– Наверное, она просила пощады, – ухмыльнулся толстый и рыхлый Уэйд Джуитт, самый преданный из прихвостней Роберта. – Я слышал, ей здорово досталось.
Улыбка сползла с лица Роберта так же внезапно, как с озера налетел холодный ветер. С великолепной небрежностью он обернулся к Уэйду и процедил:
– Кто это тебе сказал? Знаешь, Джуитт, если бы ты не струсил и не поторопился удрать домой, ты увидел бы все своими глазами.
Таков был Роберт: только что дружелюбный – и уже через минуту холодный и отчужденный. Как лед, способный или выскользнуть и переломать кости, или доставить ни с чем не сравнимое наслаждение в жаркий день.
Мэри встряхнула головой, отгоняя воспоминания, и взглянула на Чарли.
Он стоял у двери и задумчиво хмурился, не сводя с нее глаз.
– Роберт? Ньюком звонил ему с просьбой объяснить случившееся. – Чарли с нескрываемым отвращением стиснул зубы. – И знаешь, что ответил этот подонок? «Ну и ну! Эта дрянь и вправду сыграла в ящик?»
Должно быть, Мэри от неожиданности вздрогнула, потому что Ноэль вдруг открыла глаза и немедленно разразилась плачем, которым изводила мать с пяти часов утра. Мэри тоже расплакалась. Неудержимые всхлипы вздымались откуда-то из глубины горла. Даже Чарли не смог бы утешить ее. Он растерянно стоял у двери, так глубоко засунув кулаки в карманы куртки, что Мэри видела в прореху побелевший сустав, похожий на кость, торчащую из раны.
Мэри с трудом поднялась, придерживая ладонью головку ребенка. Ноэль зашлась в крике. Шагая по комнате из угла в угол, Мэри чувствовала, как стремительно слабеет от отчаяния.
– Тише, тише, все будет хорошо, – бормотала она, ощущая, как по щекам бегут жгучие слезы.
К тому времени как муж подошел к ней и мягким жестом забрал ребенка, Мэри уже слишком устала, чтобы протестовать. Она взглянула на своих близких, и ее вдруг пронзила мысль о том, как жалко они выглядят на фоне по-спартански обставленной гостиной, напоминающей комнату ночлежки. Ноэль с раскрасневшимся сморщенным личиком размером с кулачок и черным хохолком волос, торчащим, как вопросительный знак… Чарли с выражением нежной озабоченности на лице, лице рано постаревшего мужчины… Точно так же он хмурился, помогая своей матери подняться наверх, в спальню, когда Полин бывала слишком пьяна, чтобы одолеть ступеньки самостоятельно. Походив по комнате несколько минут, Чарли остановился и приложил ладонь ко лбу малышки.
– Какая она горячая! – забеспокоился он.
– Потому что у нее поднимается температура, – заявила Мэри и решительно направилась к мужу, всем видом показывая, что только она в состоянии справиться с новой бедой. Час назад температура Ноэль была чуть выше тридцати восьми. Но теперь, едва коснувшись щеки дочери, Мэри мгновенно поняла, что положение изменилось к худшему.
Она бросилась в ванную за градусником. Ванную пристроили к дому в начале тридцатых годов, в то же время, когда бывший сарай превратили в жилое помещение. Пол в ванной перекосился. Отпирая непослушными пальцами старую аптечку, Мэри мельком заметила свое отражение в мутном зеркале на дверце шкафчика: огромные глаза на осунувшемся бледном лице, как в программах новостей у очевидцев страшных трагедий.
Чарли неловко положил плачущую дочь на живот поперек коленей, Мэри расстегнула пуговки пушистого комбинезончика, сняла с малышки трусики и подгузник. Оба затаили дыхание, когда серебристый столбик ртути под стеклом быстро пополз вверх. Через несколько минут Мэри поднесла градусник поближе к свету. Ртуть остановилась у отметки сорок градусов.
– О Господи, да она горит! Чарли, надо что-то делать. Мы должны отвезти ее к врачу. – Мэри бросилась в угол, к печке, где возле бугристого раскладного дивана приткнулась кроватка Ноэль. Схватив связанный крючком плед, подаренный им добросердечной женой хозяина дома, Мэри лихорадочно закутала в него дочь.
Все это время Чарли неподвижно стоял у двери. Румянец выступил на его скулах.
– Обогреватель в машине не работает. Она… мы все замерзнем!
Ему было незачем напоминать жене, что до Скенектади, ближайшего места, где живет врач, двадцать минут езды. Разве у них есть другой выход?
– А если мы останемся здесь, у нее начнутся судороги, она может погибнуть! – выкрикнула Мэри, чуть не сорвав голос.
На минуту Чарли задумался, проводя пятерней по волосам от лба к затылку – эта привычка сохранилась у него с тех времен, когда он носил длинные волосы. Нынешний короткий ежик был колким, как шерсть какого-то гибкого длиннотелого зверя. В ярком свете лампочки без абажура, болтающейся под потолком, лицо Чарли казалось мертвенно-бледным. Наконец он резким движением взялся за дверную ручку.
– Значит, нам остается только одно, – бросил он через плечо.
Мэри последовала за ним, крепко прижимая к себе ребенка и не замечая, что угол пледа волочится по снегу. Мысленно она убеждала себя: «Он возьмет у кого-нибудь машину… или попросит кого-нибудь подвезти нас. Ну конечно! Почему я сама до этого не додумалась?»
Легкие хлопья, сыпавшиеся с небес весь день, кружились над головами. Мэри вдруг вспомнила, что в прогнозе погоды говорили: к ночи толщина снежного покрова увеличится еще на несколько дюймов. А они до сих пор не оправились после метели, бушевавшей два дня назад. У ограды намело высокие сугробы, скользкие колеи подъездной дороги обледенели. Неподалеку лошади, обросшие косматой зимней шерстью, тыкались мордами в заснеженную ограду загона. Машина, «форд-пикап» 1959 года, некогда зеленая, а теперь неопределенного болотного оттенка, стояла перед сараем, нос к носу со снеговым плугом.
