— Литр Иваныч!
— Какой я тебе к чёрту… Ты кончай эти еврейские штучки! Вениамин Яковлевич меня зовут. Усёк?
— Вениамин Яковле…
— Давай так, — перебил Литр Иваныч. — Можешь — Вениамин. Можешь — Веня. Можешь — Яковлевич. Мы что? на профсоюзном собрании?
— Да нет… Яковлевич…
— Вот. Уже лучше.
— Верните мои деньги.
— Какие такие твои?
— Деньги мои. Командировочные. Мне Анатолий Израилевич сказал, что вы… Ты, то есть… Все командировочные получил. И за меня тоже.
— И что?
— Дайте мне мои.
— Ишь ты! Деньги ему. Зачем тебе деньги? Деньги портят людей — читал?
— Это вы кончайте шуточки. Есть я что буду? За белье в поезде. За гостиницу. На мороженое и конфеты.
— Не суетись. Куплю я тебе белье и мороженое. Ты — молодой специалист? Так?
— Допустим.
— Вот и учись. У опытного специалиста. Тебя же не зря ко мне определили?
— Не знаю.
— А я знаю, — веско сказал Литр Иваныч. — Начальству виднее.
— А деньги?
— Заладил своё, — рассердился Литр Иваныч. — Как банный лист. Я ему про пол-литру, он мне про груди белые. Я за них расписался, я и отчитаюсь.
Литр Иваныч достал из сумки наполовину пустую бутылку коньяка.
— Будешь?
— Нет. Не буду. И пойдемте, наконец. Цапфу эту тащить заколебаешься.
— Ну, — Литр Иваныч покачал головой, — ты и торопыга. Что ты мельтешишь, как мотылек?
Литр Иваныч отхлебнул из горлышка. Вновь покачал головой.
— Ну не могут эти болгары коньяк делать. Не могут и всё. Разве это коньяк? Кто это коньяком назвал, а? Скажите мне. Сережа.
— Что?
— Не спеши, Сирожа. Убежит твой поезд?
Попутчики — мужчина лет сорока и женщина с котом в корзинке — давно вышли. Да и перрон уже опустел.
Литр Иваныч сделал еще глоток и откинулся на стенку купе.
— Сейчас…
— Шевелите ногами, алкаши! — В купе зашла проводница в замызганном переднике. — Чего расселись? Давайте! Мне убираться надо. Пустой вагон — нет, они сидят! Они винище жрут. А насрали-то! А насрали!
Литр Иваныч с Сергеем подхватили сумки, взялись за лямки и потащили тяжелый сверток к выходу.
Дворик был пыльный и грязный.
Вокруг единственной лавочки валялись обертки от мороженого, окурки, яичная скорлупа, обрывки газет и грязные полиэтиленовые пакеты.
— За путешествующих по суше и по водам, и страждущих в темнице, — сказал Литр Иваныч, и поднял раздвижной стаканчик.
— За, — согласился Сергей.
— Эх, покатилась, — Литр Иваныч погладил себя по пивному животику. — Царское. Гришка Распутин толк понимал. Пикуля читал?
— Какие планы? — спросил Сергей.
— В большом культурном центре я обычно иду на премьеру, — солидно начал Литр Иваныч. — Или на концертные выступления. Мастеров искусств.
— Пойдем, — легко согласился Сергей. — Но надо бы, — он погладил себя по впалому животу, — горяченького.
— Ну дак, — похлопал его по плечу Литр Иваныч. — Через переход — «общепит». Вполне приличная для Москвы рыгаловка. Возьмем пельмешек. И вторую. Аккуратно. Под горяченькое. Под столиком. Разольем.
— Как скажешь.
— Я люблю с уксусом. А ты?
— Что будет, — философски ответил Сергей.
В небе плескалось солнце. Воздух был теплый и липкий.
Мадера сделала своё дело. Всё стало вокруг голубым и зеленым.
— В «Современник» и на «Таганку» билетов нету, — сказал Литр Иваныч, отходя от окошечка «Театральных касс». — Так что Ахеджакову и Высоцкого мы в этот раз не увидим. Но, — Литр Иваныч поднял указательный палец, — в киноконцертном зале «Россия»… Приходилось бывать?
Сергей отрицательно покачал головой.
— Неплохой, однако, буфет. Сухонькое, — Литр Иваныч стал загибать пальцы. — Коньяк. Шампанское. Бутерброды с красной рыбой. Конфеты «Кара-кум». И оркестр играет.
— А что там в «России»? Кто?
— Да разные, — отмахнулся Литр Иваныч. — И даже оригинальный жанр. И всего-то полтора рубля.
— Солянка, в общем, — сказал Сергей. — Тоже кушать хотят.
Спорить ему было лень.
Буфет Сергея не впечатлил.
Рыба показалась кислой. Кофе отдавал сенокосным ароматом овса, гречихи и ржи. Коньяк, пожалуй, был разбавлен. Да и коньяк ли это был?
Концерт тоже, мягко говоря, оказался не лучше буфета.
Артисты были незнакомые и малознакомые. Певун и певунья выли романсы под гитару; декламатор с пропитым лицом пафосно выкрикивал про рельсы и шпалы; косматый дед заезженно пиликал на скрипке венгерский танец; вокально-инструментальный ансамбль из двадцати человек спел «диктуют колеса вагонные», «выпало нам строить путь железный» и «на дальней станции сойду». А между ними болтались в проруби: эквилибрист на одноколесном велосипеде; пожилые танцоры с танцорками, изображавшие юный рок-н-ролльный задор; скучный фокусник, заученно достающий из потайных карманов мятые разноцветные платки и разъединяющий тусклые кольца…
Маныч таких называл «засраками».
«Засрака» — заслуженный работник культуры. Первая ступенька лестницы с ковровой дорожкой. Дальше уже — «деятель» и прочия белыя…
Сергей было уснул.
Но у Литра Иваныча с собой было. Он протянул сувенирную бутылочку коньяка и сказал на ухо:
— За тех, кто в море, на границе и венерической больнице. — И добавил ласково: — Вот тебе и конфетка, Мотылек. Мятной, закуси.
— Лучше б в кино пошли, — пробурчал Сергей. — «Троих надо убрать» в «Художественном». Ален Делон. Что эти — арлекины и пираты.
— «На троих» — это интересно, — ответил Литр Иваныч.
— Детектива, — шепотом сказал Сергей.
— Не суетись, Мотылек. Не убежит твоё кино.
Бутылку портвейна, что взяли в гастрономе на Калининском проспекте, распили тут же, в арбатском закоулке.
На скамейках сидели приезжие с сумками, баулами, детьми; что-то ели, что-то обсуждали.
— Шило-мыло-мотовило, чтоб сегодня подфартило, — сказал тост Литр Иваныч. — Хочешь анекдот из жизни?
— Ну, давай.
— Лежал я, было дело, в военно-морском госпитале. В Ленинграде. На обследовании. Палаты общие: и для офицеров, и для матросов-старшин.
Сидим в курилке. Дымим. Я, кап-три[1], и сундук[2] какой-то из морской пехоты.
Матросик молоденький подошел. Не из нашей палаты. Спрашивает вежливо, подскажите, товарищи офицеры, клизму, мне сказали, будут ставить. Что это, мол, такое? Никто мне рассказывать не хочет.
А парнишка, по всему, из деревни. Первогодок. Карась. Ну, не знает. То ли операция ему назначена, то ли что. Не помню. Не суть.
Кап-три серьезно так ему: «Да не смертельно. Но может сказаться на детородных функциях. И не только».
«Как это?»
«По статистике каждый пятый теряет эрекцию. Так вот. А у каждого десятого тоже не здорово — напрочь пропадает либидо».
«А что это такое — „либидо“?» — паренек спрашивает.
«Стоять не будет, — сундук хмуро поясняет. — Придешь домой, а девок на сеновал — уже всё, не надо тебе. Тебе только хороводы с ними водить».
«Что же мне делать?» — матросик лепечет.
«Есть одно средство, — кап-три говорит. — Помогает не всем, но если стараться… Может и повезет».
«Так что же?»
«Наберешь в рот воды. Побольше. И когда тебе вставят в анус…»
«Это что?!»
«Это в жопу», — пояснил сундук.
«Туда!!??»
«О чем и речь».
«Это больно?»
«Не о том думаешь, боец. Ты на другом сосредоточься! Чувствуешь — пошло, покатило, а ты водичку изо рта — струйками, струйками. Но не спеша. Не торопись. Порциями. Деликатно».
«Иначе, — сундук ему, — отженихался, паря. Девка-то есть?»
«Есть».
«Ты пока ей не сообщай про клизму. Может и пронесет».
На вокзале Литр Иваныч достал из сумки две бутылки «Жигулевского».
— Откуда!? — спросил Сергей.
— Оттуда.
Они прислонились к перилам у спуска в метро. До отхода поезда оставалось сорок минут. Состав к перрону еще не подали. Литр Иваныч закурил.
— Ноги… как на сковородке жарили, — пожаловался Сергей. — Носки к ботинкам прилипли. Москва эта… Щас на верхнюю полочку, эх! да как лягу-прилягу.
— Хочешь анекдот из жизни?
— Мужчина! Мужчина!! Мужчина с усами!!! У вас женщина сумку украла!
Сергей инстинктивно прижал локтем свою сумку, висевшую на плече.
Сумки Литра Иваныча не было.
Не было пиджака, который Литр Иваныч положил на сумку.
Не было денег.
Не было билетов на поезд.
Не было паспорта на имя В.Я.Домбровского.
Лишь цапфа, многократно перевязанная бечевкой, завернутая в грязный картон, спокойно лежала на асфальте.
— Какая она?! — с надрывом вскричал Сергей.
— Белая такая. Стриженая. В синей куртке.
— Стой, — удержал его Литр Иваныч. — Не догонишь. А догонишь — не найдешь. Она не одна.
— Пошли в милицию!
— Да подожди ты! Не суетись. Пиво допьем.
— В жопу это твоё пиво!!
В линейном отделе транспортной милиции выслушали равнодушно. Поинтересовались — сколько было денег. Ответ Литр Иваныча милиционеров немного оживил.
— Если найдем, половину отстегнешь? — спросил шустрый в джинсовом костюме.
— Начальник, — опытно ответил Литр Иваныч, — деньги дело наживное. Нам ехать надо.
— Что у вас здесь? — строго спросил вошедший с капитанскими погонами.
— Сумку и пиджак, с документами, у граждан, — ответил дежурный с красной повязкой на рукаве.
— Написали заявление? Пусть ждут. — Капитан показал на дверь. — Здесь нечего делать. А вы, Чадов, — он ткнул в сторону «джинсового» пальцем, — снимите. Снимите с себя вещдоки. Совсем уже оборзели.
Литр Иваныч с Сергеем вышли на перрон. Сергей посмотрел на часы. Вздохнул.
— Ушел. Как думаешь, найдут?
— Найдут, — спокойно сказал Литр Иваныч, закуривая. — Но не отдадут.
— Почему?
— Подумай, Сережа, почему! — рявкнул Литр Иваныч.
— А чего ты злишься!? Из-за паспорта что ли?
— Да что мне паспорт! У меня там в дорогу было!
— Еда?
— Ты тормоз Матросова[3] какой-то. «Еда», — передразнил Литр Иваныч. — Мадеры три бутылки! Как люди, думал, поедем. Сядем. Руки помоем. Газетку на стол. Курицу. Яичко расколупнем. С безмятежным сердцем. Ну, урки! Ну, поганцы же, а?
— Яковлевич, — немного погодя, примирительно сказал Сергей, — поезд ушел, курицы нет, денег тоже нет. Что делать?
— Что делать, кто виноват, кого послать… У тебя деньги есть?
— Есть немного.
— Пойдем пива купим.
— У меня всех денег пять рублей!
— Пять рублей — это капитал! С пива не убудет. Нам все равно до утра кантоваться. А утром на завод позвонишь. Пусть деньги вышлют телеграфом. До востребования.
— Почему я?
— Потому что деньги твои.
— А я тебе одолжу.
— Я принципиально в долг не беру. Мне мама не велела, — развел руками Литр Иваныч. — Четыре бутылки бери, — уточнил он.
— Тут же с наценкой на вокзале!
— Не суетись. Что за паника из-за четырех бутылок пива?
— Тут рядом должен быть клуб железнодорожников, — вспомнил Сергей историю Кондрата, когда они открыли по второй. — У них вечера «За тех, кто в море», тьфу, черт — «Для тех, кому за сорок». Утилька, в общем.
— Иногда у тебя, Мотылек, бывают дивные просветы. Знаешь где?
— Так тут где-то. Неподалеку.
— Сегодня ж суббота! Елки-моталки! Шустро допиваем. И в камеру хранения. Аллюр три креста! А то всех невест разберут.
Сергея два раза будили милиционеры, один раз уборщица, мешали жесткие поручни между сидениями, болела с похмелья голова. Два раза он ходил пить ржавую воду в туалет.
Литр Иваныч объявился лишь в десятом часу.
Литр Иваныч был веселый. Красномордый. У него были жирные губы.
Он торжественно достал из-за пазухи бутылку. Налил в неразлучный стаканчик бурой жидкости.
— Держи.
— Фу-у! — отшатнулся Сергей. — Что это?
— Чача.
— Я ей на югах траванулся. Не примет, — отказался Сергей. — Блевану. Нет, — он отрицательно покачал головой, — нет, ей богу.
— Нет-нет, «самогона не пью», — уничижительно сказал Литр Иваныч. — Я для него стараюсь, он — «не примет». Фон-барон! Лечись, давай! Ты мне живой нужен. Я один что ли цапфу попру?
Сергей, скривясь, выпил. С трудом удержал резко пахнущую жидкость внутри.
— Мануфактуркой, — подсказал Литр Иваныч. — Рукавом.
— Хоть бы… бутерброд принес, — держась за грудь, еле выговорил Сергей.
— А чего не пошел? Мне, например: борщеца со сметаной, винегрет, котлеты — иезуитски перечислял Литр Иваныч. — И стопку «Пшеничной» налили. Бутерброд, вишь, подавай ему, деловая колбаса. Может тебе еще с сёмгой? А? Эта, подруга ее… Вполне ведь бабец. Очень даже вполне. В теле. Как баржа на Ладоге.
— Куда я с такой страхолюдиной? Хромая, да еще и с бельмом.
— Люби криву, калеку — Бог добавит веку. Спал бы на перине, как белый человек. Ну, тебе, парень, жить, — подытожил Литр Иваныч. — Поехали на главпочтамт.
По срочному с заводом соединили быстро.
Начальник отдела снабжения еще быстрее всё понял.
— И что дальше? — пытал он.
— Пошли в кинотеатр. На концерт то есть.
— Я так и знал! — рявкнул Анатолий Израилевич. — На цыган!?
— Почему? — растерялся Сергей. — Артисты театра и кино.
На другом конце провода прокашлялись. После паузы Анатолий Израилевич сказал:
— Будет вам кино. Рам и Шиам. И театр я вам покажу. Такой театр, что МХАТ обрыдается. Веник кривой?
— Кто?
— Напарник твой безголовый!
— Нет.
— Ты гляди за ним в оба глаза! Ему его же собственные трусы доверь — он и их потеряет. Ты парень вроде бы серьезный, я…
— Заканчивайте, — перебила телефонистка.
— Цапфа жива?
— Разъединяю, — сказала телефонистка и разговор прервался.
Сергей отодвинул занавеску с силуэтом средневекового города. По дороге, параллельно железнодорожному полотну, проносились автомашины.
Литр Иваныч лежал на верхней полке, и тоже смотрел в окно, подложив кулак под подбородок.
— Смотри какая, — сказал Сергей. — Я таких даже в кино не видел. А эта?
— Тоже импортная, — подтвердил Литр Иваныч. — А вот обкомовская, — он показал на черную «Волгу» стоявшую за шлагбаумом на переезде. — Только больно какой-то обсосок за рулем. У них там обычно ряхи — во! И в галстуках.
За окном сплошной стеной потянулся лес.
Литр Иваныч спустился и присел на нижнюю полку.
— А где ваш кот? — спросил он у попутчицы, завязывая ботинки.
— Какой кот? — ответила бабуся. — Я кошачьего запаха терпеть не могу. Никогда в доме — ни котов, ни кошек.
— Наверно приснилось, — сказал Литр Иваныч, протирая глаза. — Вчера переборчик-то был. Какая следующая станция не подскажите? Если стоит, так хоть может до буфета добежим, — пояснил он Сергею.
— Теперь уж до границы без остановки, — ответила бабуся.
Литр Иваныч с Сергеем спросили одновременно:
— С кем граница?
— Поезд куда идет?
— С Эстонией, — ответила бабуся. — А вы куда едете?
— В командировку, — медленно проговорил Литр Иваныч.
— Из Москвы?
— Из Горького, — соврал Литр Иваныч.
— Из Нижнего значит. Ну и как там у вас, на стрелке далекой? Коммуналка высокая?
— Разные бывают, — ответил Литр Иваныч недоуменно. — У нас, конечно, не так как в Питере. Там-то, сами знаете… Питер, он же…
— Да, да, — согласилась бабуся. — Читала. Питер жутко дорогой.
— А у меня в квартире — два с половиной, по проекту, — сказал Литр Иваныч. — Обыкновенная, двухкомнатная.
— Две с половиной на наши, — задумалась бабуся, — это что же?
— Да так же и выходит, — сказал вошедший в купе мужчина с полотенцем через плечо.
— И вы тоже? — изумился Сергей.
— Здоровы же вы спать. Валерий, — мужчина протянул руку.
Литр Иваныч и Сергей представились.
— Меня — Катерина, — сказала бабуся.
— А по отчеству? — спросил Сергей.
— Да какое сейчас отчество, — она махнула рукой. — У нас давно без отчества. Так Катькой и помру. Считай, что отменили.
— Да и удобнее, — сказал Валерий, — Парится еще, с отчеством. У американцев все на «ю». Ни «ты» ни «вы» нет. Демократия.
— Я в Прибалтике никогда не был, — сказал Сергей. — Эстония, это ведь Таллин?
— Таллин, — подтвердил Валерий.
— А по-эстонски вы знаете? — спросил Сергей.
— А как же!
— Скажите что-нибудь.
— Яак Йола, Вана Таллинн, Каубамая[4].
— Я слышал, что в магазине, если по-русски говоришь, тебе ничего не продадут, правда? — спросил Сергей.
— Вполне может быть, — ответил Валерий.
— А мне вот мужики на заводе рассказывали, — вступил в беседу Литр Иваныч. — особенно если на селе, в деревне у них…
— На хуторах, — поправил Валерий.
— Попить, допустим, попросишь. Так она даст. Попить-то. Даст. А сама туда плюнет! И стакан потом разобьет.
— Сейчас, после Бронзового солдата[5], я ничему не удивлюсь, — ответил Валерий. — А вы везде говорите: мы, мол, туристы из Москвы. Тогда они по-другому относятся. Это к нам, местным не больно-то. У меня дочке четырнадцать лет, так тоже — оккупант.
— Покупать? Не-е-ет. Какие мы покупатели, — отмахнулся Литр Иваныч. — Так, будя… Пиво ваше хвалят. У нас снабженец с Каунаса привозил.
— А у меня знакомый, — сказал Сергей, — в общаге нашей живет, — пояснил он Литр Иванычу. — Служил в Таллине. Так рассказывал, что телевидение финское на обыкновенную, на обычную антенну ловит! Представляешь, Яковлевич!? А?! И фильмы всякие, такие, о-о-о… Эротика. И концерты! Рок-музыка, фестивали разные.
— По кабельному вечером…
— Да что вечером! — перебила Валерия бабуся. — Днем включишь — трахаются! Дети же! Всё видят. Ни стыда, ни совести. Белым днем показывают.
— Они лучше нас всё знают, — махнул рукой Валерий. — Правда?
— Эт точна, — подтвердил Литр Иваныч голосом товарища Сухова.
— А очки у вас продаются? «Капельки», — уточнил Сергей.
— Да очков, как грязи. У вас в Нижнем нет что ли?
— Давно в «Универмаг» не заходил, — соврал Сергей. — Я вот такие хочу. Как у Алена Делона.
— Найдешь, — уверенно сказал Валерий.
— И еще, знаете, я слышал в Прибалтике диски западные можно купить в магазине.
— Сидишки? Полно. Да народ сейчас все скачивает с торрентов. Каждый третий в автобусе с эмпе-три-плейером.
— И «Роллинг Стоунз» пластинки есть!?!
Послышались переливчатые звуки.
Бабуся поднесла к уху плоский предмет.
— Алло…. Я, Марусь… Бологое проехали… Да. Помню….. Хорошо-хорошо, не волнуйся. Передам… Всё, целую. Входящих набежит, пока.
— Это у вас что?!! — спросил Сергей с изумлением.
— «Моторола», — показала бабуся.
— Вот так штука!!
— Да, — согласилась бабуся, — старенький уже. Раритет. Мне с наворотами не надо. Главное, чтобы звонил. Это молодым навороченный подавай. Хотела внучке подарить — «Нокия» со скидкой в «Максиме»[6] продавалась. Так эта: «Мне с блюту-у-узом». У меня таких денег и нет. Что это блютуз-то? — спросила она Сергея.
Он пожал плечами.
— Я в этом не особо…
— Это друг у дружки песни перебрасывают, фотки — пояснил Валерий. — Сейчас на всех современных моделях.
— Пойдем что ли, покурим, — сказал Литр Иваныч Сергею.
— Я же не…
— Пойдем, — Литр Иваныч больно толкнул его в бок локтем.
— Вагон-то другой, — закрывая двери тамбура, сказал Литр Иваныч. — Тот, как чумичка был, не отскребешь. А этот — ковровые дорожки. Там половика худого не лежало. И белье не рваное, заметил? Беленькое.
— А как же мы на Таллин сели? Не сильно и пьяные были. О, ебическая сила! Так ведь на Таллин с другого вокзала, слушай! Ничего не понимаю.
— Да ты был, как сосиска. Вроде ничего-ничего, а потом резко — хлоп! и готов. Пошел девятки писать.
— Второй день так хлестать… А что, Яковлевич, поедем! А?! Таллин хоть посмотрим. Когда еще? Всё-таки советская заграница. Потом — как-нибудь. Семь бед — один ответ.
— А занавесочки? Видел, что написано?
— На какой занавеске?
— На оконной.
— На иностранном что-то.
— Цифры видел? — спросил Литр Иваныч.
— Да и внимания не обратил.
— 1909–2009. ЕРТ[7]. Или как. Перенесли нас, пока дрыхли без задних ног! И бабка. Врёт, как сивый мерин. Котов она терпеть не может. А вчера всё сидела, наглаживала: «Мурзя, Мурзя». Я пьяный, пьяный, — а всё замечаю. Информацию, как Штирлиц анализирую. А Валера этот? Блютуз, то, сё. Потолки два пятьдесят. Они везде два пятьдесят! ГОСТ! Стандарт! Сговорились, понял? Артисты. Спектакль для двоих. Для нас двоих, — Литр Иваныч постучал себя по груди. — И на всю страну. В потолке телекамера, и за окном тоже.
— А машины? Лес?
— Кинопленка. Сейчас снимут, ненужное вырежут, а потом покажут. На весь Союз. По Первой Всесоюзной. В передаче «Вокруг смеха». В соседнем купе может сам Александр Иванов с Хазановым едут. И усикаются. На нас, дурачков. А мы и рты разинули. «Алло, Маруся», — передразнил Литр Иваныч. — Потом на заводе мужики проходу не дадут, засмеют. Попали в телевизор. Эх!! — Литр Иваныч длинно выругался. — У тебя расческа есть? Хоть причесаться.
