Куда же все подевались? Я осталась одна.
Во всем теле слабость и скованность. Сердце, наоборот, бешено колотится. «Макс? Где же Макс?!» — вспомнила я.
— Чего остановилась?
Голос Черного прозвучал прямо в голове…
— Меня ждешь?
…вкрадчиво и мягко, с легким шипением и хрипотцой, как затертая виниловая пластинка.
— Ты разве не видишь, кого хочешь убить? Посмотри.
Я взглянула и меня словно током ударило: глаза чудовища слезились и смотрели на меня с тоской… Это все-таки человек. Очень старая женщина. И у нее знакомые глаза. Почти такие же я вижу каждый день в зеркале.
— Ну, что же ты? Хочешь убить? Дави сильнее. Тили-тили-тесто. Жених поможет невесте…
Черный подошел сзади и положил свои руки поверх моих. Ледяная волна ужаса захлестнула меня. Я пыталась закричать, а он сжимал ручищами мои пальцы, словно железным капканом, и я уже слышала хруст костей… Пот выступил градом и залил глаза. Старуха стихла, повиснув вниз головой, я не чувствовала рук, меня тошнило и мутило…
Неожиданная вспышка света ударила по глазам — разорвала тьму вместе со всем, что в ней было, на две части, сверху вниз.
— Ну, хватит уже! Проснись, — сказала Наташка, спихивая меня с кровати. — А то блеванешь еще прям тут. Подъем! Кто спит — того убьем.
— Что?! Получилось? — спросила я, вскакивая и снова падая на кровать. Глаза горели от слез, в горле пересохло, и было жарко, как будто я дымилась, побывав в аду.
— Не знаю, — важно сказал Горчинский, раскуривая какую-то маленькую серебряную трубочку — такую крошечную, что она скорее годилась для гномиков, чем для этого бугая. Странная вещица. (Тогда я не знала, что у опытных наркоманов обычно имеются такие специальные трубочки, чтобы курить опиум.) — Макс еще не отошел.
Я повернулась и увидела Макса: с глупой ухмылкой на лице он сидел возле стола, покрытого линялой, потрескавшейся от старости кухонной клеенкой, и, сняв крышку с чайника, зачем-то пялился на воду.
— Вот это прет, — с завистью сказала Наташка. — Эй, Макс! Что ты там увидел?
Макс оборотился к нам, и меня чуть не стошнило: из-под бессильно прикрытых тонких голубоватых век под ресницами бегали белки глаз — они мелко подрагивали, метались из стороны в сторону, шевелились. Лицо Макса было отвратительной маской, надетой на мертвеца.
— Он еще спит. Его прет реально, — шепнула Наташка. — Что видишь там, Макс?
«Мертвец» разинул красную пасть и медленно, растягивая гармошкой слова, сказал:
— Тебяяяя-ты-таам-плааааваешь-в-чаааайнике.
Горчинский заржал.
— А ты закрой крышку и зажми носик — пусть захлебнется!
Макс усмехнулся и так же плавно, как снулая рыба, последовал идиотскому совету: закрыл чайник и зажал его носик большим пальцем.
Почему-то это дико развеселило его, он стал смеяться и вскоре пришел в себя.
Мне осточертела общага, осточертело общество Горчинского и его Наташки, и я потащила Макса на улицу: прогуляться, подышать воздухом.
Была осень, любимое время года. Мы шли по улице Добролюбова в сторону метро, вороша и подбрасывая ногами палые прелые листья и терпкий винный запах, исходящий от них, веселил и утешал меня.
— Прости, наверное, ничего не получилось, — сказал Макс. — Я пошел за тобой, но в какой-то момент потерял концентрацию, расслабился…
— А что ты видел?
Мне было безумно интересно узнать, могут ли люди в принципе соединять сны. Не отдает ли это излишним романтизмом? Хотя Кастанеда не видел тут ничего невозможного. Так же, как и Макс, который ко всему в жизни подходил вполне прагматично.
— Что ты видел? Ну, расскажи! Давай, признавайся! — теребила я Макса.
— Сначала было темно. Я шел за тобой, ориентируясь по звуку шагов. Потом ты открыла какую-то белую дверь и зашла в башню. Башня со стеклянным куполом. Я долго не мог попасть внутрь, а когда вошел — увидел тебя. Ты трясла за шею тощую старуху. Я подошел, чтобы помочь, заговорил… И тут какая-то вспышка выкинула меня из сна. Жаль, что Черного Человека я не встретил. Похоже, тебе не удалось его призвать. Конечно, ведь ты неопытный сновидец. Ну, ничего. Лиха беда начало. В другой раз получится! — сказал Макс и, махнув рукой, обнял меня за плечи.
Я шла, обхватив его за пояс, опершись на него, почти повиснув — ни жива, ни мертва.
Все еще кружилась голова после таблеток, слегка подташнивало, но соображала я вроде бы уже нормально. По крайней мере, сложить два и два труда мне не составило: побывав в моем сне, Макс не увидел Черного Человека, и этому было только одно объяснение: он САМ ИМ БЫЛ. Никто не видит себя со стороны, если только не поставить перед ним зеркало.
Макс беззаботно болтал о чем-то, но я уже не слушала.
Тили-тили-тесто, жених поможет невесте… Решив, что мне надо побыть одной, я извинилась и оставила Макса, уехала к себе.
А спустя три дня вся общага обсуждала страшную новость: умерла Наташка, подружка Горчинского.
Она поехала мыться к какой-то своей подруге из местных. Душевой общежития почти никто не пользовался. Она находилась в сыром подвале, и там запросто с потолка на вас могла свалиться крыса. Все обитатели общаги использовали любую возможность удовлетворять свои гигиенические потребности на стороне.
Дом, где жила Наташкина подруга, был старый, из тех, в которых воду нагревали газовые колонки. Причем располагались они не на кухне, как в домах шестидесятых годов постройки, а в ванных комнатах.
Наташка пошла мыться, включив газ и воду на полную катушку. Старая колонка перегрелась, не выдержав напора, и треснула. Газ начал потихоньку вытекать. Почувствовав удушье, Наташка постаралась выбраться наружу, но, поскользнувшись, упала, ударилась головой и, потеряв сознание, захлебнулась в ванне, полной воды.
«Закрой крышку и заткни носик чайника — пусть она захлебнется», — сказал Горчинский, а Макс послушался и сделал.
Я не винила Макса в смерти Наташки. Она не была приятным человеком, ее смерти я не радовалась, но и не сказать, что горевала о ней. О Максе, как об убийце, я не думала — слишком все это недоказуемо. Зыбко. Но ужасные мысли пристали ко мне, как… как липкое тесто. И я не смогла от них отделаться.
