Василия Григорьевича я знал ранее, приходилось сталкиваться по служебным делам, а также на брифингах, встречах с журналистами. Он отличался большой эрудицией, великолепным знанием уголовного права и уголовного процесса. В совершенстве знал прокурорский надзор, ибо длительное время работал военным прокурором.
К его приходу в группу мы уже собрали большой следственный материал. Для меня было важно оценить его свежим взглядом человека, не связанного никакими предшествующими перипетиями, домыслами и суждениями вокруг гдляновского вопроса. В. Г. Новиков тщательно изучил большинство материалов нашего дела и однозначно пришел к выводу: группа Т. Гдляна в ходе следствия допустила грубейшие нарушения законности, которые носят преступный характер.
В июне-июле 1989 года приходилось решать слишком много организационных вопросов: комплектование группы, ее размещение, обеспечение необходимой техникой, выезды в Узбекистан и налаживание работы там.
Важно было правильно определить направления следствия. В нашу группу хлынул большой поток жалоб от лиц осужденных и тех, кто находился еще под следствием, которое начал и длительное время вел Гдлян. Я хорошо понимал, что если мы вклинимся в проверку жалоб по этим делам, находящимся теперь в производстве других следователей, то мы этих следователей повяжем по рукам и ногам. Они просто не смогут закончить расследование.
Я принял решение расследовать только те факты беззакония, которые были допущены по делам, уже рассмотренным судами или прекращенным производством. Что касается других заявлений, жалоб, то они, по моему предложению, должны проверяться работниками следственной части. Такое решение диктовалось тем, что на тот период Т. Гдлян, Н. Иванов, ряд других следователей были отстранены от дел в Узбекистане. Дела вели люди, не связанные с нарушением законности. Поэтому сомневаться в их объективности не было оснований. При выявлении преступных нарушений или злоупотреблении служебным положением материалы дел подлежали выделению и направлению в нашу группу для окончательного расследования. С таким предложением руководство прокуратуры согласилось.
Сложности в расследовании возникали постоянно. Оно шло одновременно с работой комиссии, созданной на первом съезде народных депутатов СССР. Ряд ее членов, и в частности И. Сорокин, Н. Игнатович ставили вопрос вообще о прекращении следствия и не возвращаться к нему до окончательных выводов комиссии. Чем они руководствовались, сказать трудно. Во всяком случае им, юристам, должно быть известно, что таких оснований для прекращения дела в законе нет.
Прокуратура СССР обоснованно отклонила эти требования. Однако нам запретили вызывать следователей бывшей гдляновской группы, допрашивать других свидетелей. В течение почти трех месяцев мы работали лишь с документами, фактически следствие заблокировали. Обстановка вокруг него накалялась. Многие мои друзья, просто знакомые советовали выйти из скандального дела, не портить себе служебную карьеру. Ядовитые усмешки, реплики слышали в свой адрес и другие следователи, даже в стенах прокуратуры. Психоз нагнетался в прессе. Прокуратуру необоснованно обвинили в том, что она не выдает дело съездовской комиссии, хотя этого не было. В печати постоянно мелькали фамилии Гдляна, Иванова, Сорокина, Игнатовича, Семенова с высказываниями в наш адрес необоснованных претензий. Делалось это, видимо, умышленно, дабы вывести нас из равновесия, измотать психологически и вынудить прекратить дело. Газеты у них всегда были под рукой, многие охотно предоставляли свои страницы для, мягко говоря, непроверенной, но «сенсационной» информации.
В такой обстановке мы работали почти до конца 1989 года. Однако медленно, но все-таки стало меняться в нашу пользу мнение съездовской комиссии. Разумные ее члены, действительно стремящиеся к установлению истины, начали отходить от митинговых речей, от газетной и кулуарной, далеко не объективной информации о Гдляне и Иванове. Процесс этот был неизбежен, как и всякий процесс познания.
В распоряжении комиссии находилось большое количество материалов, она встречалась со многими людьми, в том числе и в Узбекистане. Под их влиянием и происходили изменения во взглядах. Нам повезло и с независимым прокурором Э. Мартинсоном, который был определен Верховным Советом СССР в помощь комиссии. Он оказался очень порядочным, честным человеком, хорошо знающим уголовное право и уголовный процесс. Э. Мартинсон длительное время работал военным прокурором в Прибалтике. Человек старой закалки, он бескомпромиссно относился к любым нарушениям законности. Мне всегда доставляло удовольствие беседовать с ним, разбирать сложные следственные казусы.
Кстати, насколько мне известно, Э. Мартинсона в качестве помощника комиссии предложил верный друг Гдляна, следователь литовской прокуратуры Э. Бичкаускас. Они рассчитывали на него, но Э. Мартинсон остался верен себе, верен правде.
В съездовской комиссии он оказался незаменимым, подготовил для нее ряд весьма объективных заключений. Таким же объективным и изобличающим в беззаконии Т. Гдляна было его выступление на одной из сессий Верховного Совета СССР.
Уже в первые месяцы нашей работы возникла реальная необходимость в допросах Гдляна и Иванова, в проведении с ними ряда очных ставок. Следователи обратились ко мне. Я решил позвонить Гдляну по телефону. Он еще приходил иногда в следственную часть прокуратуры. Гдлян оказался на месте, взял трубку. На мое приглашение явиться на допрос ответил отказом. При этом высказал ряд угроз в мой адрес и бросил трубку. К сожалению, мы оказались бессильными в той ситуации. Гдлян и Иванов прикрылись мощной «броней» депутатской неприкосновенности. Поэтому мы не могли их доставить на допросы принудительно, не могли провести обыск у них на квартирах, в ряде других мест, хотя в этом была исключительная необходимость. Обращаться же за разрешением в Верховный Совет СССР в то время было делом безнадежным.
