Сидевший по правую руку от Поулсона судья Темпл Коновер, наклонившись к нему, прошептал:
— А защитничек-то пришепетывает!
Поулсон криво усмехнулся: Коновер, старший среди членов Верховного суда по возрасту и стажу работы, нередко злоупотреблял своим старшинством, позволял недопустимые, с точки зрения Поулсона, вольности, а то и просто бестактность. С другой стороны, Коновер избалован вниманием прессы и телевидения — за холерический темперамент спорщика и бузотера, за эрудицию и блеск ума, за экстравагантность в одежде, за то, что живет ни в чем себе не отказывая. Недавно вот выкинул фортель — в четвертый раз женился; ему — восемьдесят два, супруге — двадцать шесть. И стойкий, непробиваемый либерал.
Сидящий слева от Поулсона судья Морган Чайлдс обратился к выступавшему:
— Из ваших письменных показаний, мистер Манеке, у меня сложилось мнение, что первоначально поводом для кассации стал отказ штата оплачивать истице аборт. Теперь же вы утверждаете нечто принципиально иное: что каждая женщина имеет право самостоятельно распоряжаться своим телом.
Адвокат перевел взгляд с текста выступления на судью:
— Но, уважаемый судья Чайлдс, вопрос стоит гораздо шире, нежели правомерность или неправомерность конкретного финансового решения. Речь идет об основополагающем праве личности в свободном обществе. Сводить дело к…
Чайлдс жестом прервал его, протестующе замотал головой:
— Вот именно, мистер Манеке, именно этого я и добиваюсь — ясного понимания того, о чем мы здесь ведем речь: о праве женщины на самостоятельные решения или о несбалансированности ее чековой книжки.
В публике раздались смешки. Председатель суда строго поднял брови, и несанкционированное веселье моментально угасло.
Чайлдс между тем гнул свою линию:
— Мы призваны решить проблему общенациональной значимости, мистер Манеке. Дело за малым — понять, в чем она состоит.
Оратор попробовал было вернуться к письменному тексту, но тут его прервал вопросом другой судья.
Поулсон повернулся к старшему из своих клерков Кларенсу Сазерленду, сидевшему у него за спиной:
— А по сути дела, о чем речь?
Пожав плечами, Сазерленд усмехнулся:
— О взаимоотношении полов, как я понимаю.
Поулсон засопел, вновь обратив все внимание на слова выступавшего защитника. Сазерленд юркнул за портьеру, взял с полки позади скамьи судей искомую книгу, возвратился и протянул книгу Поулсону:
— Тут на странице одиннадцать, сэр, прямо по данной теме.
Как только адвокат истицы исчерпал отведенный ему час, его место на трибуне занял пожилой защитник в визитке, представлявший в деле штат Иллинойс. С Поулсоном они были однокашники: оба учились в одном потоке на юридическом факультете.
— Господин председатель, и да внемлет моим словам высокий суд, — повторил он вводную формулу. — Я выступаю перед вами сегодня глашатаем мнения миллионов сбитых с толку, обеспокоенных американских избирателей. Обеспокоенных тем, что кое-кто, руководствуясь узкими корыстными интересами, пытается ныне ревизовать наши принципы, которые выдержали испытание временем, ценности, положенные в основу американской мечты, разорвать нити, из которых соткано несравненное полотно нынешних наших достижений. Все они поставлены под угрозу. Вот и в деле, представленном сегодня на наше рассмотрение…
Судья Марджори Тиллинг-Мастерс сняла с черной мантии приставшую к ней белую нитку. Один из охранников вежливо попросил кого-то из зрителей убрать руки с перил. Старец Темпл Коновер промямлил, ни к кому не обращаясь: «Ближе к делу». Старший клерк Кларенс Сазерленд, спрятавшись за судейскими спинами, сунул записку Лори Роулс. Та, прочтя ее, огорченно надула губки и укоризненно посмотрела на Сазерленда. В записке говорилось, что свидание сегодня вечером не состоится — дела! Кларенс, пожав плечами, повернулся и направился было к своему месту, как вдруг в зале, в плотной и душной тишине его, резко и отчетливо грохнул выстрел.
— Ложись! — крикнул распорядитель.
Девять судей, всплеснув мантиями, бросились под скамью. Зрители, дико озираясь, попадали на пол. К скамье со всех сторон рванулись охранники в белых рубашках и черных галстуках. Сазерленд неловко бухнулся на колени перед Лори Роулс, они потрясенно переглянулись.
— Лежать! — ревел охранник.
Кларенс осторожно выглянул из-за скамьи и увидел входившего в зал начальника охраны с каким-то странным предметом в руках. На лице его сияла ухмылка:
— Лампочка, — во всеуслышание объявил он. — Лампочка выпала из гнезда и рванула.
— Лампочка, — объяснил Кларенс Лори, помогая ей подняться.
— Ужас, как похоже на выстрел, — ответила та. — Я страшно перепугалась. — Она бессильно опустилась на стул, сдула со лба упавшую прядь.
Кларенс наклонился поближе к ее уху:
— Прошу прощения, но я действительно занят. Одно срочное дело.
— Кто на этот раз?
— Перестань…
— Желаю хорошо провести вечер, — ее тон был холоден как лед.
В зале вновь воцарился порядок. Пожилой адвокат шагнул к пюпитру, одернул фалды визитки, прокашлялся и снова заговорил:
— Господин председатель, и да внемлет моим словам высокий суд. Как я уже говорил…
Через три дня после инцидента с грохнувшей лампочкой Джонатан Поулсон сидел в своих апартаментах в здании Верховного суда, недоумевая, куда запропастился старший клерк.
— Где Кларенс? — обратился он к другим клеркам.
— Сие нам неизвестно, — ответил за всех один из них. — Должно быть, попал в затор.
— Понятно. — Частые опоздания Сазерленда огорчали председателя суда, который никогда сам не опаздывал, свято блюл пунктуальность и считал тех, кто опаздывает, примитивными разгильдяями, комплексующими из-за отсутствия внимания к себе.
В 9.25 зазвонил будильник. Через пять минут начнется совещание судей. Из всех бытующих в Верховном суде ритуалов ни один не имел для Поулсона такого значения, как эти совещания по пятницам в начале рабочего дня. Ежегодно в адрес Верховного суда поступали тысячи дел, из которых судьям предстояло выбрать наиболее важные, достойные их внимания. Этим делам присваивали гриф «сертиорари», от латинского «сертиорари волюмус», что означает «желаем иметь сведения». Большинство дел до судей не доходило — их отсеивали клерки на основании своих письменных заключений еще на стадии предварительного анализа. Судьба дел, прошедших через это сито, решалась как раз по пятницам, причем принятые решения носили окончательный характер.
Скапливаясь в прихожей Большого конференц-зала, в котором проводились подобные совещания, судьи один за другим подключались к многотрудной, основанной на взаимопомощи церемонии облачения в мантии. Облачившись, они обменялись рукопожатиями и вступили в зал, отделанный роскошными панелями из светлого американского дуба. Посредине зала, занимая большую часть его, стоял огромный, обитый черной кожей стол, на котором высились баррикады книг, документов, блокнотов.
