В XVII веке, т. е. в ту эпоху, когда жил и действовал Тирсо, этот экономический и политический развал Испании зашел очень далеко.
К концу XVI века Испания в результате реакционной политики королевского абсолютизма, удерживавшей в стране феодализм несмотря на то, что ее международное положение и внутреннее развитие толкало ее на буржуазный путь, переживала острый кризис. Ведущие отрасли испанской промышленности пришли в состояние почти полного упадка. Деревня нищала и вымирала. Страна была наводнена людьми без профессии или утратившими профессию и занимавшимися бродяжничеством, В 1665 году один из рехидоров крупнейшего административного и торгово-промышленного центра юга Испании — Севильи, дон Андрес де Эррера, следующим образом охарактеризовал состояние едва ли не наиболее богатой провинции Испании — Андалусии: «Особенно надлежит рассмотреть то чрезвычайно бедственное состояние, в котором находится андалузское королевство, где даже самые могущественные дворяне не имеют крупных денежных средств, а среднее сословие совсем обеднело. Что касается ремесленников всяких ремесл и профессий, то некоторые из них занимаются бродяжничеством; громадное же большинство побирается по дворам».
Разочарование, порожденное в обществе политическими неудачами и общим развалом народного хозяйства, не могло не привести к крайнему обострению оппозиционных настроений. Оно очень сильно дает о себе знать уже в XVI веке. Достаточно просмотреть ходатайства кортесов и отдельных городов, а также мемориалы советников, вице-королей и губернаторов, чтобы понять, как сильно были потрясены общественные круги и сама правящая верхушка развернувшейся перед ними картиной бедствий.[9] В XVII веке эти оппозиционные настроения еще более усилились. Не говоря уже о целом ряде мелких и крупных воззваний, страна была буквально наводнена сатирическими листовками, в большинстве рукописными, а иногда и печатными. В эту эпоху особого расцвета достигает плутовской роман, представляющий в значительной своей части острую сатиру на недостатки существующего строя. Вся Испания распевает сатирические строфы (coplas). Разочарование настолько велико, что оно мало-помалу проникает даже в правительственные круги.
Буржуазные испанские историки[10] были склонны утверждать, что оппозиционным настроениям Испании в XVI–XVII веках были чужды антидинастические и антимонархические идеи. Даже в эпоху восстания общин, говорят они, повстанцы, несмотря на всю крайность своих убеждений, клялись в верности донье Хуане и самому Дон-Карлосу. Они якобы стремились только к созданию более национальной и менее абсолютистской монархии. Однако изучение материалов эпохи свидетельствует об обратном. Андалузское и каталонское движения при Филиппе IV (1641–1648 и 1626–1640 годы) ставили своей целью отторгнуть от испанской короны весь юг и восток Испании, создав из этих провинций самостоятельные государства, построенные по типу итальянских республик. Даже в самой Кастилии, считавшейся цитаделью монархической Испании, имели место антидинастические заговоры (например, в 1636 году). Особенно показательными являются в этом отношении те документы, которые дает нам изучение восстаний в Валенсии и на Майорке.[11] (20-е годы XVII века). Здесь давно шла борьба между низами столицы (Барселоны) и так называемых «вольных городов», с одной стороны, и «благородным сословием», державшим в своих руках всю земельную собственность, — с другой. Во время восстания в Валенсии повстанцы потребовали явки местных сеньоров к образованному ими «Союзу тринадцати» для предъявления и защиты своих прав на владение принадлежащими им поместьями. На Майорке дело зашло еще дальше. Здесь среди повстанцев (главным образом ремесленников) образовалось ядро, настаивавшее на полном истреблении дворянства и вообще всего имущего класса, с последующим разделом национальных богатств (земли, капиталов и т. д.) между беднотой. В официальных документах о майоркском восстании зафиксированы открытые заявления повстанцев, что «нет ни чорта, ни короля», что «если король выступит против братств, то его надлежит убить», что «король не больше, как человек», что «возвращаться к королевской власти во всяком случае не нужно» и т. п.
Если мы обратимся к югу Испании, то увидим, что и здесь идея королевской власти постепенно вытеснялась из сознания широких масс, заменяясь какими-то (правда, довольно смутными) идеями народоправства. Да и чего же было ждать социальным низам от короля, дворянства и вообще всего имущего класса, когда даже в таких крупных центрах, как Севилья, беднейшее население иногда месяцами не видело хлеба. По крайней мере в 1652 году, т. е. через четыре года после смерти Тирсо, отсутствие и дороговизна хлеба вынудили население одного из районов Севильи поднять восстание, продолжавшееся 21 день и подавленное силой. За этим последовали кровавые репрессии: пятьдесят шесть зачинщиков восстания были казнены или подверглись другим наказаниям. Если мы вспомним, что рост цен на хлеб и предметы первой необходимости нисколько не мешал правительству увеличивать налоговое бремя, главной своей тяжестью падавшее на трудовые элементы населения, то поймем, с какой быстротой должен был падать престиж королевской власти в глазах трудящихся масс как в метрополии, так и в американских колониях.
Политические трактаты эпохи являются также красноречивым доказательством в пользу высказанного нами положения. Уже само обилие трудов, направленных к разъяснению основ монархической власти и восхвалению последней, указывает, что правящая верхушка, судорожно боровшаяся за сохранение в своих руках средств эксплоатации трудового населения, чувствовала себя вынужденной выступить в защиту своих прав. Испанские историки согласны, что почти все политические писатели этой эпохи (так наз. «трактадисты», т. е. авторы трактатов), за редкими исключениями, настроены монархически. И несмотря на это у большинства из них мы находим ярко выраженные оппозиционные настроения. В трактатах испанских писателей XVI–XVII веков мы встречаем, например, постоянное противопоставление идеального государя королю-тирану. Однако есть и такие, которые идут дальше. У Фокса Морсильо за народом признается «право восстания». Молина и Мариана считают, что тиран не только может, но должен быть убит. Рядом с учением о восстании и тираноубийстве у многих авторов мы находим последовательную защиту представительного строя в лице кортесов (Риваденейра, Мариана и Маркеса). Некоторые (Витория, Фокс, Контрерас) высказываются против продажи общественных должностей и передачи их по наследству. Общим для всех них являются резкие выпады против системы так наз. «валидос» (доверенных лиц) и фаворитов. Ненависть к фаворитам вообще проходит красной чертой через все политические трактаты эпохи.
В какой же степени экономический и социальный кризис, переживавшийся Испанией, отразился в испанской художественной литературе? Не говоря о плутовской новелле и «Дон-Кихоте» Сервантеса, в течение XVI и XVII веков у многих испанских писателей наблюдается рост ярко выраженных оппозиционных настроений. По мере того как в их сознании стирается образ «Великой Испании — матери других народов» и становится очевидным, что испанцы совсем не тот Израиль, которому бог предназначил владычествовать над другими племенами, отпадает и образ короля-судьи, которому народ добровольно вверяет свою судьбу. На первый план выступает фигура короля-тирана. Процесс этот начинается, конечно, не в XVI–XVII веках; его начало относится к более ранней эпохе. Но резкое выражение он находит, естественно, в период экономического и социального распада. Именно во второй половине XVI века с особой яркостью обнаруживается полное несоответствие между преувеличенными представлениями о величии Испании, испанской культуры, испанской национальности и действительностью. В XV веке знаменитый филолог Элио Антонио Небриха, приветствуя Фердинанда и Изабеллу Католических, говорил им: «Вашими трудами отдельные части и куски Испании, разбросанные повсюду, соединились в одно общее тело и образовали единое королевство. Их форма и сплоченность таковы, что Испания сможет просуществовать много веков, и само время не в состоянии убудет сломать или разъединить их». XVI и XVII века явились как бы живым опровержением этого заявления.
Театр был бесспорно самым опасным орудием в руках недовольных. Испания и сейчас — страна почти сплошной неграмотности, а в XVI–XVII веках книги в ней являлись несомненно большой редкостью и плохо проникали в социальные низы, а театр был вполне доступен для широких масс. Он даже был их созданием. Хорошо установлен факт, что испанский театр имел под собой широкую народную базу.[12] Бороться с ним правящая верхушка могла двумя способами: при помощи правительственных запрещений и путем завоевания зрителя, подчинения его своим целям. В истории испанского театра в XVI–XVII веках мы наблюдаем то и другое. Пока драма делала только первые робкие шаги и у власти была еще надежда задавить движение в корне, она подвергается непрерывным гонениям со стороны кортесов (после того как королевской власти удалось превратить их в свое послушное орудие) и церкви. Всякому изучавшему этот первый период в развитии испанского театра, связанный с именами Хуаны Энсины, Тореса Наварро, Лопе де Руэда, Хуана де Тимонеда, Мигеля де Сервантеса, известно, какому количеству запрещений подвергались их пьесы. Не удовлетворяясь частными запрещениями, власть прибегала иногда к законодательным мероприятиям более широкого характера, в роде запрещения театра вообще.
Но наступил момент, когда правящему классу сделалось очевидно, что репрессиями не добиться победы. Сознание этого нашло выражение в противоречивых мероприятиях правительства по отношению к театру: его то запрещают, то разрешают (80-е — 90-е годы XVI века — мрачный конец царствования Филиппа II). Впрочем, в этот момент вся художественная политика клерикально-феодальной власти отличалась большой неустойчивостью. Чувствовалась необходимость перевооружиться. Результатом перевооружения было то, что необычайный расцвет испанской литературы в следующем, XVII, веке был окрашен в ультра-религиозные тона. «Верными помощниками религии, — пишет по этому поводу Д. К. Петров в своих „Заметках по истории староиспанского театра“, — были тогда театры. Поэзия, искусство, живопись и драматургия продолжают дело, начатое в храме. Отчасти заметно вторичное поглощение драмы церковью. Повторяется то, что уже было в средние века». С помощью церкви испанские правители стараются убедить недовольных в том, что причины ужасающего экономического кризиса, переживаемого Испанией, лежат вне условий испанской действительности. Распад всей жизни страны есть, по этой «теории», не что иное, как испытание, ниспосланное божественным промыслом на избранный народ. Ответственность за голод, обнищание, мор перекладывалась при этом на самый народ. Бедствия не являлись результатом королевской политики и порочности системы, а испытанием, посланным за грехи всего народа в целом. Грехи надо «замолить». Такая позиция была необычайно выгодна для церкви, так как передавала ей все руководство духовной жизнью страны, и в то же время обогащала ее среди всеобщего обнищания. XVI и XVII века полны колокольным звоном, религиозными празднествами, покаянными процессиями, канонизацией святых, инквизиционными судами, ауто-да-фе и т. п. «Первый христианин» среди своих подданных, «помазанник божий» — король играет во всем этом актуальную роль. Он «отмаливает» грехи народа. Церковь всячески стремится укрепить его пошатнувшийся престиж, популяризируя идею союза короля с народом, отца с детьми. Эти идеи наполняют испанскую действительность того времени. На площадях король и духовенство жгут «еретиков», по улицам движутся бесчисленные процессии с хоругвиями и крестами, в аудиториях и монастырях спорят богословы и юристы, все внимание которых сосредоточено на двух вопросах: на проблеме свободной воли, предопределения и божественного милосердия и на понятии «доброго короля» и «тирана». Спор между профессорами Коимбрского и Саламанкского университетов — Луисом де Молина и братом Баньесом — о благодати и предопределении волнует все испанское общество. Когда папским третейским решением победа присуждается менее суровому Молина, церковь торжественно празднует это событие, устраивая иллюминации и народные гулянья. Очень вероятно, что сама дискуссия была устроена церковью с целью побороть волну отчаяния, которая в связи с дальнейшим развитием кризиса все больше и больше охватывала испанское общество. Тирсо, как это явствует из его пьес, стоял на стороне Луиса де Молина.[13] Интересно отметить, что Баньес и Молина сильно расходились и в учении о государстве и государе. Тогда как первый в своем труде «De jure et justicia» («О законе и справедливости») считал что «республика» передала всю свою власть государю на условии «защиты королевства» и «поддержания в нем мира и справедливости», результатом чего должно быть абсолютное подчинение подданных, — Молина в его «De justicia et jure» относится довольно холодно к идее абсолютистской монархии, считая, что в случае превышения государем переданных ему полномочий «республика» в праве оказать ему сопротивление. В этом случае договор между народом и государем теряет свою силу, и вступают в права отношения, существовавшие до него.
Тирсо, как это показывают его исторические комедии (особенно драматизированная история государственного деятеля эпохи Хуана II Альваро де Луна) и в своем учении о короле и народе стоял на точке зрения Молина (или по крайней мере очень близко к ней подходил). Эта теория имела то значение, что клерикально-феодальная власть оставляла себе при помощи ее лазейку. В случае взрыва народного гнева можно было пожертвовать данным королем, объявив его тираном и возглавив движение.
