- Из-за какого-то попугая переселять человека!
- Не из-за какого-то, а из-за ценного. Он куплен у факира в Индии! - с усмешкой возразил Плавали-Знаем.
- Не имеете права!
- Послушайте, Огурчиков, - Плавали-Знаем многозначительно поднял палец, - вы мне надоели…
- Во-первых, не Огурчиков, а Перчиков! - оскорбился Перчиков. - А во-вторых, мы будем жаловаться начальству!
- Начальство вас готово выслушать, - сказал Плавали-Знаем.
Он повесил клетку на вешалку, запер каюту и опустил ключ в карман.
И попугай опять показался Солнышкину очень знакомым.
Тая взяла чемоданчик и, всхлипывая, пошла к молоденькой буфетчице Марине, которая поддерживала её под руку. Толпа зашумела. Все были возмущены. И только артельщик сверкнул зубами:
- Будь я капитаном, я бы отхватил себе не одну каюту, а все четыре! - И кривыми ногами он начал выписывать твист.
- Прекрати! - крикнул Перчиков.
- А-а, Огурчиков, вам не нравится? - засмеялся артельщик.
- Вертится, как камбала на крючке! - обозлился Перчиков и сплюнул.
Боцман только посмотрел под ноги, но промолчал.
- А может, попугай и вправду особо ценный? - сказал он, вздохнув.
- Будь он трижды индийский… - начал Перчиков.
Но тут из-за двери на чисто русском языке раздался крик: «Загоню дурака! Доведёт до милиции!» Загоню дурака, доведёт до милиции!»
Все переглянулись, раскрыв от удивления рты. А Солнышкин вдруг щёлкнул себя по лбу:
- Вот оно что!
Он сразу же вспомнил шумную барахолку на сопке, старую спекулянтку и, конечно же, знаменитого попугая из Индии.
- Ну, всё! - сказал он и сжал кулаки.
- Что - всё? - озадаченно спросил Перчиков.
- Всё! - твердо ответил Солнышкин. Что «всё», он ещё не решил и сам, но кулаки его были готовы к бою.
Солнышкин сидел на палубе и суричил царапины. Он опускал кисть в большую банку с красным суриком и мазал палубу. Палуба становилась красной, как пожар. Руки и щёки у него тоже были красными. Ветер раздувал его чубчик и приклеивал волосы к щекам. Солнышкин отдирал их и ещё больше размазывал краску. Он всё не мог успокоиться: выжить человека из-за какого-то попугая…
Сперва он решил обляпать Плавали-Знаем с ног до головы суриком. Потом этот способ показался Солнышкину неподходящим. Он размашисто поставил кистью на палубе крест. Потом еще один, а за ним и третий, так как забраковал ещё два придуманных способа.
- О чём ты задумался? - забеспокоился подошедший Перчиков. - У тебя вся палуба в крестах!
- Задумаешься!
- А в чём дело?
- Дело в том, что я кое-что знаю. Помнишь, я рассказывал тебе про барахолку, про свои приключения?
- А как же! - с достоинством ответил Перчиков. Память ему никогда не изменяла…
- Так вот. Этого капитанского попугая я уже видел.
- Где?
- На барахолке! - И Солнышкин рассказал ему про встречу со знаменитым попугаем.
- Эй, братцы, о чём вы там шепчетесь? - раздался вдруг рядом бас. Это огромный машинист Мишкин только что кончил смазывать лебёдку и, присев рядом с Солнышкиным, поставил сбоку банку с жёлтым, как вазелин, солидолом.
Солнышкин ещё раз пересказал историю с капитанским попугаем.
- Ну, ты сам не очень-то воюй! - сказал Перчиков. - Мы его на общем собрании…
- На собрании! - хохотнул Мишкин. - Насолидолить бы ему и артельщику пятки, чтобы катились по шарику до самого полюса, - вот и все собрание!
- Как ты сказал? - переспросил Солнышкин и насторожился.
- Насолидолить бы, говорю, пятки, - повторил Мишкин и пошёл искать папиросу, потому что никак не мог отвыкнуть от дурной привычки курить.
Следом за ним ушёл по своим делам Перчиков, а банка с золотистым солидолом осталась стоять рядом с Солнышкиным…
Когда Мишкин вернулся, выпуская колесики дыма, банки уже не было. Мишкин, недоумевая, потоптался около Солнышкина, пожал плечами и пошёл к лебёдке. Он оглядел лебёдку, посмотрел под скамью, но банки нигде не было.
- Вот ещё артистка! - усмехнулся Мишкин и побрёл в машинное отделение.
Солнышкин как ни в чём не бывало продолжал усердно суричить палубу. И никто, даже Перчиков, не смог бы догадаться, что он никак не дождётся наступления вечера.
Наконец солнце село, и наступила темнота.
Боцман с командой отправился в столовую, и оттуда тотчас раздался весёлый стук домино и крики: «Дупель два!», «Есть два - четыре!».
Перчиков пошёл на вахту в радиорубку.
Потом по трапу прогрохотали тяжёлые сапоги. Это Плавали-Знаем поднялся в рулевую.
И Солнышкин, оглядываясь, выбрался на палубу. Над головой висела луна и перемигивались звёзды, будто знали что-то весёлое. Солнышкин подошёл к грузовику, открыл дверцу и вытащил из кузова банку. Теперь начиналось самое опасное. Он снова заглянул в коридор. Там никого не было. Вверху тускло мерцали ночные лампы. Солнышкин быстро пошёл вперёд. Около каюты с попугаем он нагнулся и стал размазывать солидол по палубе. И тут невдалеке раздалось какое-то лопотанье и вкусно запахло. Это артельщик тащил Плавали-Знаем собственноручно сваренные сардельки.
«У, подхалим! - зло подумал Солнышкин. - Помешал!»
Едва он успел вбежать в свою каюту, как за углом раздался толстый шлепок, крик, будто квакнула жаба, и мимо Солнышкина пролетела пара горячих сарделек. Артельщик поскользнулся на солидоле и прокатился на спине. На шум из рубки выглянул Плавали-Знаем и удивлённо открыл рот, чтобы спросить у артельщика, что он делает. Но тут же одна капитанская нога скользнула вперед, вторая промчалась впереди первой, задралась чуть не в потолок, и Плавали-Знаем шлёпнулся на палубу.
- Так вот что ты здесь делаешь! - прохрипел он, уставясь на артельщика и сжимая кулаки.
- Да я сам чуть не отбил печёнку! - возразил тот. - Это кто-то из машинистов наследил. Я нёс сардельки. Вкусные, очень вкусные. Вот, попробуйте! - Он с улыбкой подобрал валявшуюся у ног сардельку и протянул Плавали-Знаем. - Чудесная сарделечка!
- Что?!
- Вкусная! - И артельщик торопливо сунул сардельку себе в рот.
- Шагай отсюда!
- В один миг, в один миг! - залебезил артельщик и, улыбаясь, начал пятиться за угол.
Плавали-Знаем поковылял к каюте, где жили Тая и буфетчица.
- Откройте! - ударил он в дверь кулаком.
Дверь приоткрылась, и из неё, как из скворечника, выглянула Таина голова.
- Убрать! - показал Плавали-Знаем на перепачканный солидолом порог её бывшей каюты.
- Ночью? - удивилась Тая. - А почему?
- А потому, - пробурчал Плавали-Знаем, потирая место, на которое только что шлёпнулся. Один глаз у него спрятался в щёлку, будто прицелился, а второй готов был выстрелить, как пушечное ядро.
Тая, тяжело вздыхая, стала мыть палубу, а Плавали-Знаем протопал снова на мостик.
«Ну ладно, я тебе ещё не то покажу! - подумал Солнышкин. Всё это время он выглядывал из-за двери и еле сдерживал смех. - Я тебе покажу, как по ночам гонять людей!»
Как только Тая скрылась за углом, он снова бросился к каюте Плавали-Знаем и начал заново мазать палубу. Но вдруг нога у него самого поехала назад, и он встал на четвереньки. И тут взгляд его упал на руку: на запястье был старый бронзовый компас. Стрелка его, обычно точная, теперь бегала и качалась из стороны в сторону.
Будто хотела сказать: «Ай-яй-яй, молодой человек как вам не стыдно!» Солнышкин удивился, привстал, и тут вправду раздался укоризненный голос:
- Ну и ну! Вот это партизан!
Он оглянулся. Сзади него стояла Тая.
- А я ничего, - сказал Солнышкин.
- А это что? - И Тая показала на руки, с которых медленно капал солидол. Она бросила тряпку и сказала: - А ну-ка, пойдём в каюту… И смущённый Солнышкин отправился за ней. В это самое время Мишкин вышел из машинного отделения. Он прошёлся по коридору и вдруг почувствовал, как о его ногу что-то трётся.
- Брысь! - сказал он, так как не мог терпеть бродячих котов и кошек, хотя на пароходе их не было и в помине.
При тусклом свете машинист разглядел пропавшую банку с солидолом. От вибрации она вздрагивала и медленно двигалась по палубе.
- Вот артистка! - воскликнул Мишкин и подхватил её.
Солнышкин просунул в дверь голову. На койке сидела тоненькая буфетчица Марина и быстрыми спицами вязала цветную варежку. Солнышкин прибавил баску и спросил:
- Можно?
- Можно, - ответила Марина и кивнула круглой, как кокосовый орех, причёской.
Солнышкин прошёл за Таей в каюту. Руки он спрятал за спину.
- В чём дело, Солнышкин? - удивилась Марина и подняла большие зелёные глаза.
Солнышкин покраснел, не зная, что ответить.
- А это он мне помогал убирать, - усмехнулась Тая. Она протянула Солнышкину кусок мыла и открыла кран с горячей водой.
Солнышкин мыл руки, а Тая тихо вздыхала:
- Вояка ты, вояка! И зачем с ним связываться, шума не оберёшься! Лучше его не трогать!
- Лучше не трогать, - подтвердила Марина, словно всё поняла, и опять склонилась над клубком.
- Как это - не трогать?
- Так, - вздохнула Марина, - а то он ведь жизни не даст!
- Вот и не даст, если будете молчать! - воскликнул Солнышкин.
- Ну ладно, - вздохнула Тая. - Ладно… Надо пойти вымыть палубу. - И глаза её смотрели тихо и устало.
- Не надо, - сказал Солнышкин. - Спокойной ночи! - И он решительно шагнул за дверь.
Кругом была тишина. Спокойно светили лампы. Внизу по-паровозному ухала машина. Все спали. Только радист Перчиков не снимал наушников в радиорубке. Перчиков никому не говорил, что мечтает стать космонавтом и поплавать по марсианским морям, и каждый день после работы он сидел и вслушивался в доносившиеся сигналы спутников. И сейчас он слышал их быстрый писк. За иллюминатором в темноте горели звезды, вокруг простирался чёрный океан, и Перчиков чувствовал себя почти на борту космического корабля. А внизу, в коридоре, его друг Солнышкин крепко сжимал швабру и натирал палубу. Ему было немного грустно. И потому, что из-за него обидели Таю, и потому, что где-то грустит его бабушка. И он тёр палубу так, как будто помогал им обеим.
И странно: чем сильнее двигал он руками, тем точнее стрелка компаса показывала на север.
Боцман Бурун никак не мог уснуть. Когда он проигрывал несколько партий в домино, то с грустью думал, что через год ему уходить на пенсию. А что он будет делать на берегу, Бурун никак не мог представить. Тогда он потихоньку отправлялся в подшкиперскую и перебирал своё хозяйство. В борт гулко стучали волны, и он под этот приятный для него шум рассматривал каждую тряпушку и каждый гвоздик. Бурун любил свой пароход.
