Тонким, нежным и хрупким голоском я сказала:
— Добрый вечер, господин полицейский! Не подскажете, где можно припарковаться, но не слишком далеко?
Я надеялась на милосердие полицейского. На этой длинной улице не было ни одного припаркованного автомобиля, за исключением машин дипломатов. Здесь хватило бы места для пятнадцати таких машин, как моя.
Конечно же, он сделает для меня исключение. Он поймет, насколько я легко ранима, и не захочет повышать мне давление, он присмотрит и за моим автомобилем.
— Езжайте на паркинг «Южный», — говорит мне офицер.
— Вот тебе и на! Лучше сдохнуть от голода и жажды за рулем, чем в десять вечера тащиться на каблуках и в обтягивающих джинсах за тридевять земель. Да я скорее оставлю машину посреди улицы и разрешу забрать ее на штрафную стоянку, чем поеду парковаться в «Южный»! — выкрикнула я ему уже не таким тонким и совсем не нежным голосом.
Вихрем срываюсь с места на глазах ошеломленного полицейского, он не пошевелил даже пальцем. Охраняет административное здание и машины дипломатов.
Я еду рывками, чтобы всем показать свою ярость.
Шарю глазами по улице. Ни единого поворота для въезда, даже ни одного пешеходного перехода. Ничего.
Однако постой… начинаю я соображать. Разве только я одна боюсь? Да полно таких, кто не решился бы поехать парковаться к черту на кулички.
Я нигде не могу остановиться.
Закуриваю еще одну сигарету.
И начинаю подумывать: а может, наплевать на все да вернуться домой?
Перспектива припарковаться, а потом плестись на моих красных каблуках в одиночку по улице вовсе меня не ободряла.
Я пытаюсь им позвонить. Всем. Никто не отвечает. Ресторан находится в подвале, слишком глубоко для мобильника.
Вот уже около часа я петляю вокруг ресторана. Неужели не найдется ни одной милосердной души, которая уберет свою машину, чтобы я могла втиснуться?
Когда офицер сказал, что паркинг «Южный» работает всю ночь, меня это вначале взбесило, но теперь надежда найти место здесь стала улетучиваться.
Я быстро прикинула. Если я хочу присоединиться к моим друзьям, я должна выйти из машины. Чтобы выйти из машины, я должна остановиться. Чтобы остановиться, я должна припарковаться. Но для этого нет ни единого места.
Места есть в «Южном».
Возможность встретиться с друзьями в ресторане сходит на нет.
Я не могу одна ночью гулять по городу.
Мне не хватит смелости спуститься в подземелье муниципального паркинга в десять часов вечера. Ходить по автостоянке в десять вечера сродни самоубийству. Достаточно представить себе изрисованные лифты, провонявших мочой господ, страдающих простатитом, — уж лучше самой лечь в гроб.
Что же делать, если нельзя остановиться?
Ехать.
Ехать по Парижу — непростая задача.
Париж просто усеян красными светофорами и знаками, запрещающими то проехать, то остановиться… Кругом ловушки, которых нужно избегать.
Что, если я не припаркуюсь? Или не остановлюсь на красный свет? Или на «Stop»? Попаду в аварию, думаю я в первую очередь.
Нет. Совсем не обязательно, думаю я во вторую очередь.
Наконец, приходит такая мысль: я ведь могу не останавливаться на красный, не ехать по улице с односторонним движением, не останавливаться на знак «Stop», не парковаться. Да! Я могу все это делать и не попасть в аварию!
Я могу все это делать на кольцевой!
Какая изобретательность. Я такая молодец!
Помимо того, что я смелая девушка, я еще и фантазировать горазда. Я себя обожаю!
Люблю парижскую кольцевую: тут нет знаков «Stop», нет светофоров, нет тротуаров, по которым может кто-нибудь шляться.
Кольцевая никогда не останавливается.
Она как пластинка с музыкой.
Ехать по кольцевой — это как ехать по диску?
Но что это значит?
Восхваление закончилось быстрее, чем ожидалось: кольцевая сама по себе и не дорога вовсе. У нее нет начала. У нее нет и конца. Она никуда не ведет. По кольцевой можно ехать всю жизнь.
Кольцевая — это своего рода бесконечность.
Кольцевая — это очень маленькая бесконечность.
Но люди, которые решают выехать на эту фальшивую дорогу, говорят: «Езжай прямо, любовь моя… Там, куда мы приедем, нас ждет счастье…»
Ах, бедняги! Они могут вечно ждать своего счастья. Кольцевая — это ловушка! Немного необычная, но все же ловушка!
Я была потрясена своими же рассуждениями.
Мне надо найти другое решение.
Другое решение: мой парень.
Он не в ресторане, он сейчас в Гамбурге. Наверняка у него был трудный день, и значит, сегодня вечером он не должен был куда-нибудь пойти.
Он проснулся в 4:45 утра. Оставил мне машину, чтобы я смогла поехать на ужин с друзьями.
Мой парень сел в маршрутный автобус «Эр Франс» до аэропорта Руасси в 5:30. Он приехал примерно за час до вылета для регистрации на рейс в 7:30, отправление со второго терминала, выход F. Потом с 9 утра до 8 вечера, с часовым перерывом на обед, он участвовал в конгрессе гениев телекоммуникаций по новым технологиям.
Нет. …Я уверена, что сейчас он не в немецком баре и не собирается выпить кружку пива. К тому же ему завтра рано вставать, чтобы продолжить участие в конгрессе.
На приборном щитке мигают часы. Яркие светящиеся цифры. Они мигают так быстро, что кажется, они танцуют.
23:40.
Ах, да…. Уже поздно, я говорю себе это еще раз, как будто пытаюсь убедить саму себя.
У меня веские причины для страха. В это время уже опасно.
Звоню…. Отлично! Он еще не выключил свой мобильник.
— М-м-м-м, алло?
Слышно, что голос друга доносится издалека.
— Ты спал? — спрашиваю я невинным голосом.
— М-м-м, да.
Голос все еще далек.
— Извини, пожалуйста, — продолжаю я.
Я уже предвижу, что сейчас он скажет: «Созвонимся завтра». Он повесит трубку. А я опять останусь одна в машине среди ночи.
— Мне так страшно! — продолжаю я быстро, чтобы разбудить его.
Ему хотелось бы повесить трубку. Ему хотелось бы заснуть в своей кровати в Гамбурге.
Я рассказываю о своем парижском приключении. Нет места, чтобы припарковаться. Полицейский. Делаю вид, что не понимаю, что он ничего не может поделать ни с полицейским, ни с парковкой в это позднее время.
Когда есть собеседник, так сказать, свидетель, не так страшно парковать машину и идти по улице, возвращаясь домой.
Мой парень понял, что у него не получится быстро отделаться от меня. Голос в трубке немного приблизился.
— Даже если что-то с тобой случится, я ничего не смогу сделать. Я же в Германии.
Мне плевать, что он это говорит. Главное, чтобы он не заснул с трубкой в руках.
— Я знаю, но так все равно лучше, — это единственное, что я могла сказать сейчас.
— Но это хуже всего.
— Не волнуйся, я почти добралась. Говорю это, чтобы он согласился слушать меня, пока я еду, паркуюсь, пока открываю дверь подъезда, поднимаюсь на лифте до 6-го этажа и еще на этаж пешком, пока открываю свою квартиру.
Когда я закрыла тяжелую бронированную дверь, он спросил:
— Ну что, ты добралась?
Я выдохнула: «Все в порядке». Каждый раз, когда я дохожу до квартиры живая и здоровая, я думаю: «Как хорошо. В этот раз обошлось».
Я говорю:
— Да. Спокойной ночи. Спасибо. До завтра.
— Так дальше не может продолжаться! Ты трусишь с каждым днем все больше и больше.
Он уже совсем проснулся.
— Ладно, ты, наверное, измотан. Поговорим завтра?
— Спи спокойно.
— Ты тоже.
Я быстро вешаю трубку. Ненавижу, когда начинают обсуждать мою трусость, мои тревоги, мою паранойю…
Называйте это как хотите, но после того как приступ прошел, у меня нет никакого желания о нем говорить.
Извинилась перед моими друзьями, что не пришла вчера вечером — мол, совершенно выбилась из сил.
— Это все из-за твоих страхов? — спросила Валери.
— Нет-нет, — ответила я.
Объяснила, что собирала чемодан для съемок, что нужно было уладить кучу проблем. А к назначенному времени была уже совсем измотана.
— Я пыталась вам дозвониться. Вы были вне зоны доступа.
Предложила поужинать вечером у себя дома.
Они согласились.
— Где спала Сесиль? — поинтересовалась я.
Она нашла, где приткнуться.
— Хочешь, заночую у тебя сегодня? — спросила Валери.
Когда я одна в квартире, то стараюсь не спать, чтобы слышать малейший шорох. Я вслушиваюсь в звуки, они нагоняют на меня страх и мешают уснуть.
Эти рассуждения нелепы.
Но ночью я не могу рассуждать по-другому.
Как только мой друг уехал на конгресс гениев в сфере телекоммуникаций, я пригласила подругу переночевать у себя.
— Тебе нужна помощь, — сказал мне однажды мой друг.
Я ответила только:
— Да. И что с этого?
Он покачал головой. Он считал, что я могла бы постараться взять себя в руки, а не полошить людей каждый раз, когда он уезжает на какой-нибудь конгресс.
Я хорошо знаю, что мои подруги не смогут спасти меня в случае нападения.
Но предложение меня успокаивает.
Я благодарю Валери. Я соглашаюсь.
Мы сказали друг другу «до вечера». Она придет на ужин вместе с остальными.
Она будет спать в маленькой комнатке рядом с моим кабинетом.
Я ничего не забыла? Я повернулась к своему огромному красному чемодану, что величественно стоял у входа. Восемьдесят сантиметров в высоту и шестьдесят в ширину. Огромный.
— Тебе на самом деле все это нужно? — спросил мой парень, когда увидел мой чемодан.
Я посмотрела на его чемодан.
Он уезжал на пять дней, почти на неделю. Его чемодан был меньше моей косметички.
— Это не чемодан, а дорожный сундук, — добавил он, оглядывая мои вещи.
Ну, нет, это не сундук, хотя таких же размеров.
Я внимательно осматриваю свою квартиру. Шарю глазами по полкам.
Неужели больше нет ничего, что я могла бы запихнуть в свой чемодан?
— Оскар придет к тебе в час дня, чтобы захватить твой чемодан, — сказал мне Филипп по телефону.
— Что? Один человек, чтобы унести такой чемодан?
— Ну, да. Он заезжает ко всем актерам, — усмехнулся он в трубку. — Хорошо уже то, что чемодан у тебя только один. Есть актрисы, у которых их много. Оскар погрузит их в машину и доставит в ваши гостиничные номера, — объясняет он мне.
Нет-нет. Филипп не понял причину моего беспокойства. Я не боюсь потерять свой чемодан. Это почти дорожный сундук, он такой огромный, такой красный, что его можно обнаружить с вертолета, если он вдруг потеряется.
Нет, я беспокоюсь за бедного Оскара.
— Мой чемодан огромен! — говорю я как можно четче. — Чтобы его нести, нужно, по крайней мере, двое мужчин. Хоть он и на колесиках, я не могу сдвинуть его даже на сантиметр.
Филипп смеется. Он находит милым, что я беспокоюсь за Оскара, у которого из-за моего чемодана могут быть проблемы со спиной.
— Не волнуйся, Оскар — здоровяк, — говорит он.
— Ладно. Хорошо… В час дня, это мне подходит.
Мы положили трубки.
Оскар скоро придет за моим чемоданом, так как на следующей неделе я уезжаю на два месяца в Экс-ле-Бэн. Буду там сниматься в фильме. Работать мы будем шесть дней в неделю.
В Экс-ле-Бэн можно добраться на скоростном поезде. Нужно все же три с половиной часа, чтобы вернуться в Париж.
Я хорошо подумала, прежде чем набить свой чемодан. Можно, конечно, ездить туда-обратно, Париж-Экс, но я не собираюсь этого делать.
Семь часов в поезде каждый день? Нет. Это не по мне.
Я набила свой чемодан. Я не хочу ничего забыть. У меня будет все, что мне нужно на два месяца. Восемь недель.
Когда я собираю чемодан, то применяю самый надежный прием: метод списка. О нет, я не из тех девушек, которые приезжают куда-нибудь и вдруг понимают, что им не хватает пары носков.
Режиссер спросил, играю ли я в теннис.
Я ответила:
— Не так хорошо, как Сандрин Тестю, но все же немного умею.
Я взяла свою ракетку, три спортивных костюма и пару кроссовок. Я меняю джинсы каждые два дня: итого — шестнадцать пар.
Взяла двое брюк. В отеле, конечно, будет возможность и джинсы постирать…
Взяла пятьдесят четыре пары трусов. Сорок пар носков. Парацетамол, на всякий случай. Все таблетки, которые валялись в ванной комнате: для носа, горла, ушей. Зубные щетки. Уложила свой принтер, компьютер, DVD. Книги. Плеер с мини-колонками. Два CD-альбома.
Пожалуй, это главное в моем доме.
Я проверяю еще раз…
Похоже, сложила все.
Что меня успокаивает, так это что Экс-ле-Бэн всего в часе езды от Лиона. И если, несмотря на всю мою предусмотрительность, мне вдруг понадобится что-нибудь жизненно необходимое, я всегда смогу позвонить своей маме, живущей в Лионе, или одной из моих сестер. Они мне помогут.
Смотрю на лампу на прикроватном столике. В отелях освещение часто недостаточное. Я бы чувствовала себя лучше с этой милой лампой… Хватаю лампу, но тотчас же ставлю обратно.
В чемодане на самом деле больше нет места. Тем хуже. Придется два месяца жить при тусклом свете в комнате.
Чемодан уже чуть не трещит. Рядом я поставила сумку с кормом для моей собаки: пятнадцатикилограммовый пакет. Я вынуждена везти еду для своей собаки: она страдает плохим пищеварением, не может глотать ничего, кроме розовых шариков, которые рекомендовал ветеринар.
Все ли я уладила?
Просмотрела мои счета.
Заглянула в ежедневник.
До 28 ноября встреч не запланировано.
На каждой страничке напоминание: Экс-ле-Бэн.
28 ноября: возвращение.
Я вписываю: «Возвращение из Экс-ле-Бэна 28 ноября. Отъезд в Куршевель 10 декабря».
Горы.
Я люблю горы. Сухой холод высоты. Вершины. Люблю атмосферу лыжных курортов. Нравятся люди, скользящие по склону. Снег проглатывает все шумы. Молчаливые лыжники. Веселые компании, которые собираются в барах. Лица, раскрасневшиеся от холода.
Я счастлива. Все хорошо организовано.
Я зарезервировала хорошую комнату в отеле «Лоза» в Куршевеле. Кристина каждый год бронирует мне место, она знает, что мне нравится комната на третьем этаже. Там вид на лыжные спуски.
Жером тоже приедет, будет учить меня кататься на лыжах.
— Ты не хочешь поехать туда в феврале? — спросил меня мой парень на прошлой неделе.
— Нет.
— Все-таки в феврале погода милосерднее, — настаивал он.
Я собираюсь провести восемь недель в Экс-ле-Бэне. Буду сниматься все время до конца ноября и заслужу себе недельку отдыха, разве это не справедливо?
— Даже если погода не такая солнечная, как в феврале, я хочу сразу поехать в горы, а не ждать три месяца, — сказала я.
Зачем ждать февраля?
— Да потому что на Рождество бывают метели, — ответил мне мой парень, который не хочет «пережить катастрофу прошлого года».
Я занервничала, когда он мне это сказал.
Пережив катастрофу, я делаю все, чтобы ее забыть.
Он же делает все, чтобы я об этом помнила!
Я пожала плечами. Сделала вид, как будто не знаю, о чем он говорит.
Это заставит меня заняться немного спортом. Я дам нагрузку своим ногам и рукам. Проветрюсь. Отдохну.
Я знаю Жерома уже много лет. Он больше, чем мой тренер по лыжам. Он как старший брат, которого я собираюсь навестить на Рождество. Зимой Жером живет в Куршевеле. Летом в Валлорисе.
Зимой он катается на лыжах. Летом занимается парусным спортом.
Он все время смеется. Он смеется со всего. Как рождественское солнце.
Из года в год Жером припасает одну неделю для меня и моего парня. Он любит кататься на лыжах с нами. Считает, что мой парень хороший лыжник. А меня он находит смешной и приятной.
Это мне доставляет удовольствие.
Когда мы едем по склону, его друзья-инструкторы отвлекаются из-за нас от своих клиентов и окликают его. Радуются встрече. Жером смеется. Он смотрит на своих друзей-тренеров, обучающих новичков. Сам-то он катается только с опытными. Жером больше не связывается со «спотыкающимися», как он говорит, клиентами. Когда я катаюсь не так, как ему того хотелось бы, он слегка подгоняет меня палкой.
У Жерома южный акцент. Все десять лет, которые я с ним катаюсь на лыжах, он ни разу не произнес мое имя с буквой «л». Он хрипит:
— Сиви! О… о! В чем дело?
Он не договаривает в словах некоторые согласные, а иногда и целые слоги. Я понимаю, что катаюсь плохо.
И поэтому стараюсь.
Если бы кто-нибудь другой подгонял меня лыжной палкой, это вывело бы меня из себя. Получая удар палкой от Жерома, я веселюсь.
Он отводит меня к Бланку, который дает напрокат снаряжение. В этом году появились новые лыжи. Я должна обязательно их попробовать.
— На них ты будешь летать, моя Сиви, — говорит он с улыбкой до ушей.
Я соглашаюсь на все. Он доволен. Я тоже.
Жером — спортсмен. Однако у него есть даже кое-что помощней, чем его тело: его голос. У него очень сильный голос, он использует его во всю мощь, только когда кричит. Орет всякий раз, когда видит, что я закуриваю сигарету.
— Брось это! — кричит он мне прямо в лицо так, как если бы я была в ста метрах от него.
Ругается на моего парня:
— А почему ты не скажешь ей бросить сигарету?
Мой парень пожимает плечами. Я — упрямая и глупая. Вообще-то разговоры о вреде курения меня раздражают, но здесь они меня забавляют. Жером боится, что я не смогу продолжить прохождение по трассе. Выкурить вечером сигарету под стаканчик чего-нибудь крепкого кажется ему нормальным. А курение в разгар дня приводит его в бешенство. Он спрашивает:
