— Да, — сказала она. — Оказываешься у себя в комнате и расчесываешь волосы.
— Ну да, приходится причесываться, — сказал он, — каждый день.
Он опустил голову, лицо его расслабилось. Она пристально молча смотрела на него:
— Скажите, вы долго пробыли в клинике?
— Тридцать лет.
— Тридцать лет? Так сколько же вам сейчас?
Он не ответил.
— И что стало с вашим йогом? — спросил Лафоре.
Регина, улыбнувшись, наполнила бокалы портвейном.
— Он питается в ресторане дважды в день, носит готовые костюмы и стал скучным, как конторский служащий. Я переборщила с его лечением.
Роже пояснил, обращаясь к Дюлаку:
— Мы встретили в Руане бедного посвященного, решившего, что он йог. Регина взялась за него, пытаясь вернуть ему рассудок.
— И ей это удалось? — спросил Дюлак.
— Ей удается все, за что она ни возьмется, — сказал Роже. — Это опасная женщина.
Регина улыбнулась.
— Прошу прощения, я отлучусь на минутку, — сказала она. — Пойду взгляну, как там ужин.
Идя через студию, она затылком чувствовала, что Дюлак смотрит ей вслед; взглядом знатока он оценивал форму ног, округлости фигуры, изящество походки. Одним словом, барышник. Она открыла дверь в кухню:
— Все в порядке?
— Да, — отозвалась Анни. — Но что делать с суфле?
— Поставь в духовку, как только прибудет мадам Лафоре. Она, вероятно, скоро появится.
Регина окунула палец в кастрюльку: утка в апельсиновом соусе удалась на славу.
— Как я сегодня выгляжу?
— Мне больше нравится, когда вы с косами, — критически оглядев ее, ответила Анни.
— Знаю, — сказала Регина. — Но Роже посоветовал мне приглушить все, что есть в моей внешности особенного. Они предпочитают банальных красоток.
— Жаль, — сказала Анни.
— Ничего, вот снимусь в двух-трех фильмах и заставлю их принять мое настоящее лицо.
— И что, Дюлак очарован?
— Их не так-то легко очаровать. Ненавижу барышников! — процедила Регина сквозь зубы.
— Только не устраивайте скандала, — с тревогой сказала Анни. — Не пейте много и не теряйте контроль над собой.
— Я буду терпелива как ангел. Буду смеяться над каждой шуткой Дюлака. Если надо переспать с ним, я готова.
Анни расхохоталась:
— Не стоит заходить так далеко!
— Не важно. Я продамся и оптом, и в розницу. Она бросила взгляд в зеркальце на стене над раковиной. — У меня нет времени ждать, — сказала она.
В дверь позвонили. Анни метнулась в прихожую, а Регина продолжала рассматривать себя в зеркало; она терпеть не могла эту прическу и макияж в духе кинозвезд; она ненавидела приклеенные улыбки и светские интонации. Это унизительно! — рассердилась она, но потом подумала: позже отомщу за себя.
— Это не мадам Лафоре, — сообщила Анни.
— А кто же? — спросила Регина.
— Это йог.
— Фоска? Зачем он сюда явился? Ты хоть не провела его в гостиную?
— Нет, он ждет в прихожей.
Пройдя туда, Регина закрыла за собой дверь кухни.
— Дорогой мой Фоска, — холодно произнесла она, — мне жаль, но я никак не могу принять вас сейчас. Я просила вас не приходить сюда.
— Я только хотел справиться, не больны ли вы. Я вас не видел вот уже три дня.
Во взгляде Регины сквозило раздражение. Он мял шляпу в руках. В габардиновом плаще он выглядел ряженым.
— Можно было позвонить, — сухо произнесла она.
— Я хотел знать.
— Ну вот, теперь вы знаете. Прошу меня простить, но сегодня вечером у меня званый ужин, и это очень важно. Я загляну к вам, когда улучу минуту.
Он улыбнулся:
— Ужин — это не так важно.
— Речь идет о моей карьере, — пояснила она, — о сенсационном дебюте в кино.
— Кино — это тоже не столь важно.
— Значит, то, что вы собираетесь мне сообщить, куда важнее? — резко бросила Регина.
— Ах, это ведь вы так захотели, — сказал он. — Прежде для меня ничто не имело значения.
Вновь позвонили в дверь.
— Пройдите сюда, — сказала Регина, подталкивая его к кухне. — Скажи, что я сейчас буду, — велела она Анни.
Фоска улыбнулся:
— Славно пахнет!
Он взял из вазы лиловый птифур и отправил в рот.
— Если у вас есть что мне сказать, говорите, но поскорее, — сказала она.
Он ласково посмотрел на нее:
— Вы заставили меня приехать в Париж. Вы не оставляли меня в покое, стремясь вернуть к жизни. Так вот, теперь следовало бы сделать эту жизнь сносной. Не стоит тянуть три дня, воздерживаясь от визитов ко мне.
— Три дня — небольшой срок, — сказала она.
— Для меня долгий. Поймите, у меня нет другого дела, кроме как ждать вас.
— Тем хуже для вас, — ответила она. — У меня масса дел… Не могу же я заниматься вами с утра до вечера.
— Вы сами этого хотели, — сказал он. — Вы пожелали, чтобы я смотрел на вас. Все прочее отступило в тень. Но вы существуете, а во мне пустота.
— Так я ставлю суфле? — спросила Анни.
— Сейчас сядем за стол, — сказала Регина. — Послушайте, — обратилась она к Фоске, — давайте поговорим позже. Я скоро навещу вас.
— Завтра, — сказал он.
— Ладно, завтра.
— В котором часу?
— Около трех.
Она легонько подталкивала его к выходу.
— Мне хотелось бы увидеться с вами прямо сейчас, — сказал он и с улыбкой добавил: — Я ухожу. Но вы должны прийти ко мне.
— Приду, — сказала она и захлопнула за ним дверь. — Каков наглец! — сказала она Анни. — Он способен дожидаться меня вечно. Если вдруг заявится сюда, не впускайте.
— Бедняга, совсем с ума сошел, — сказала Анни.
— Да нет, выглядит он нормально.
— У него такие странные глаза.
— Но я ведь не сестра милосердия, — заметила Регина.
Войдя в гостиную, она, улыбаясь, направилась к мадам Лафоре.
— Простите меня, — сказала она, — представьте, меня удерживал йог.
— Надо было пригласить его сюда, — предложил Дюлак.
Все дружно рассмеялись.
— Еще водки? — предложила Анни.
— Охотно.
Отпив глоток, Регина свернулась калачиком у камина. Тепло разлилось по телу, ей было хорошо. По радио на «ТСФ» нежно играл джаз. Анни зажгла небольшую настольную лампу и принялась раскладывать карты. Регина просто смотрела на пламя, на стены студии, где плясали угловатые тени, и чувствовала себя счастливой. Репетиция прошла отлично. Обычно скупой на комплименты, Лафоре сердечно поздравил ее; «Розалинда» должна иметь успех, а после этого можно надеяться на многое. Я близка к цели, подумала она, улыбаясь. У себя дома, в Розэ, устроившись у огня, она не раз клялась себе: «Я буду любима, я прославлюсь»; теперь ей хотелось взять за руку ту пылкую девочку, привести в эту комнату и сказать ей: «Я сдержала твои обещания. Вот кем ты стала».
— Звонят в дверь, — сказала Анни.
— Пойди посмотри, кто там.
Анни метнулась в кухню. Там, встав на стул, можно было в квадратное окошечко увидеть, кто стоит на лестничной площадке.
— Это йог.
— Этого я и боялась. Не открывай, — велела Регина.
Звонок раздался снова.
— Он всю ночь будет звонить, — сказала Анни.
— Ему надоест в конце концов.
После паузы последовала серия коротких и долгих звонков, и вновь наступила тишина.
— Вот видишь, он ушел, — сказала Регина.
Она закуталась в халат и вновь устроилась на ковре. Но дверного звонка оказалось достаточно, чтобы омрачить совершенство минуты. Теперь надоедливый мир стоял за дверью и уединение Регины было нарушено. Она оглядела обтянутый пергаментом абажур, японские маски, все некогда выбранные ею безделушки, напоминавшие о драгоценных мгновениях; все это умолкло, воспоминания о пережитых минутах увяли, и нынешний миг был тоже загублен. Пылкая девочка умерла, жадная до жизни молодая женщина умирала, и той великой актрисе, которой она так страстно хотела стать, предстояло то же самое. Может, люди какое-то время еще будут помнить ее имя, но тот особый вкус жизни на ее губах, красоту и фантасмагорию алых языков пламени воспоминание не сможет воскресить.
— Послушайте, — растерянно выговорила Анни, оторвавшись от карт, — в вашей комнате какой-то шум.
Регина посмотрела на дверь. Дверная ручка повернулась.
— Не бойтесь, — сказал Фоска. — Простите, вы, кажется, не слышали, как я звонил в дверь.
— Вот чертовщина! — воскликнула Анни.
— Нет, — ответил Фоска, — я просто забрался в окно.
Регина встала:
— Мне жаль, что окно оказалось открытым.
— Пришлось разбить форточку, — пояснил Фоска.
Он улыбнулся. Она тоже.
— И вы не побоялись? — спросила она.
— Нет, мне вообще не страшно. Впрочем, это не моя заслуга.
Она указала на кресло и наполнила бокалы:
— Садитесь.
Фоска сел. Он забрался на третий этаж с риском сломать себе шею, волосы взлохмачены, лицо блестит от пота, розовая хлопчатая рубашка. Преимущество явно было на его стороне.
— Анни, ты можешь идти спать, — сказала Регина.
Та, наклонившись, поцеловала ее в щеку:
— Если что понадобится, звоните.
— Да. Приятных снов, — откликнулась Регина.
Дверь закрылась, Регина повернулась к Фоске:
— Итак?
— Вот видите, — сказал он, — от меня не так просто избавиться. Если вы больше не приходите повидать меня, я могу прийти сам. Дверь закрыта — значит, я вхожу через окно.
— Придется забаррикадировать окна, — холодно проронила она.
— Буду ждать вас под дверью, следовать за вами на улице…
— И чего вы этим добьетесь?
— Увижу вас, услышу ваш голос. — Он поднялся и подошел к ее креслу. — Буду касаться вас, — сказал он, ухватив ее за плечи.
— Не стоит сжимать так сильно, — сказала она. — Вас, видимо, не волнует, что по отношению ко мне вы ведете себя отвратительно?
— Какая разница? — Он смотрел на нее с жалостью. — Вы скоро умрете, и все ваши мысли вместе с вами.
Она встала и отступила на шаг:
— Ну, пока я еще жива.
— Да, — сказал он, — и я вас вижу.
— Разве вы не понимаете, что навязчивы?
— Понимаю. Кстати, гнев вам к лицу.
— Так мои чувства для вас ничто?
— Вы первая забудете о них, — ответил он.
— Ах! — Регина начала терять терпение. — Вы все время твердите мне, что я умру! Но даже если вы прикончите меня через минуту, это ничего не изменит: ваше присутствие в настоящий момент мне неприятно.
Он рассмеялся.
— Я вовсе не собираюсь вас убивать.
— Надеюсь.
Она вновь уселась в кресло, хоть сказанное вовсе ее не успокоило.
— Почему вы забыли обо мне? — спросил он. — Почему вы заняты всеми этими мотыльками и ни минуты не уделите мне?
— Какими мотыльками?
— Мотыльками-однодневками. Вы смеетесь вместе с ними.
— А разве с вами можно смеяться?! — раздраженно заметила она. — Вы только смотрите на меня, не говоря ни слова. Вы отказываетесь жить. А я люблю жизнь, ясно вам это?!
— Как жаль, — сказал он.
— Почему жаль?
— Все так быстро заканчивается.
— Вы опять?
— Опять. Всегда.
— Вы что, не можете говорить о чем-то другом?
— А как вы можете думать о других вещах? — спросил он. — Как вы умудряетесь верить, что прочно обосновались в этом мире, тогда как через несколько лет вы покинете его, хотя появились совсем недавно?
— По крайней мере, умирая, я буду знать, что жила. А вы… вы мертвец.
Он опустил голову, разглядывая свои руки.
— Беатриче говорила то же самое. Мертвец. — Он взглянул на нее. — По сути, вы правы, — сказал он. — Зачем вам думать о смерти, раз вы умрете? Это просто случится, и притом без вашего участия. Вам нет нужды размышлять об этом.
— А вы?
— Я? — Он посмотрел на нее. Во взгляде сквозила такая безнадежность, что она испугалась того, что сейчас услышит. Но он всего лишь произнес: — Со мной обстоит иначе.
— Почему?
— Не могу вам объяснить.
— Сможете, если захотите.
— Я не хочу.
— Мне было бы интересно услышать.
— Нет, — сказал он. — Тогда для нас все переменится.
— Вот именно. Может, вы покажетесь мне не таким скучным.
Он смотрел на огонь, высветились глаза, длинный нос с горбинкой, потом взор его погас.
— Нет, — сказал Фоска.
Она поднялась:
— Ну что же. Возвращайтесь к себе, если вам больше нечего сказать мне.
Он тоже встал:
— Когда вы придете повидать меня?
— Когда вы решитесь доверить мне вашу тайну, — ответила она.
На лице Фоски появилось ожесточенное выражение.
— Хорошо. Приходите завтра, — сказал он.
Она лежала, вытянувшись на железной кровати — жутком ложе из металлических квадратиков с осыпающейся краской; ей были видны кусок желтого покрывала и тумбочка со столешницей под мрамор, пыльный, выложенный плиткой пол; но ее больше ничто не задевало — ни отдающий нашатырем запах, ни крики детей, доносившиеся из-за стены; все это существовало безразлично, ни вдали, ни вблизи от нее: не здесь. Во тьме часы пробили девять. Она не пошевелилась. Не было больше ни часов, ни дней, ни времени, ни места. Где-то там остывал соус к баранине, где-то там, на сцене, репетировали «Розалинду», и никто не знал, куда скрылась Розалинда. Где-то там, на крепостном валу, стоял торжествующий мужчина и тянулся руками к громадному красному солнцу.
— Вы в самом деле в это верите? — спросила она.
— Это правда, — ответил он, пожимая плечами. — В былые времена это вовсе не выглядело чем-то необычайным.
— Про вас должны помнить.
— Кое-где об этом до сих пор говорят. Но уже как о старинной легенде.
— А вы могли бы выброситься в это окно?
Он повернул голову и оглядел окно:
— Я рисковал бы разбиться и надолго выйти из строя. Я ведь не так неуязвим. Но тело мое в итоге всегда восстанавливается.
Она встала и внимательно вгляделась в него:
— Вы правда считаете, что никогда не умрете?
— Я не смог бы умереть, даже если бы захотел.
— Ах, если бы я верила в то, что бессмертна!
— И что тогда?
— Тогда весь мир принадлежал бы мне.
— И я так думал, — сказал он. — Это было очень давно.
— Отчего же вы перестали так думать?
— Вам этого не понять: я по-прежнему буду здесь, я буду здесь всегда.
Он обхватил голову руками. Она смотрела на потолок и повторяла: я по-прежнему буду здесь, я буду здесь всегда. А этот человек дерзнул так думать, человек, который настолько горд и одинок, что считал себя бессмертным. Я говорила: я одна такая. Я говорила: мне никогда не удастся встретить мужчину или женщину, которые были бы достойны меня. Но я никогда не смела произнести: я бессмертна.
— О, — сказала она, — мне хотелось бы верить, что мне никогда не доведется гнить в земле.
— Это великое проклятие, — сказал он, посмотрев на нее. — Я живу, и в то же время у меня нет жизни. Я никогда не умру, и у меня нет будущего. Я никто. У меня нет ни своей истории, ни лица.
— Есть, — тихо сказала она. — Я вас вижу.
— Вы меня видите… — Он провел рукой по лбу и добавил: — Если бы, по крайней мере, можно было быть абсолютно ничем. Но на земле есть другие люди, и они вас видят. Они говорят, и вы не можете не слышать их, и вы им отвечаете, и вы вновь начинаете жить, зная, что вы не существуете. И так бесконечно.
— Но вы существуете, — сказала она.
— Для вас в этот миг я существую. Но существуете ли вы?
— Разумеется, — кивнула она. — И вы тоже. — Она взяла его за руку. — Разве вы не чувствуете, как моя рука прикасается к вашей?
Он посмотрел на руку:
— Эта рука? Да, но что она означает?
— Это моя рука, — сказала Регина.
— Ваша рука… — Он, поколебавшись, сказал: — Нужно, чтобы вы меня любили и чтобы я любил вас. Тогда вы будете здесь, а я — там, где вы.
— Мой бедный Фоска, — сказала она и добавила: — Я не люблю вас.
Он поглядел на нее и медленно выговорил с прилежным видом:
— Вы не любите меня. — Он покачал головой. — Нет, это ни к чему не приведет. Нужно, чтобы вы сказали мне: я вас люблю.
— Но ведь вы меня не любите, — возразила она.
— Не знаю, — сказал Фоска и, склонившись к ней, резко бросил: — Но знаю, что ваш рот существует.
Его губы прижались к губам Регины: она закрыла глаза. Вспыхнула ночь; она началась давным-давно, столетия назад, и ей не суждено было кончиться. Из глубины времен возникло дикое жгучее желание слиться с ее устами, и она покорилась этому поцелую. Поцелую сумасшедшего в пропахшей нашатырем комнате.
— Пустите меня. — Она встала. — Мне нужно идти.
Он не пытался ее удержать.
Едва она зашла в подъезд, из двери высунулись Анни и Роже.
— Ты где была?! — спросил Роже. — Почему не вернулась к ужину? Почему пропустила репетицию?
— Я забыла о времени, — сказала Регина.
— Забыла о времени? С кем?
— Мне что, нельзя отвлечься? — нетерпеливо бросила она. — Будто все часы нашей жизни одинаковы! Будто всегда имеет смысл отмерять время!
— Да что на тебя нашло? — изумился Роже. — Где ты была?
— Я такой ужин приготовила, — вставила Анни. — Пирожки с творогом.
— Пирожки… — повторила Регина.
Она вдруг рассмеялась. В семь часов — пирожки, в восемь — Шекспир. Все на своем месте, каждая минута: их нельзя разбазаривать, они быстро утекают. Присев на стул, она медленно сняла перчатки. Там, в комнате с пыльным полом, есть человек, который считает себя бессмертным.
— С кем ты была? — не унимался Роже.
— С Фоской.
— И из-за Фоски ты пропустила репетицию? — недоверчиво спросил он.
— Да не так уж важна эта репетиция, — отмахнулась она.
— Регина, скажи мне правду, — потребовал Роже. Посмотрев ей в глаза, он задал прямой вопрос: — Что случилось?
— Я была с Фоской и забыла о времени.
— Так ты тоже сходишь с ума, — проронил Роже.
— Хотелось бы, — ответила она.
Она огляделась по сторонам. Моя гостиная. Безделушки. А он вытянулся сейчас на желтом покрывале там, где меня уже нет, и он верит, что видел улыбку Дюрера, глаза Карла Пятого. Он смеет в это верить…
— Он совершенно необычный человек, — сказала она.
— Он псих, — сказал Роже.
— Нет. Все куда интереснее. Он только что сообщил мне, что бессмертен.
Она с неприязнью заметила, что они явно оторопели.
— Бессмертен?.. — повторила Анни.
— Он родился в тринадцатом веке, — бесстрастно начала Регина. — В тысяча восемьсот сорок восьмом году он заснул в лесу и провел там шестьдесят лет, а потом еще тридцать лет в доме умалишенных.
— Довольно шуток, — сказал Роже.
— Почему бы ему не быть бессмертным? — спросила она с вызовом. — Мне кажется, что это не большее чудо, чем родиться и умереть.
— О, прошу тебя, — взмолился Роже.
— Даже если он и не наделен бессмертием, он считает, что наделен им.
— Классическая мания величия, — сказал Роже. — Это ничуть не интереснее, чем человек, возомнивший себя Карлом Великим.
— А кто сказал тебе, что человек, возомнивший себя Карлом Великим, неинтересен? — задала вопрос Регина и, внезапно разозлившись, воскликнула: — А вы оба, вы что, считаете, что вы интересны?!
— Это грубо, — обиженно заметила Анни.
— И вы хотели, чтобы я уподобилась вам, — сказала Регина. — Неужто я создана похожей на вас?
Она вскочила, прошла в спальню и захлопнула за собой дверь. Я похожа на них! — яростно твердила она. Мелкие люди. Мелкие жизни. Почему я не осталась там, на той кровати, почему испугалась? Неужто я так малодушна? Он идет по улице, совсем незаметный в своем сером габардиновом плаще, и шляпе и думает: я бессмертен. Мир принадлежит ему, время тоже, а я — так, мошка. Кончиками пальцев она провела по нарциссам, стоявшим на столе. Если бы я тоже верила в то, что бессмертна. Бессмертны запах нарциссов и лихорадка, что горячит мне губы. Я бессмертна. Она растерла в ладонях цветочные лепестки. Бесполезно. Смерть крылась в ней, она знала это и с готовностью принимала. Красота будет при ней еще лет десять, она сыграет Федру и Клеопатру, оставит в сердцах смертных людей бледное воспоминание, что понемногу осядет пылью, — все это могло бы удовлетворить ее скромные амбиции. Она вынула шпильки, скреплявшие прическу, и тяжелые локоны упали на плечи. Когда-нибудь я постарею, когда-нибудь я умру, когда-нибудь меня забудут. И пока я думаю об этом, есть человек, который думает: я пребуду здесь всегда.
