— Не всех, — вмешалась старая Амелия.
— Кто-то спасся? — живо заинтересовался я.
— Один, — решительно ответила она, — только один. Один остался в живых.
Потом она крепко сжала губы, словно демонстрируя, что больше разговаривать не желает, и села на обитый кожей диван. Наполеон вспрыгнул ей на колени и заурчал, требуя ласки.
— Скажите, синьора, — спросил я, стараясь найти верный тон, — тот человек, который выжил… вы его помните?
— Не слушайте ее, — вмешалась Сильвана. — У нее не поймешь, где правда, а где нет. Она, например, уверяет, что здесь останавливался Наполеон, когда он был королем Италии и французским императором. Все это фантазии. Мне кажется, во всей Италии не найдется такого старинного здания, которое во время оно не почтили бы своим присутствием Наполеон или Гарибальди.
— А разве это не может быть правдой?
— Вполне может быть, — согласилась она. — До сих пор сохранилась «зеленая комната», кажется, так ее называли, где, по преданию, останавливался Наполеон. Но какое это имеет значение?
Она подала на стол ароматный кофе в тончайших фарфоровых чашках с поблекшим рисунком. Вид у нее был недовольный.
— Я вообще-то не о Наполеоне. Меня больше интересуют немцы. Видите ли, уцелевший может быть моим отцом, — признался я.
— Вы думаете, что ваш отец — тот единственный, кто спасся от расстрела сорок лет назад? Что можно выяснить через такое долгое время?
Теперь в ее голосе слышались разочарование и даже откровенная враждебность. Почему-то она почувствовала себя обманутой. Я не стал ей ничего объяснять. Вместо этого, повинуясь мгновенному порыву, я вытащил из кармана табакерку.
— Вот этот рисунок, — спросил я, обращаясь к старушке и показывая ей миниатюру, — вам ничего не напоминает?
Она водрузила на нос пару старомодных очков-пенсне на темной ленточке и принялась внимательно изучать пасторальный сюжет. По мере того как тщательный осмотр продвигался вперед, веселое выражение у нее на лице сменялось болью и ужасом.
— Вы ничего не помните? — переспросил я, ища какого-нибудь знака — подтверждения или отрицания.
Старушка подняла на меня взгляд, и ее прозрачные голубые глазки наполнились слезами.
— Я устала, синьор, — пожаловалась она капризным детским голоском. — Я очень устала.
— Но этот рисунок, эти фигуры вам знакомы?
— Я устала, синьор, — повторила она, и слезы покатились у нее по щекам. — Вы должны меня извинить, я вынуждена просить у вас разрешения удалиться.
— Да, я понимаю, — вздохнул я. — Это я должен просить у вас прощения.
Я обернулся к внучке. Настала пора уходить.
— Обратитесь к управляющему, — сухо посоветовала она на прощанье.
— Непременно, — ответил я.
Ослепительная вспышка молнии разорвала небо. На землю обрушился ливень. Я сел в машину, чтобы вернуться в Милан, но мне хотелось ехать, не останавливаясь, вперед и вперед, пересечь границу грозы и увидеть, что скрывается по ту сторону непроглядной тьмы.
— Есть сообщение для вас, — объявил портье.
Я ощутил неприятный озноб, как от сквозняка.
— От синьоры, — добавил он с участливым видом, протягивая мне конверт.
Я вскрыл конверт. Почерк Стеллы Дианы я видел впервые, но узнал бы ее руку среди тысяч других: эти аккуратные, одна в одну, буковки, эти ровные строчки могли принадлежать только ей. Такой почерк свидетельствовал о большой жизненной силе и выдавал решительный характер.
«Дорогой Алекс, — говорилось в письме, — я, кажется, поняла, что тебе нужно сосредоточиться на решении своих проблем. Занимайся ими спокойно и не торопясь. Ты знаешь, где меня найти. Я люблю тебя. Диана».
Она, конечно, уехала на Сардинию.
— Сардиния? — на всякий случай спросил я у портье.
— Да, синьор, — почтительно ответил он. — Синьора отправилась в Олбию.
Я на мгновение задумался.
— Могу я вам помочь? — спросил портье.
— Спасибо. Вы мне уже очень помогли.
Первая утренняя чашка кофе помогла мне прояснить мысли. Моя жена и дети были на Капри, Стелла Диана — на Сардинии. Похоже, все устранились, чтобы дать мне возможность полностью посвятить себя поискам.
Управляющий имением семьи Альбериги уехал в отпуск, не оставив адреса. Я был, по-видимому, в одном шаге от правды, и все тревожные совпадения последних часов казались кусочками мозаики, из которых постепенно складывался образ маркизы Альбериги д'Адда. Между нею и мной существовала некая доселе неведомая мне связь. Эта женщина играла какую-то роль в истории моей семьи.
Один из служащих Государственного архива любезно пустил меня в хранилище, и я перебрал кипы бумаг, относящихся к семье Альбериги д'Адда, а в особенности к Саулине.
«Саулина Альбериги д'Адда, — прочитал я в выцветшем от времени свидетельстве, — урожденная Виола, родилась в год от Рождества Господа нашего 1784-й, в селении Корте-Реджина, дочь Амброзио и Вимеркати Марии Луиджии. Вышла замуж за маркиза Феба Альбериги д'Адда в 1800 году».
Архивные материалы открыли мне не так уж много, но, перебирая бумаги на пыльных полках, я натолкнулся на те же имена, которые старушка с голубыми глазами дала своим кошкам. Ключ к тайне, которую я хотел открыть, мог быть найден только на вилле Альбериги.
Самолет «ДС-9» приземлился в половине двенадцатого, точно по расписанию, в аэропорту Олбии. Стелла Диана встретила меня в зале ожидания. На ней было простое платье из голубого шелка. Она улыбнулась, и я бросился навстречу этой улыбке, прокладывая себе путь в толпе.
— Привет, — прошептала она, обнимая меня.
— Я так хотел тебя увидеть, — я вдыхал витавший вокруг нее аромат юности и свежести. — Мне тебя не хва-тало.
Мы вышли на площадь и забрались в ее «Лендровер» 1964 года выпуска, сохранивший после стольких лет очарование, присущее классическим моделям автомобилей. Стелла Диана села за руль. Усевшись рядом с ней, я закурил сигарету. Стелла Диана никогда не курила в машине, но прощала мне эту скверную привычку. Ветер растрепал ее волосы, слегка выгоревшие на солнце.
