«Пройтись разве?.. Может, полегчает на свежем воздухе?» — подумала она и встала, чтобы надеть тёплую шаль.
За дверью балкона, совсем близко, ей блеснул огонёк.
«Неужели уж возвращаются из церкви? — мелькнул ей вопрос. — Кажется ещё рано?.. А, впрочем, тем и лучше, скорее спать ляжем!»
Она оделась, толкнула дверь и вышла на крыльцо. Её охватил холодный воздух, запах прелых листьев и свежей земли, только что очищенной от снега, только что посыпанной песком и толчёным кирпичом по дорожке, огибавшей весь дом из палисадника в сад, во двор и к подъезду. Арданина сошла на неё и стала быстро ходить вдоль этой стороны дома, между пустыми клумбами и подстриженной сиренью, маскировавшей забор. Она хотела ходьбой заставить себя успокоиться, не думать, забыться; но мысли не слушались, всё возвращались к тому же, и горькие чувства не хотели ей дать покоя. Болезненно сжималось, под влиянием их, сердце, а голову ей, будто, сжимал огненный обруч.
Звон, весёлый звон стоял над городом и раздражал ей нервы.
«Чего трезвонят? Чего радуются?.. — думалось ей и презрительно сжимались губы её в скептическую улыбку. — Сами себя тешат, как малые дети, будущей радостью… Нет-де, ныне, счастья, — будет потом!.. Придёт и для нас сиротливых, беспомощных, счастье!.. Воздастся-де всем по заслугам: будем же страдать и терпеть молчаливо, радостно славя Бога, в чаянии благ воскресения и жизни будущего века… «Блажен, кто верует, — тепло тому на свете!..»«— вздохнула она. Вот поют они теперь и повторяют, в радостном самозабвении: «Христос воскресе из мёртвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!» — ярко представилось ей церковное служение.
Катерина Алексеевна в порыве чувств остановилась даже и громко прошептала сама себе торжественную песнь, которой всё христианское человечество славит животворящее Воскресение Господне…
Ей снова мелькнул огонёк за палисадником ограды.
«Что там за огонь? Кто это стоит за решёткой с зажжённой свечей?.. Сколько времени мелькает. Надо взглянуть», — решила она.
И подошла к решётчатой калитке.
Оттуда, из пустынного переулка, к ней протянулась маленькая, худенькая, детская ручка, со свечечкой из жёлтого воска.
— Христос Воскрес! — тихо вымолвил ребячий голосок.
Арданина отступила от этой неожиданности.
— Кто это? — спросила она и посмотрела за калитку.
За ней стояла маленькая девочка, прислонившись к столбу, просунув руку между зелёными палками решётки.
— Господи! Как ты сюда попала, девочка?.. Крошечная такая! И так легко одета!.. Не прикрыта почти что!.. Тебе не холодно?
— Не холодно! — отвечал ребёнок и опять подавал ей свечу. — Христос Воскрес, барыня!..
— Воистину Воскрес, детка! — машинально отвечала она и взяла из крошечной, холодной ручонки догоравшую свечу. — А это что!..
Вместе с жёлтой свечечкой в руке Катерины Алексеевны оказалась зелёная, нежная веточка, с белой звёздочкой цветка.
— Откуда у тебя такой цветочек, милая?.. Спасибо!.. Погоди и я тебе яичко дам. Подожди меня, миленькая.
Быстро вошла в дом Катерина Алексеевна, машинально задула свечу, веточку опустила в стакан воды, стоявший на её ночном столике, и взяв в ящике его, из приготовленных там хорошеньких яиц для христосования со знакомыми детьми розовое мраморное яичко, поспешно возвратилась с ним к садовой калитке.
— Вот тебе, девочка, розовое яичко. Завтра будешь им играть! А теперь иди скорей домой, милая! Боже мой, как тебе должно быть холодно!.. Ты в одной рубашоночке и босая!.. Как это тебя мать так пустила?
Девочка взяла яичко, не глядя, сжала его в руке и вздохнула.
— Тебе холодно? Хочешь я тебе дам платочек? — спросила Арданина, удивляясь, что в такую холодную погоду, такого маленького ребёнка, почти неприкрытого одеждой, ночью одного пустили на улицу.
— Мне не холодно! — неподвижно глядя на барыню, ответило дитя.
— Но с кем ты пришла? Как ты здесь?..
— Одна.
— Из церкви верно?
— С погосту…
— А где ж ты живёшь? Близко?
— Я не живу! — так же тихо и бесстрастно выговорила девочка.
— Близко живёшь? — переспросила, не расслышав, Екатерина Алексеевна.
— Я не живу! — повторила девочка явственней.
Арданина посмотрела на неё внимательно, жалостливо подумав: «Неужели бедняжка идиотка?»
— Иди скорее домой! — сказала она. — Где твой дом?
— У меня нет дома…
— Как?.. Так где же ты живёшь?
— Я не живу! Я лежу, — явственно сказало дитя.
— Лежишь?.. Как лежишь? Отчего?
— Я лежу на погосте… На кладбище!
— Господи помилуй!.. — Арданина отступила, чувствуя, что холодеет. — Ты живёшь на кладбище? Твой отец верно сторож?
— Нет, я не живу! Я лежу там! — упорно повторяла девочка.
— Зачем же ты… лежишь?.. Разве ты больная?
— Нет… Я не больная. Прежде была больная, когда здесь жила… Теперь я умерла и… лежу!
«Сумасшедшая!» — в ужасе решила Арданина. Но всё же, руководимая различными чувствами и любопытства, и страха, и жалости, продолжала говорить:
— И долго ты здесь хочешь стоять?.. Войди в комнату! Ты замёрзнешь.
Девочка покачала белокурой, гладко расчёсанной головкой.
— Я скоро уйду, — сказала она.
— И куда же ты пойдёшь?
— На кладбище!
— Что ж ты там будешь делать?
— Лежать! — было ясным и бесстрастным ответом.
Невозможно было сбить ребёнка с этих ответов. Арданина в сильном волнении, почти в испуге, начала ей доказывать.
— Зачем же ты будешь лежать на кладбище? На кладбище лежат мёртвые, а ты живая…
— Я не живая… Я мёртвая! — заявила тотчас девочка.
— Да какая же ты мёртвая, девочка, Бог с тобой!.. Мёртвые не ходят, не говорят, не едят! — убеждала Арданина.
— Я не ем! — покачала головой её странная собеседница.
— Да! Но можешь есть!.. Вот же ходишь и говоришь. Как же ты можешь разговаривать, если ты мёртвая?
— Я не могу! — прошептал ребёнок. — Я здесь не могу, если мне не велят…
— Велят?.. Кто же тебе велит? Здесь не можешь?.. А где же можешь? — бессознательно повторяла Арданина.
— Не здесь… Там могу! — неопределённо отвечала девочка.
Но Екатерина Алексеевна, убеждённая, что имеет дело с маленькой юродивой, уже не слушала её, думая свои горькие думы.
«Вот, — думалось ей, — также «справедливость», — «высший разум»! У несчастных бедняков живут помешанные дети, идиоты от рождения, а моя девочка — молёная, желанная — умерла!»
Тяжкая горечь подымалась со дна её наболевшей души.
Девочка всё стояла неподвижно за сквозной калиткой. Занимался рассвет; движение на улицах усиливалось: народ возвращался из церквей…
«Надо попросить кого-нибудь из тётушкиных людей проводить бедняжку до дому! — подумала Арданина. — Её, верно, кто-нибудь знает».
За углом послышались шаги. Оттуда вышел высокий, пожилой человек, в чистой холщовой рубахе, с окладистой седой бородой, красиво расчёсанной лопастью. Он шёл прямо, мерно и остановился лишь у самой калитки. Екатерине Алексеевне показалось, что она знала этого красивого старика… В том ничего не могло быть удивительного! Она так много старожилов знала в этом перепутном для них городе.
Он поклонился и сказал так же, как и девочка:
— Христос Воскресе, барыня!
— Воистину Воскресе! — и ему ответила она и сказала, указывая на девочку, — не знаете ли вы, чей это ребёнок?
Человек посмотрел и сказал:
— Знаю. Это из нашей деревни, старостихи Марфы дочь.
— Ах! Как я рада. Так не возьмётесь ли вы её довести до дому её, до матери?.. А то бедняжка попала сюда как-то одна, верно из церкви забрела… А ведь, она, кажется, юродивая! — тихо сообщила Арданина.
— Божие дитя! — выговорил старик.
— Да вы послушайте, что она про себя рассказывает.
И, обратившись к ребёнку, Арданина снова задала ей вопросы:
— Девочка! Откуда ты?
— С погосту, с кладбища, — повторил тотчас ребёнок.
— Что ты там делаешь?
— Лежу.
— Ты живая?
— Нет… Я мёртвая!
Но тут прохожий старик прервал ребёнка:
— Не дело, дитятко, сказываешь! Разве у Бога есть мёртвые?
— У Бога нет! На земле есть! — без запинки отвечала девочка.
— Ну, так и пойдём к Богу, Машутка! — предложил старик и взял её на руки.
Ребёнок радостно прильнул к его плечу. Прохожий поклонился низко и сказал:
— Прощайте, сударыня! Помяните в молитвах Мануила Геронтьева и младенца Марию.
И мерным шагом старик пошёл с ребёнком на руках и скрылся за поворотом переулка.
В ту же минуту стук экипажа раздался у подъезда, дом осветился, и горничная появилась на крыльце.
— Пожалуйте, Катерина Алексеевна, разгавливаться!.. Маменька, тётушка от обедни приехали!.. А уж я испужалась: искала вас, искала!.. А вы вот где!
Арданина машинально, вся под влиянием изумлении и ещё какого-то чувства, жуткого чувства, сути которого она не могла бы определить, пошла в дом. Она вошла к себе в спальню, чтобы оправиться, а сама всё думала, какой странный старик сейчас говорил с ней?!. «Девочка эта… Ну, девочка юродивая; но старик, — не страннее ли ещё он, чем этот ребёнок?.. И где она знала его?..»
— Сударыня! Пожалуйте, коли не почиваете! Маменька сами хотели вас проведать, да тётенька не пустили: послали меня! — раздался в дверях голос старой экономки, бывшей крепостной их деда и бабушки. — Христос Воскресе, сударыня!
Екатерина Алексеевна вздрогнула: и она?.. В третий раз в эту ночь она слышала это приветствие… И в третий раз, разумеется, она должна была ответить: «Воистину Воскресе!» и похристосоваться со старушкой, когда-то нянчившей её на руках…
Вдруг её осенило соображение и она спросила:
— Скажите, Марина Яковлевна, вы знаете старика Мануила Геронтьева?
— Нашего-то бывшего управляющего? Как же, сударыня. Да я думаю, что и вы его помните… В деревне, куда вы ехать изволите, двадцать лет правил. У дедушки вашего правой рукой состоял. Обстоятельный, честный человек был!.. Маменька ваша, бывало, ещё всё его бородачом называли, потому редкостная у него борода была!
— Ах, то-то же я его узнала!.. Я сейчас была в палисаднике, — голова у меня болела, так я пройтись вышла, — а он мимо в переулок шёл и мне поклонился.
— Это… кто такой? — переспросила ключница.
— Да Мануил Геронтьев…
Ключница отступила в испуге.
— Сударыня! Никак этого быть не может!
— Почему?.. Я его видела. Я говорила с ним!
— С нами крестная сила!.. — перекрестилась Марина Яковлевна, — да, ведь, Мануил Геронтьев вот уж скоро двадцать лет, как помер! Ведь, вам и десяти годков, почитай, не было, когда он, в скорости после дедушки вашего, скончался.
Катерина Алексеевна в обморок не упала. Она только страшно побледнела и опустилась в кресло, так как у неё подкосились ноги. Она, однако, заставила себя сказать:
— А!.. Ну, так я, разумеется, ошиблась!.. Скажите маме, что я сейчас… Сейчас приду. Дуня! Дай, пожалуйста, одеколон.
Она подняла глаза на столик, ища склянки с одеколоном, и снова вздрогнула, увидав белый цветок в стакане и рядом с ним свечку жёлтого воска.
Вот! Значит не бредила она! Не сон всё это!.. Господи праведный! Господи всемогущий! Кого же это она видела?.. Кто же они?..
Екатерина Алексеевна встала, будто приподнятая посторонней силой: между стаканом с белой звёздочкой подснежника и жёлтенькой изогнутой свечечкой она увидала… яичко розового мрамора!.. То самое яичко, которое она отдала девочке, которое девочка унесла с собою…
