Тилли Троттер стояла в библиотеке помещичьего дома имения Хайфилд-Мэнор, глядя на лицо человека, которому она служила на протяжении последних двенадцати лет: служила как жена, как мать, как нянька, как хозяйка его дома. Тот факт, что она не обладала законным правом на титул жены, не имел для нее никакого значения, ибо она знала, что была ему настоящей женой. Пряди его густых седых волос, разделенные прямым пробором, прикрывали виски и спускались до самых скул. За прошедшие три дня морщины на лице разгладились, — казалось, оно принадлежит не пятидесятисемилетнему мужчине, а юноше, — но кожа уже приобрела синеватый оттенок, говоривший и непоправимом.
Тилли посмотрела на его руки, сложенные на груди. Она любила эти руки. Они были нежными, нежными всегда, даже в самые бурные минуты страсти. Она еще помнила, почти ощущала, как они гладили ее волосы. Он любил делать это, раскладывая длинные густые локоны по подушкам; потом его пальцы, как пальцы художника, моделирующего контур лица, скользили по ее лбу, вискам, скулам, щекам, подбородку, и его низкий голос шептал:
— Тилли! Тилли! Моя Тилли Троттер! Моя прекрасная, моя чудесная Тилли Троттер!
Ему не нравилась ее фамилия[1], однако он называл ее Троттер с тех самых пор, как взял ее, шестнадцатилетнюю, к себе в дом в качестве няньки. Это произошло вскоре после того, как семейство Макграт и обезумевшие от жажды мести жители деревни сожгли домик бабушки Тилли, тем самым преждевременно сведя ее в могилу.
Сразу же после пожара Симон Бентвуд, фермер-арендатор приютил Тилли и ее бабушку в своем доме. Правда его молодая жена повела себя столь враждебно, что, когда через несколько дней старушка умерла, Тилли сама не захотела больше оставаться на ферме, хотя ее сердце, исполненное юной любви к Симону, жаждало только одного: быть рядом с ним.
Одинокая, оставшаяся без средств к существованию, Тилли поселилась в сарайчике рядом с обгоревшим остовом своего домика. Там ее и нашел Марк Сопвит, владелец поместья, на земле которого стоял домик; нашел и предложил стать няней его детей.
Тилли была благодарна за предложение, однако побаивалась принять его, ведь в округе ее считали ведьмой. После трагических событий, случившихся в семье Макграт, которые Тилли сама того не желая, спровоцировала, многие полагали, что она одержима нечистой силой. Но сама Тилли была уверена, что это сущая чепуха: никогда в жизни она не желала зла никому, за исключением, может быть, Хэла Макграта. Парень твердо вознамерился жениться на ней. И однажды чуть не изнасиловал. Вдобавок он вбил себе в голову, что в домике, где ее дед и бабка прожили всю свою совместную жизнь, спрятаны краденые деньги.
Вскоре Тилли обнаружила, что ее дурная слава докатилась до господского дома впереди нее: большинство слуг относилось к ней враждебно и со страхом. А когда человек, лежащий сейчас мертвым, неосмотрительно связался с некой леди Агнесс Митон, совсем недавно обосновавшейся в этих краях, его жена воспользовалась удобным случаем, покинула диван, который долгое время под предлогом разных болезней служил ей убежищем от обязанностей замужней женщины, забрала всех четверых детей и уехала к своей матери в Уотерфорд-Плейс, неподалеку от Скарборо. Тогда экономка, не долго думая и не скрывая злорадного удовольствия, вышвырнула из дома «ведьму».
Тилли часто думала, как бы она сумела выжить, если бы не семья Дрю, большинство членов которой — как мужчин, так и женщин — работали на шахте Марка Сопвита. Бидди Дрю приняла ее в своей дом — лачугу, в двух каморках которой и так уже ютились десять человек.
Вот так, выстраиваясь одно за другим, как фрагменты мозаики, эти события привели Тилли в шахту. То было кошмарное время, а наибольшим кошмаром стали трое с половиной суток, проведенные ею в затопленном наводнением штреке, в кромешной тьме вместе с хозяином шахты — Марком Сопвитом. В результате чего он лишился обеих ступней, а сама Тилли чудом осталась жива.
