Часа через полтора вернулся мой приятель с десятилитровой бутылью, до половины налитой темно–красной жидкостью. Пошли, говорит, внутрь скорее, а то я у жмуриков из морга последний бутылек упер, не ровен час отнимут.
В «бутыльке», как выяснилось, плескалось пять литров лизола — весьма сильнодействующей дезинфицирующей жидкости.
План был прост, как всё гениальное: залить пол лизолом, дождаться, пока все опарыши сдохнут, и выгрести их на помойку вместе с опилками. Смущало только одно: не сдохнут ли кошки и крысы раньше, чем опарыши. Приятель привел убойный аргумент: если уж покойники в морге после лизола не дохнут, то уж с крысами точно ничего не случится. Касательно покойников он был сермяжно прав, их состояние после обработки лизолом к худшему не меняется…
В общем, аргумент меня убедил, что свидетельствует о глубине моего умственного затмения. В шоковое состояние, надо полагать, впала. От переживаний. Но лизол водой я всё–таки напополам разбавила. На всякий случай. Вылили мы его на пол и удалились.
Наутро результаты острого эксперимента пришлось не только наблюдать, но также обонять и осязать. Во–первых, опарыши не передохли, а попросту расползлись по кафедре. Я самолично видела хвост организованной процессии мигрантов, неспешно втягивавшихся под дверь кабинета завкафедрой почтенного академика Б–ва. Во–вторых, следом за опарышами мигрировали блохи, аршинными скачками удаляясь от вивария. В–третьих, на всем этаже царил специфический запах морга…
Теплокровных обитателей вивария прибавилось. Неведомо из какой дыры в полу вылез пожилой лабораторный крыс с короной электродов на плешивой башке и теперь сидел на холодильнике, вытирая передними лапами слезы, обильно льющиеся из красных глаз. Зверье в клетках чихало и кашляло, но было живо. Зато кучу опилок можно было безболезненно выгребать, больше в ней уже ничего не шевелилось. Чего мы, собственно, и добивались, разве нет?
Ближе к обеду примчался мой крайне озабоченный приятель с вопросом, все ли живы. Поглядев на обитателей вивария, вздохнул с облегчением и пояснил, что воды надо было добавить больше раз этак в пять, а лучше в десять, потому как концентрированный лизол — штука жутко ядовитая и на слизистые оболочки действует раздражающе. Зареванный крысюк согласно чихнул с холодильника.
Во второй половине дня у кабинета завкафедрой толпились закусанные блохами сотрудники. Некоторые вытряхивали из складок одежды бодро шевелящихся опарышей. У всех в руках были заявления об уходе в отпуск. Завкафедрой упирался, выписывал всем молоко за вредность, но когда обнаружил жирных белых червяков в собственной папке с последней научной статьей, сдался.
Кафедра ушла в отпуск в полном составе. Кроме меня, естественно. Я весь месяц получала за всех молоко и пила его до тех пор, пока не возненавидела столь же лютой ненавистью, сколь и опарышей. Крыс скучал в персональной клетке.
Между прочим, за этого самого крысюка премия была положена. Его, оказывается, полкафедры ловило, когда он удрал после операции. Ему какие–то особо ценные электроды вживили. С потерей совсем уже смирились, и жил бы он себе долго и счастливо без всяких экспериментов, если бы не наш лизол. Так что я вполне законно на вознаграждение могла претендовать.
Нет в жизни справедливости, верно говорят. Премия мне обломилась, достался только выговор. В устной, но особо изощренной форме. Нашего почтенного завкафедрой академика Б–ва какая–то блоха об тот момент чувствительно куснула. На том история и кончилась.
А впрочем…
Через пару лет почтенный академик окочурился. От запоя, как и всякий уважающий себя интеллигентный человек. А лично мне сей факт пришлось законстатировать. Я тогда уже на «скорой» фельдшером работала. Говорят, что у него запои как раз со времени того лизола начались…
