Себастьян с любопытством озирался, подолгу рассматривая сияющие купола московских соборов, как вдруг его позвали:
— Месье Рок! Вы выбрали неподходящее время для мечтаний.
Барон Фен взял его под руку и провел к открытой коляске. Себастьян еле втиснулся между мрачным дворецким и поваром Маскеле.
Эту ночь его величество проведет в городе, но он торопил людей из своего окружения побыстрее подготовить его резиденцию в Кремле. Барон Фен уже отправил туда своего помощника с указанием готовить помещения для канцелярии в самой непосредственной близости от апартаментов императора. В сопровождении особого отряда жандармерии вереница колясок со служащими двинулась в Москву.
Особняк Калицына своей колоннадой напоминал греческий храм, как, впрочем, и Английский клуб на Страстном бульваре. У роскошных дверей неистово лаяли два сторожевых пса. Они яростно метались по двору, словно на них не было ни железных ошейников с шипами, ни тяжелых кованых цепей. Собаки брызгали слюной, злобно рычали, всматриваясь в пришельцев, и оскаливали клыки. Д’Эрбини взял было на мушку первого пса, как вдруг дверь распахнулась, и на пороге появился мажордом в ливрее и парике. В руках он держал длинный кнут:
— Нет, нет! Только не стреляйте!
— Ты говоришь по-французски? — удивился капитан.
— Как принято в приличном обществе.
— Ну что ж, тогда уйми своих псов и позволь нам войти!
— А я вас ждал.
— Это шутка, что ли?
Мажордом щелкнул кнутом — псы, жалобно поскуливая, тут же прекратили бесноваться. Д’Эрбини, Полен и группа драгун следом за мажордомом осторожно вошли в переднюю, отделанную красивыми изразцами.
Сегодня утром князь Калицын вместе с семьей и прислугой уехал из Москвы, а мажордому было велено остаться и передать дом французскому офицеру, чтобы избежать полного разграбления. Так поступили и другие богатые домовладельцы, которые надеялись вернуть свои жилища в нормальном состоянии после того, как оба императора в конце концов смогут договориться о мире. Всем казалось совершенно очевидным, что французы и их союзники не станут долго засиживаться в городе.
— Вот почему, господин генерал, я в полном вашем распоряжении, — сказал мажордом, завершая свой рассказ.
Капитан расправил плечи, словно павлин перья, и не стал пресекать явный подхалимаж, абсолютно не допуская даже намека на иронию в словах русского. Д’Эрбини увидел на стенах светлые прямоугольники различных размеров и сразу догадался, что картины — видимо, самое дорогое в этом доме — покинули дом в багаже предусмотрительных хозяев. Получалось, что в передней и прихватить было уже нечего… Разве что громоздкую люстру да несколько гобеленов… Солдаты ожидали разрешения на осмотр буфетной и подвалов: им чертовски хотелось промочить горло, как вдруг собаки залаяли вновь, и со двора послышался раскатистый смех. Капитан вышел под колоннаду, мажордом следом за ним. Какие-то пьяные стрелки дразнили псов длинной палкой, на конце которой была привязана битая бутылка. Собаки задыхались от ярости, бесстрашно набрасывались на палку и кусали острые, как бритва, края стеклянной «розочки». Кровь уже вовсю лилась с их порезанных морд. Псы уже были на грани бешенства.
— Остановите этих идиотов! — закричал д’Эрбини, обращаясь к сержанту с рябым лицом, старшему из перебравших стрелков.
— Эти псы такие упитанные, ну прямо как уланы, господин капитан!
Крепко ругаясь и размахивая саблей, д’Эрбини хотел прогнать со двора улюлюкающих стрелков, но они были слишком пьяны. Не то от смеха, не то от водки, один из них рухнул на задницу. Мажордом, бегая с кнутом, никак не мог успокоить возбужденных, окровавленных собак.
На улице появились гвардейцы в поисках алкоголя, свежего мяса, трофеев и неуловимых девочек. Тамбурмажор в парадной форме лихо командовал музыкантами, которые волокли диваны. Водка ручьем лилась из дверей разграбленной лавки. Группа жандармов дружно катила небольшие бочонки к ручной тележке. Какой-то тип вырядился в украденную медвежью шубу, из-под которой проглядывала желтая портупея. В руках он тащил окорок, огромную вазу, два серебряных подсвечника и кувшин фруктового компота. Злосчастный кувшин выскользнул из рук вояки, упал и вдребезги разбился. Солдат потерял равновесие, поскользнувшись на фруктах, и тоже оказался на земле. Случившиеся рядом гренадеры мгновенно подхватили окорок и исчезли в переулке под ругань любителя компотов. Капитан не смог остановить новых обладателей окорока, хоть и сам был не прочь получить свою долю. При этой мысли д’Эрбини улыбнулся, а встревоженный мажордом спросил:
— Вы ведь защитите наш дом?
— Надеюсь, ты хотел сказать: место моего расположения?
— Разумеется, это ваш дом и ваших солдат.
— Хорошо. Только вначале мы все осмотрим от подвалов до крыши. Сержант Мартинон! Расставить часовых у ворот!
— Это будет не так просто, господин капитан, — и сержант показал на соседний дом, где устраивались на постой драгуны.
Через окна светло-зеленого деревянного дома солдаты передавали друг другу столы, стулья, посуду.
— А это еще что такое? — воскликнул вдруг капитан, хватаясь левой рукой за саблю.
По улице, словно привидения, с вилами в руках шли заросшие, бородатые люди в обмотках и лаптях. Д’Эрбини взглянул на мажордома, который нервно разминал пальцы:
— Кто это, по-вашему?
— Да, как вам сказать…
— Каторжники? Сумасшедшие?
— И те, и другие.
В тот день на улицах Москвы Себастьян Рок не раз видел толпы людей, которых жандармы разгоняли с помощью прикладов. Но вот коляска съехала на узкую улочку и сбавила ход. Откуда ни возьмись мужик с черным щетинистым подбородком и бешеными глазами, горящими между прядями длинных свалявшихся волос. Он подскочил к коляске, в которой сидел Себастьян, и мертвой хваткой вцепился ему в руку. Маскеле и попутчики пытались освободить руку Себастьяна и, чем ни попадя, колотили нападавшего по голове. Жандармам не оставалось ничего другого, кроме как сбить его с ног ударом приклада. Мужик с окровавленной головой упал навзничь, но тут же вскочил и бросился к остановившейся коляске. Но лошади уже тронулись с места и свалили русского наземь. Коляска, наехав на тело, подскочила, послышался хруст костей и резко оборвавшийся жуткий вопль.
На обочине дороги прямо на земле сидели десятки таких же бродяг, и от их страшной внешности становилось не по себе. Все происходило у них на глазах, но ничего, кроме тупого равнодушия, невозможно было уловить на их лицах. Вчерашние узники приобрели не только свободу, но и приличные запасы водки, от которой пребывали в полнейшем оцепенении. Эти несчастные и глазом не моргнули, когда их собрат отдал Богу душу на грязной мостовой.
Себастьян был бледен, как полотно, его бросало то в жар, то в холод, а зубы выбивали барабанную дробь. Опустив глаза, он поглаживал покусанную руку.
— Настоящий каннибал, этот сумасшедший, — попытался шутить повар. — Тебе повезло, а ведь мог отхватить руку по самый локоть.
— Зверье, а не люди, — философски обобщил дворецкий, подняв вверх палец.
То, что всем остальным показалось безобидным, хоть и неприятным эпизодом, по-настоящему испугало молодого человека. Себастьян ко всему стал относиться с опаской, особенно после того, как барон Фен поручил ему оборудовать в Кремле канцелярию, и для этого пришлось временно покинуть императорское окружение. Угроза нависла над всей армией. Уйти из жизни молодым? Кому нужна такая слава, если ты не можешь ею воспользоваться? То ли дело опера! Был бы у него голос. Черт возьми! Себастьяну хотелось заранее знать поры года своей жизни. Зима представлялась ему юностью, когда человек живет в предвкушении весны, прилива новых сил и энергии. Героизм его вовсе не прельщал. Да и где эти герои? Офицеры только и думают о продвижении по службе. Не по своей воле очутились в России все эти люди. Многие одели военную форму из-за куска хлеба. С зерном во Франции дела неважные. Беднякам стали давать рис. А кого это обрадует? Кругом воруют. Безработные умирают с голоду. В Руане продается хлеб из гороховой муки, а в Париже император тратит огромные суммы на то, чтобы удержать цену на хлеб в шестнадцать су за четыре фунта. Боится, чтобы люди не взбунтовались. Проходимцы спекулируют зерном и наживаются на людском горе. Куда девались те оптимисты, которые всех убеждали, что война будет короткой и в июле Великая Армия войдет в Петербург? Солдаты устали и сами себе желают поражения, лишь бы унести ноги домой. Теперь хоть отыграются на Москве.
