Они все были священными, значит, мы достигли старейшей части кладбища. От мамы я знал, что первым словом, высеченным на каждом старом надгробии в Гатлине, было «Священный». Но когда мы подошли ближе, и мои глаза приспособились к темноте, я понял, куда вела грязная, посыпанная гравием тропинка. Я вспомнил, что она проходит мимо каменной мемориальной скамьи у поросшего травой склона, усеянного магнолиями. Вспомнил и отца, сидящего на той скамье, неспособного говорить или двигаться.
Мои ноги не желали ступить дальше и шага, потому что они поняли то же, что и я — Сад Вечного Покоя Мэйкона отделяла от могилы моей мамы всего одна магнолия.
Извилистые пути проходят прямо между нами.
Это была глупая строчка из ещё более глупого стихотворения, которое я написал Лене ко Дню Святого Валентина. Но здесь, на кладбище, так оно и вышло. Кто бы мог подумать, что наши родители, точнее тот, кого Лена могла бы назвать одним из них, будут соседями по могиле?
Амма взяла меня за руку, ведя к внушительному участку Мэйкона:
— Успокойся.
Мы прошли за высокую, по пояс, чёрную ограду, окружавшую место захоронения, такая ограда в Гатлине предназначалась для обозначения границ только лучших участков, словно белая ограда из штакетника только для покойных. Хотя иногда это и правда была белая ограда из штакетника. Эта же ограда была из кованого железа, изогнутая калитка с трудом открывалась в нестриженой траве. Казалось, участок Мэйкона нёс свою особую атмосферу, как и сам Мэйкон.
За оградой стояла семья Лены: бабушка, тётя Дель, дядя Барклай, Рис, Райан и мать Мэйкона, Аурелия; они стояли под чёрным навесом по одну сторону от резного чёрного гроба. По другую сторону группа мужчин и одна женщина в длинных чёрных плащах держались на расстоянии как от гроба, так и от навеса, стоя под дождём плечом к плечу. Все они были абсолютно сухими. Это напоминало венчание в церкви, когда, разделённые проходом между рядами, родственники невесты располагались напротив родственников жениха, словно два враждующих клана. И ещё там был старик, стоящий у гроба рядом с Леной. Мы с Аммой встали по другую сторону, как раз под навесом.
Амма крепче сжала мою руку, вытащила из-под блузки золотой амулет, который всегда носила, и потёрла его пальцами. Амма была более чем суеверной. Она была Провидицей, из поколений женщин, которые читали по картам таро и общались с духами, и у Аммы был амулет или кукла на любой случай. Этот был для защиты. Я не сводил глаз с инкубов, стоящих напротив нас, дождь стекал с их плеч, не оставляя и следа. Я надеялся, они были из тех, которые питаются лишь снами.
Я попытался отвести взгляд, но это было нелегко. В инкубах было нечто такое, что затягивало тебя, словно паучья паутина, как в любом хорошем хищнике. В темноте ты не мог видеть их чёрных глаз, и они выглядели практически как толпа обычных людей. Некоторые из них были одеты так же, как всегда одевался Мэйкон, в тёмные костюмы и дорого выглядящие пальто. Один или двое больше походили на рабочих-строителей, отправившихся после работы выпить пива: в джинсах и рабочих ботинках, руки засунуты в карманы курток. Женщина, вероятно, была суккубом. Я читал о них, в основном в комиксах, и думал, что они, подобно оборотням, были всего лишь бабушкиными сказками. Но я понял, что ошибался, потому что она стояла под дождём сухая, как и остальные.
Инкубы являли собой резкий контраст с родными Лены, закутанными в переливающуюся чёрную материю, которая улавливала тот слабый свет, который здесь был, и отражала его, словно они сами были его источником. Такими я их прежде никогда не видел. Это было странное зрелище, особенно учитывая строгий дресс-код для женщин на похоронах на Юге.
В центре всего этого находилась Лена. И выглядела она совсем не по-волшебному. Она стояла у гроба, спокойно положив на него пальцы, будто бы Мэйкон каким-то образом держал её за руку. Лена была одета в тот же переливающийся материал, что и остальная её семья, но на ней ткань висела словно тень. Её тёмные волосы были скручены в тугой узел, а не в фирменные локоны. Лена выглядела разбитой и явно не в своей тарелке, словно стояла не с той стороны прохода.
Словно принадлежала к другой семье Мэйкона, стоящей под дождём.
Лена?
Она приподняла голову, и её глаза встретились с моими. Со дня рождения Лены, когда один её глаз приобрёл золотой оттенок, а другой остался тёмно-зелёным, цвета слились, создав оттенок, непохожий ни на что, когда-либо мною виденное. Временами практически ореховый, временами неестественно золотой. Сейчас глаза выглядели скорее ореховыми, затуманенными и измученными. Я не мог этого вынести. Мне хотелось взять и увести Лену отсюда.
