Ему вспомнилась недавняя заметка в «Петербургской газете». Одну фразу он перечитал несколько раз подряд и в результате запомнил наизусть: «Несмотря на более или менее враждебное отношение всей музыкальной критики к опере «Кузнец Вакула» Чайковского, несмотря также на видимое равнодушие публики во время спектакля, произведение это возбуждает сильный интерес и продолжает делать полные сборы по возвышенным ценам». Полные сборы да еще по возвышенным ценам! Не в этом ли залог скорого богатства? Да, но пока… он может предложить ей дружбу, понимание, опеку, наконец.
Он станет ей братом. Это у него неплохо получается — Модька и Толя в нем души не чают.
Чайковский замер, вспомнив, как музицировал близнецам на рояле, а они внимали ему, преисполненные благодарности и восторга. На глаза навернулись слезы умиления.
— Ну вот — начал строить планы и тут же расчувствовался как гимназистка, — он подошел поближе к зеркалу и погрозил пальцем своему отражению.
Отражение ответило тем же.
Он уселся на диван. Разбуженная собака Бишка, сладко спавшая там же, проснулась и обиженно тявкнула. Пришлось брать ее на колени и почесыванием за ушами заглаживать свою вину.
Вместо Бишки представилась ему дама среднего возраста с приятным и одновременно умным лицом, которая положила голову… нет — лучше руку, ему на колено, выражая тем самым свою признательность и дружбу. О, как же это славно — иметь рядом близкого, все понимающего друга! Причем — друга, чье присутствие не дает пищу кривотолкам и сплетням. Нет, хорошо он написал брату: «разной презренной твари»… Эх, если бы можно было сказать им это в лицо!
Он не мог выносить шумных сборищ и до беспамятства боялся одиночества. Алексею дозволялось отлучаться только во время отсутствия барина и никак иначе.
— Нет, больше с женитьбой тянуть нельзя!
Пообещав себе принять все меры к тому, чтобы найти в обозримом будущем подходящую кандидатуру, он окончательно успокоился и вернулся к переписке.
Запечатал послание брату, надписал сверху адрес и приступил к последнему на сегодня письму. Следовало написать ответ баронессе фон Мекк, которая оказалась настолько любезной, что щедрое вознаграждение за выполненный им заказ сопроводила письменной благодарностью. Короткой, но весьма теплой и искренней.
Он взял в руки полученное с утренней почтой письмо и прочитал: «Говорить Вам, в какой восторг меня приводят Ваши сочинения, я считаю неуместным, потому что Вы привыкли и не к таким похвалам, и поклонение такого ничтожного существа в музыке, как я, может показаться Вам только смешным, а мне так дорого мое наслаждение, что я не хочу, чтобы над ним смеялись, поэтому скажу только и прошу верить этому буквально, что с Вашею музыкою живется легче и приятнее». Дорогая бумага, затейливая монограмма, каллиграфический почерк Слышал он краем уха, что у баронессы больные суставы. Врут, конечно же, врут — с больными суставами так четко писать невозможно.
Ответ родился в мгновение:
«Милостивая государыня Надежда Филаретовна!
Искренно Вам благодарен за все любезное и лестное, что Вы изволите мне писать. Со своей стороны, я скажу, что для музыканта среди неудач и всякого рода препятствий утешительно думать, что есть небольшое меньшинство людей, к которому принадлежите и Вы, так искренно и тепло любящее наше искусство».
Настроение, навеянное грустными думами, выплеснулось и сюда. Он поколебался — не лучше ли убрать «и всякого рода препятствий», но оставил, как есть. Подписал «Искренно Вам преданный и уважающий П. Чайковский» и крикнул:
— Алеша, будь любезен чаю!
Этот миг, когда с делами покончено и можно приниматься за написание музыки, всегда наполнял его душу радостью.
Выпив подряд две чашки обжигающего, крепкого до густоты напитка, он распорядился:
— Ко мне никого не пускай, говори, что нездоровится!
Вот еще один недостаток холостяцкой жизни. Отчего-то считается, что к холостяку, в отличие от женатого человека, вполне допустимо нагрянуть в любое время без приглашения. Мало того что нежданные гости утомляют, они еще и отвлекают от творчества. Сердце несколько раз сильно ударило в грудь при воспоминании о том, как во время работы над одной из фортепианных пьес, что составили цикл «Времена года», черт принес в гости отставного вояку Бочечкарова. Старик, мнящий себя ценителем музыки, был изрядно навеселе. Говорил много и сбивчиво, с воспоминаний перескакивал на нравоучения, которые сменялись критикой… День был бы потерян безвозвратно, если бы не Алексей. Сообразил же, умница, поднести гостю одну за другой три порции коньяку, от которых тот тут же заснул крепким сном. На этом благодеяния доброго слуги не закончились — он уступил Бочечкарову свою постель, а сам провел ночь на кухонном столе. Да еще и шутил после:
— Хоть какая-то польза от стола, раз уж кухарку не держим, чтобы на нем стряпать, так вместо кровати пригодился.
Музыка уже звучала в голове и настоятельно требовала к себе внимания. Он похрустел для разминки пальцами и принялся записывать.
Субботний день хорош тем, что его можно почти целиком посвятить любимому занятию. Не дождавшись распоряжения насчет обеда, Алексей по собственному почину послал дворникова сына Митьку за ужином и в положенное время просунул в дверь голову, чтобы тихо сказать:
— Изволите отужинать, Петр Ильич?
— Как? — удивился хозяин, просидевший, по обыкновению, с задернутыми портьерами и совершенно утративший чувство времени. — Разве ужинать пора? Ты не спутал, Алеша?
Посмотрел на циферблат напольных часов, сверился с хронометром, вытащенным за цепочку из кармана халата, и разрешил:
— Накрывай.
Карлуша по молодости простить себе не мог, что пренебрег военной карьерой, поступив в Петербургский институт путей сообщения. Все ему казалось, что здесь он прозябает, а там бы непременно преуспел. Карлуша вообще был мечтателен, честолюбив, капельку завистлив и при этом удивительно мягок. Словно глина — бери и лепи что хочешь… Хочешь — неудачника, хочешь — миллионщика.
Надежда выбрала второе. Она спокойно командовала мужем, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте. Подумаешь, важность — десять лет! Сам папенька, Филарет Алексеевич, остерегался спорить с не по годам рассудительной дочерью. Да не то чтобы спорить — порой откровенно совета спрашивал. Заявится поутру, еще до завтрака, в комнату дочери, осведомится о том, как изволила почивать (папенька всегда был избыточно церемонен), и, теребя пояс домашнего халата, скажет:
