, углубившись в расчеты и проекты. На следующий год мисс Ладингтон отдала Хилтон на милость тех, кого почитала за вандалов, и никогда более не возвращалась туда.
Но существовал второй Хилтон, куда она направилась.
Доставшееся ей в виде наследства состояние она использовала для осуществления плана, о котором грезила с тех самых пор, как в деревне начались столь неприятные ей преобразования. Среди доставшихся ей владений был большой хутор, располагавшийся на Лонг-Айленде, всего в нескольких милях от города Бруклина. Вот там-то она и отстроила заново Хилтон своей юности. Эта копия деревни была свободна от всех позднейших изменений; каждая памятная ей деталь снова располагалась на положенном месте. А в центре этой молчаливой деревни она построила себе для жилья точную копию дома Ладингтонов. Дом располагался среди остальных построек деревни точно в том месте, где находился его оригинал в настоящем Хилтоне.
Мебель и отдельные предметы интерьера старого фамильного дома полностью использовались при обустройстве его копии на Лонг-Айленде. Когда строительство было закончено и мисс Ладингтон перебралась на новое место со всем своим хозяйством, то оказалась в таком уюте и спокойствии, о каком не могла и мечтать в последние десять лет.
Конечно, выстроенная ею деревня была безлюдна. Но для нее она была не более пустынна, чем старый Хилтон, в котором она жила последние годы. Это и неудивительно, поскольку все ее школьные друзья и подруги давно уже успели превратиться в добропорядочных отцов и матерей. Эти респектабельные господа и дамы более не были для нее соучениками из ее детства. И хотя она и не испытывала по отношению к ним каких-либо недружелюбных чувств, ей все-таки казалось более приятным не сталкиваться с ними. Таким образом она надеялась сохранить в памяти воспоминания о том, какими они были прежде, что соответствовало ее образу жизни.
И все-таки на первом месте при «воскрешении» этого островка прошлого была Ида Ладингтон, и вновь выстроенный Хилтон был в первую очередь чем-то вроде мавзолея ее юности.
В лучшей комнате своего нового жилища, которое располагалось в центре воскрешенной деревни, над старомодным камином висела теперь выполненная маслом картина. Автором ее был лучший портретист, какого только можно было отыскать в этой части страны. Это была увеличенная копия миниатюры на слоновой кости, которую она носила в медальоне и которая в прежние годы оказывала ей такую большую поддержку, являясь единственным ее утешением.
Портрет был написан так удачно, что казалось, будто изображенное на нем лицо живет некоей потаенной жизнью. Мисс Ладингтон была весьма признательна художнику за его работу и искренне считала, что портрет имеет гораздо большее сходство с оригиналом, чем даже сама миниатюра на слоновой кости.
На портрете была запечатлена семнадцати-восемнадцатилетняя девушка, уже блиставшая очарованием совершенной женской красоты. Одета она была в белое, с низким корсажем платье. На красивые плечи ниспадала копна золотистых волос, отличавшихся необычайным блеском и удивительной мягкостью. Лицо поражало чистотой, легким румянцем, без которого красавица могла бы показаться бледной. В глубоких небесно-голубых глазах плясали веселые искорки. На губах играла легкая улыбка.
До чего же солнечным, наполненным движением и весельем было существование этой красавицы! Каким живым казалось это лицо в сравнении с ее собственным — невыразительным и поблекшим! В течение последних долгих лет ее жизнь освещалась лишь этим прекрасным молодым лицом, смотрящим с мастерски написанного портрета. Но все же жизнь красавицы, во всем ее блеске и очаровании, уже прошла, исчезла навсегда…
