Телеграфист, что эту телеграмму получал, с инсультом свалился. И это еще хорошо отделался. Такую телеграмму не зря «молнией» называли — она наповал могла убить!
Через два дня срочно вызвали Орлова в столицу. В Кремль! На Политбюро. Привезли в приемную. Велели ждать. Сказали, что перед его вопросом в повестке дня еще два важных пункта: «Положение в Югославиии» и «Строительство каракумского канала». Как только их решат, так сразу начнут обсуждать вопрос о петушке.
С каналом и Югославией разобрались за час. Затем пригласили Орлова. Политбюро в полном составе. Портрет к портрету. Орлов, как увидел, стал ни жив, ни мертв.
Вопрос излагал лично товарищ Сталин. «Товарищи, — сказал он, случилось крайнэ нэприятная история. Бросающая на всех нас тень. Один из членов Политбюро похитил у народного художника Орлова его глиняного петушка. Товарищ Молотов, расскажите, как это могло случиться»?
Молотов заикаясь (он и всегда заикался, а тут добавил пауз) стал извиняться и объяснять, что, мол, «Г-г-гарриман, американский гость, з-залюбовался, и я п-подумал…»
— А о детях подумали? — строго перебил Сталин. — Петушок, как пишет в своем письме художник, был обещан пионерам. Получается, член Политбюро думает об американцах и совершенно не думает о наших детях?
— Я п-подумал, — бормотал Молотов. — Я п-п-подумал, что х-х-художник Орлов сделает в крайнем случае второго п-петушка.
Наступила пауза. Сталин секунду обдумывал услышанное.
— А это разве возможно? — наконец спросил Сталин.
— Конечно! — выпалил Орлов. — Только прикажите, товарищ Сталин!
— Приказывать художнику нэльзя! — сказал Сталин. — Художника можно только просить. Поэтому предлагаю в решении Политбюро записать такую формулировку: «Обязать члена Политбюро Молотова просить художника Орлова сделать еще одного глиняного петушка». Есть возражения?
Возражений, представьте, не было! Так в решении Политбюро и было записано. А решения надо выполнять!
Через два дня скульптор Орлов сделал второго петушка.
Через два месяца Орлова перевели в Москву, дали шикарную квартиру и мастерскую. Попросили делать не только петушков да курочек, но и более сложные исторические фигуры. Из фарфора он сделал Александра Невского. Потом еще кого-то.
А незадолго до смерти Сталина был объявлен конкурс на памятник основателю Москвы Юрию Долгорукому. Было предложено 36 оригинальных проектов. Но вариант, предложенный группой под руководством скульптора Орлова, обошел всех претендентов. Чего вы удивляетесь? Скульптор Орлов, когда его поздравил с победой председатель отборочной комиссии, сам В. М. Молотов, нисколько не удивился.
С тех пор это жуткая статуя стоит в самом центре Москвы, — закончил Александров рассказ.
— А яйца-то почему коню пилили? — спросил я.
— Большие очень показались, — вздохнул Александров, — до неприличия.
— Кому показались? Молотову?
— Нет. Молотов уже был к тому времени разоблачен вместе с антипартийной группой. Защитника у Орлова не стало. И вот Хрущев, проезжая мимо статуи, вдруг обратил внимание на величину конских яиц. Разорался и велел спилить их к ядрене фене!
Это ведь только при Сталине художника могли вежливо «просить», потом уже приказывали…
Эту невероятную историю я услышал от кинорежиссера Владо Павловича. Он был сербом, сыном известного югославского коммуниста, героя партизанской борьбы, в последствии поссорившегося с Тито. Поэтому семья Павловичей проживала в эмиграции в Москве, а сын Владо сотрудничал с Мосфильмом и даже снял картину с участием В. Высоцкого. Сценарий второго своего фильма (он потом вышел под названием «Бархатный сезон») Владо предложил сочинять мне, а в качестве сюжета историю одной из интербригад, принимавших участие в гражданской войне в Испании.
И вот, разрабатывая всевозможные варианты сюжета, на которые было богато то время, Владо как-то между прочим заметил: «Надо как-то тронуть и еврейскую тему».
— С какого боку? — не понял я.
— Генерал Франко был из евреев, ты разве не знаешь?
Я, конечно, не знал и ахнул от изумления. (Надо сказать, Владо Павлович был известен как большой фантазер, но это уж было чересчур.)
— Этого нам только не хватало! — сказал я. — И так на евреев все шишки летят за русскую революцию! За испанскую пусть уж отвечают испанцы.
— Франко был еврей! — продолжал настаивать Владо. — Мой отец даже видел его родную тетю Берту Лазаревну.
— В Мадриде?
— Здесь, в Москве. Отец был работником Коминтерна и часто ездил в Мадрид как корреспондент. А эта тетя, Берта Лазаревна, приехала в Москву с Украины, из местечка. Там многие имели фамилию Франко.
— Не Франко, а Франко, — поправил я. — Ты ударяй на последнем слоге. Иван Франко — великий украинский поэт!
— Иван, может быть, поэт, — продолжал Павлович, — а Берта Лазаревна была Франко. И внук ее, Сёма Франко, тоже.
— А внук причем?
— Внук Сёма был комсомолец. Антифашист. Поэтому удрал воевать в Испанию, на стороне республики.
— Против родственника?
— Да! — не понял иронии Павлович. — Но попал в плен к фалангистам. А тетя Берта Лазаревна, узнав про все, решила письмом обратиться к племяннику Бене.
— Это еще кто?
— Я же объясняю: Беня Франко — генерал. Диктатор! Испанцы звали его на свой манер — Баамонде Франциско Франко. Но тетя звала просто Беней. И она написала ему письмо: мол, Беня, отпусти Сёму, имей совесть. Просит тебя об этом твоя родная тетя Берта, которая тебя знала с детства и пекла твои любимые кихалэх. Кихалэх — такие булочки с корицей.
— Про кихахлэх я знаю.
— Конечно. И генерал Франко знал про кихалэх. И тетя даже хотела ему передать несколько кихелэх вместе с письмом, но все, конечно, боялись брать. А мой отец ее пожалел и взял письмо с собой в Мадрид.
— Без кихалэх?
— Без! А письмо взял и переслал какими-то особыми путями фалангистам. А те, видно, доставили самому генералу! И представляешь, через два месяца вдруг находят этого Сёму в разрушенном доме под Барселоной живого и здорового.
— И он ест кихалэх?
Только тут Владо понял мое ироничное отношение к этой истории и страшно обиделся.
— Пичка матер! — закричал он в гневе, что в переводе с сербского означало «…твою маму!» — То все правда!! Клянусь! Чтоб я мертвого Тито в жопу целовал!
Это была самая страшная клятва в его устах! Представить Владо Павловича целующим даже живого Тито было невозможного. А уж про мертвого и говорить нечего.
Я сразу посерьезнел и из вежливости спросил:
— А что было дальше?
— Дальше Сёма Франко вернулся, и его посадили в ваше НКВД, как и многих, кто воевал в Испании. Тогда тетя Берта написала письмо Сталину. Она просила за внука. Наверное, думала, что Сталин тоже любит кихалэх и все поймет. Но Сталин кихалэх не любил. И ее посадили. И отца моего тоже посадили.
