«Он заигрывал с моей подругой», — жалуется София Шпигель, она-то как раз нас и сдала, потому что тоже вроде как со мной встречалась.
«Он всегда врет», — вступает девчонка из Атлантик-Сити, та, в серебристом платье.
«Просто постоянно», — вторит моя подружка времен восьмого класса. Я ей не сказал, что собираюсь перейти в Уоллингфорд, понятно, почему она до сих пор злится.
«После вечеринки он сделал вид, что мы незнакомы». Честно говоря, Эмили Роджерс сама меня упорно игнорировала после той вечеринки у Харви Сильвермана в девятом классе, когда мы с ней всю ночь обжимались на сваленных в кучу пальто.
«Он взял мою машину и разбил ее вдребезги», — рассказывает Стефани Дуглас, девушка-мастер, ее я встретил в Карни тем летом, после того, как якобы убил Лилу. На два года меня старше, умела языком завязать в узел черенок от вишни.
«Он меня никогда не любил по-настоящему, — признается Одри. — Он вообще не знает, что такое любовь».
Просыпаюсь. На улице еще темно. Обратно не ложусь — принимаюсь вместо этого за домашнее задание: смертельно устал от гоняющихся по пятам мертвецов. Займусь лучше какой-нибудь насущной проблемой.
«Школа Уоллингфорд успешно готовит молодых людей не только к колледжу, но и к жизни в обществе и гордится этим. Поэтому ученики помимо посещения обязательных занятий должны выбрать себе два дополнительных развивающих факультатива». У меня этой осенью в качестве факультатива бег, а весной будет дискуссионный клуб. Люблю бегать, люблю ощущать прилив адреналина, слушать, как стучат по беговой дорожке подошвы кроссовок. Люблю сам решать, до какого предела себя загонять.
Хитростью убеждать кого-нибудь с собой согласиться я тоже люблю, но дискуссионный клуб начнется только весной.
На последнем круге замечаю, что к Марлину, нашему тренеру, подошли двое мужчин. Он машет мне рукой.
На улице жарко, но агент Джонс и агент Хант все равно нацепили темные костюмы, черные перчатки и зеркальные солнечные очки в придачу. Они что, нарочно так вырядились — чтобы все заметили?
— Добрый день, — делано улыбаюсь я.
— От тебя не поступало никаких известий, — говорит Джонс вместо приветствия. — Мы начали беспокоиться.
— Ну, сами понимаете, сначала похороны, потом скорбеть полагается. Очень плотное, знаете ли, расписание. Столько дел было со среды.
Стараюсь ухмыляться как обычно, будто невиновен и я вовсе не тот убийца, которого они разыскивают. Но на самом деле мне неуютно и жутко.
— Почему бы тебе не проехаться с нами? — вступает Хант. — Как раз все и расскажешь.
— Не очень хорошая идея. Мне нужно в душ, переодеться. Правда, куча дел. Но спасибо, что заглянули.
Марлин отошел поближе к беговой дорожке, где финишируют ученики, и, глядя на секундомер, выкрикивает время. Обо мне забыл или старательно делает вид, что забыл.
Джонс спускает черные очки на кончик носа:
— Мы слышали, твоя мать не расплатилась по счетам в одной гостинице в Принстоне.
— Тогда вам следует спросить об этом у нее. Уверен, произошла какая-то ошибка.
— Но ты ведь не хочешь, чтобы мы ее спрашивали? — интересуется Хант.
— Да, не хочу, но я же вам не указ. Всего-навсего малолетний сопляк, а вы умные и могущественные агенты ФБР.
Поворачиваюсь, чтобы уйти, но Хант хватает меня за руку.
— Кассель, прекрати дурачиться. Пошли. Немедленно. Ты же не хочешь, чтобы мы применили силу.
Оглядываюсь. Вся моя команда трусцой бежит в раздевалку с тренером во главе. Кое-кто, правда, не особо торопится и бежит на одном месте — очень уж им интересно узнать, что со мной будет.
— Если хотите затащить меня в свою машину, придется наручники надевать, — решительно сообщаю я агентам.
Таким, как я, не стоит заигрывать с полицией и ей подобными. Ставки в подпольной конторе делают только тогда, когда точно уверены, что сам букмекер — преступник.
Федералы клюнули. Агент Хант наверняка с самой первой встречи спал и видел меня в наручниках. Хватает меня за запястье, дергает руку назад и защелкивает металлический браслет. Потом вторую руку. Сопротивляюсь больше для вида, но все равно умудряюсь его разозлить: Хант легонько толкает меня в спину, и я падаю.
Уже лежа на земле, поворачиваю голову: тренер и еще пара ребят задержались — наслаждаются представлением. Хорошо, значит, точно пойдут слухи.
Джонс рывком поднимает меня на ноги. Не очень-то ласково.
Я молчу, пока они волокут меня к машине и заталкивают на заднее сиденье.
— Ну и? — спрашивает Джонс. — Какая у тебя есть для нас информация?
Автомобиль не завел, зато слышно было, как защелкнулись замки на дверях.
— Никакой.
— Мы знаем, что Захаров приходил на похороны, — поддакивает его напарник. — С дочерью. А ее уже долгое время никто не видел. Теперь она вернулась. И даже перевелась сюда, в Уоллингфорд.
— Ну и что?
— Мы знаем, вы с ней были близки. Если это вообще его дочь.
— Что вам надо? — осторожно пробую наручники; замки серьезные, и руками почти не пошевелить. — Хотите знать, действительно ли она Лила Захарова? Да. Мы в детстве вместе в прятки играли в Карни. Лила не имеет отношения к убийствам.
— Где она была все это время? Чем занималась? Раз ты так хорошо ее знаешь — расскажи.
— Не знаю.
Приходится врать. Понятия не имею, куда они клонят, но мне решительно не нравится наш разговор.
— Ты мог бы начать новую жизнь, — убеждает Джонс. — Наконец примириться с законом. Кассель, зачем тебе выгораживать этих людей?
Пожалуй, потому что я и есть «эти люди». На мгновение пытаюсь представить себя хорошим парнем с полицейским значком и незапятнанной репутацией.
— Мы пообщались с твоим братом. Он нам помог.
— С Барроном? — Я заливаюсь облегченным смехом и откидываюсь на кожаное сиденье. — Он неисправимый лгун. Конечно же, он вам помог. Брат всегда рад благодарным слушателям.
Джонс, похоже, смутился, а Хант разозлился:
— Твой брат заявил, что нужно копать под Лилу Захарову. И что ты будешь ее выгораживать.
— Так и сказал? — Теперь я хорошо владею ситуацией, и они оба это понимают. — Я просмотрел ваши досье. То есть, по-вашему, Лила мастер смерти и начала убивать людей в четырнадцать лет? Ей ведь столько было, когда исчез Бассо. Мало того, как она прячет следы отдачи? Очень хорошо, должно быть, прячет, я ведь не видел на ней ни единого…
— Мы ничего не утверждаем наверняка. — Джонс с силой ударяет кулаком по сиденью. — Мы хотим получить информацию от тебя. Если ничего не получим — придется обратиться к другим источникам. Возможно, и к тем, которые ты сам считаешь ненадежными. Ты понял?
— Да.
— Так что ты в следующий раз нам предоставишь? — ласково спрашивает Джонс, роняя мне на колени визитную карточку.
Набираю в грудь побольше воздуха:
— Информацию.
— Молодец, — радуется Хант.
Агенты обмениваются странными взглядами, а потом Хант открывает дверь машины и командует:
— Давай руки, я сниму наручники.
Поворот ключа, щелчок, я потираю онемевшие запястья.
— Если вдруг решил, что мы не сможем тебя в любую минуту взять за жабры, — подумай вот о чем: ты мастер. Улавливаешь?
Качаю головой и засовываю визитную карточку в карман. Джонс внимательно за мной наблюдает.
— Значит, уже сделал что-нибудь противозаконное, — ухмыляется Хант. — Так со всеми мастерами. Иначе как бы ты узнал о своем даре?
Вылезаю из машины, смотрю ему прямо в глаза, а потом сплевываю на нагретый солнцем черный асфальт.
Он дергается ко мне, но останавливается, услышав покашливание коллеги.
— Мы не прощаемся, — обещает напоследок Джонс, а потом агенты садятся в автомобиль и уезжают.
Возвращаюсь в Уоллингфорд. Меня прямо трясет от ярости, так я их обоих ненавижу. Особенно потому, что они правы.
Почти сразу же вызывают в кабинет директора. Норткатт сама открывает дверь и приглашает меня войти.
— Здравствуйте, мистер Шарп. Присаживайтесь.
Сажусь в зеленое кожаное кресло напротив огромного письменного стола. Аккуратный ежедневник, позолоченная ручка на подставке, папки в деревянном ящике. Все такое стильное, изысканное.
Все, кроме дешевой стеклянной вазочки с мятными леденцами. Беру один и медленно разворачиваю фантик.
— Насколько я понимаю, к вам сегодня приходили? — Брови у нее удивленно приподняты, будто к ученикам приходить могут только сугубо подозрительные типы.
— Да.
Норткатт разочарованно вздыхает, словно рассчитывала, что я сам все объясню, без дополнительных вопросов.
— Не хотите рассказать, чего хотели от вас федеральные агенты?
— Предлагали стать крысой, — откидываюсь назад в кресле. — Но я им объяснил, что в Уоллингфорде и так много задают и дополнительная работа мне не нужна.
— Как, простите?
Не думал, что можно вздернуть брови еще выше, но ей это удается. Не очень-то я хорошо себя веду: история еще куда ни шло, но вот как я ее рассказываю! Ну ладно, в худшем случае вкатает мне за нахальство пару выговоров.
— Крысой, — повторяю я нарочито вежливо. — Информатором, который сообщает о правонарушениях, связанных с употреблением наркотиков. Не волнуйтесь, я ни за что не буду стучать на своих одноклассников. Даже если кто-то по глупости и употребляет наркотики. Но я уверен, таких у нас нет.
Директриса берет со стола позолоченную ручку и нацеливает ее на меня.
— Мистер Шарп, вы всерьез думаете, что я в это поверю?
Делаю большие глаза.
— Ну, у нас есть, конечно, некоторые, у которых абсолютно обкуренный вид, признаю. Но я всегда думал, они просто…
— Мистер Шарп! — так разъярилась — сейчас вот-вот действительно ткнет меня ручкой. — Мне сообщили, что агенты надели на вас наручники. Возможно, есть другая версия событий?
Вспоминаю, как сидел в этом самом кресле в прошлом году и умолял не исключать меня. Может быть, я все еще злюсь.
— Нет, мэм. Они просто так демонстрировали мне, насколько безопасно и выгодно на них работать, хотя кое-кто, наблюдая за подобной сценой, мог все понять превратно. Можете сами позвонить агентам.
Вытаскиваю из кармана визитку, которую всучил мне Джонс, и кладу ее на письменный стол.
— Так и сделаю. Можете идти. Пока это все.
Агенты подтвердят мое вранье. У них нет другого выхода, ведь они намерены продолжать наше «сотрудничество». Плюс Ханту наверняка не захочется объяснять, почему он уложил лицом на землю семнадцатилетнего подростка, у которого и привода в полицию-то ни одного нет. Так что придется им согласиться с моими глупыми выдумками, что приятно. А Норткатт, как бы она ни злилась, придется согласиться с ними, хотя директриса и не поверила ни единому слову.
Все ведь хотят с достоинством выйти из сложившейся ситуации.
Встреча клуба «Колдуны» уже началась. Захожу в кабинет музыки. Парты в классе миссис Рамирес сдвинуты в некое подобие круга, Даника сидит рядом с Лилой. Усаживаюсь на соседний стул.
Лила улыбается и берет меня за руку. Интересно, она в первый раз здесь? Я-то сам хожу нерегулярно и поэтому не знаю.
На доске написан адрес: где именно будет проходить митинг в поддержку прав мастеров, мы с Сэмом еще обещали туда поехать в самом начале семестра. Получается, протест уже завтра. Наверное, об этом и говорили на собрании. Под адресом написано, как себя вести: «держитесь вместе, не разговаривайте с незнакомыми людьми, не выходите за пределы парка».
— Я уверена, что большинство из вас не смотрело вчерашнее выступление, ведь его показывали во время занятий, — говорит Рамирес. — Поэтому мы можем посмотреть его сейчас все вместе и обсудить.
— Я так ненавижу губернатора Паттона, — встревает какая-то десятиклассница. — Нам обязательно слушать, как он в очередной раз несет чепуху?
— Нравится или не нравится, но именно на него смотрит вся Америка, — объясняет учительница. — И именно эту речь будут вспоминать избиратели, когда в ноябре в Нью-Джерси пройдет голосование, касающееся второй поправки. Эту или ей подобную.
— Паттон лидирует, если верить опросам. — Даника от волнения прикусывает кончик косички. — То есть люди одобряют его взгляды.
Десятиклассница с отвращением смотрит на Данику, будто та заявила, что люди должны их одобрять.
— Просто политический трюк, — вступает кто-то из мальчишек. — Притворяется, что озабочен проблемой мастеров, ведь это у всех на слуху. А сам в две тысячи первом голосовал за права мастеров. Знает, откуда ветер дует, и умеет подстраиваться.
