Но человеку благородных кровей жить прошлым чертовски скучно, и лицо Казановы в свете камина было угрюмо — так больно ему было вспоминать о растраченных попусту, без сожаления дукатах, о навсегда исчезнувших из его жизни красавицах. Ах, если бы у человека, пусть даже старого, всегда были деньги…
И Казанова погрузился в несбыточные мечты, рисуя себе, как он едет по широким дорогам Европы в собственной карете, с туго набитым кошельком, как требует на почтовых станциях самых быстрых коней, как раздает золото хозяевам и почтальонам, слугам и девчонкам, как целует каждую попавшуюся на его пути горничную и наслаждается каждой лигой пути — пути, ведущего в Париж… Париж? Увы, этот дорогой и безумный Париж, некогда город сплошного наслаждения, где все, что мешало наслаждению, отметалось как «предрассудок», — этот Париж убил доброго Людовика и всех аристократов, у которых не хватило ума быть скопидомами, и, как проститутка, отдался во власть мерзким санкюлотам[6]…
Ну если не в Париж, так в Неаполь, гостеприимный, безудержный, прелестный Неаполь, «находящийся где-то между адским пламенем и раем»… Голова Казановы склонилась на грудь, и он задремал, улыбаясь про себя, думая об этом веселом, шалом Неаполе, где так легко расправлялись с «предрассудками» и так благосклонно улыбались молодому Джакомо…
— При том, какой груз лежит на его совести, он еще улыбается во сне, словно дитя! — раздался громкий иронический голос.
Казанова, вздрогнув, проснулся и с изумлением уставился на немолодого мужчину, сидевшего в кресле по другую сторону камина, уперев подбородок в скрещенные на набалдашнике трости руки. Забавное выражение недоверия появилось в глазах Казановы при виде красивого умного лица мужчины, смотревшего на него с насмешливой улыбкой; когда же он узнал посетителя, в глазах его отразился панический ужас. Рот Казановы еще больше ввалился, глаза расширились, а коротко остриженные волосы под париком встали дыбом. Ему отчаянно захотелось сбежать, скрыться куда угодно, но слишком он был стар и слишком напуган.
— Сен-Жермен… граф… Сен-Жермен! — наконец произнес Казанова, заикаясь, вцепившись в ручки кресла.
— А-а! — Странный гость, дотоле неподвижно сидевший в кресле, шевельнулся, и от движения бриллиант на его пальце сверкнул в угасающем свете камина. — A-а, мой дорогой Казанова, я подумал, что если дать вам время, то вы, пожалуй, узнаете — будем вежливы и назовем это так: вашего друга?
Казанова облизнул пересохшим от страха языком увядшие губы и, когда к нему вернулся голос, проквакал, как старая жаба:
— Но вы же умерли! Пятнадцать лет назад… в Шлезвиге… вы же умерли… мы хоронили вас.
Гость, явно забавляясь, хмыкнул.
— И, однако же, вы видите меня здесь, — сказал он, и его яркие, хоть и немолодые глаза злобно сверкнули. — Как вы это можете объяснить?
— Не знаю. Разве что вы — призрак.
Граф с самым серьезным видом протянул ему золотую табакерку, украшенную бриллиантами и ставшую знаменитой благодаря миниатюре, на которой были изображены его христианское величество Людовик XV и любимица всей Франции.
— Вы помните эту табакерку?
Казанова кивнул, и граф не без издевки продолжал:
— Или вы считаете, что она тоже призрак? Возьмите понюшку.
Казанова неуклюже погрузил дрожащие пальцы в табакерку, но больше просыпал табаку на свое кружевное жабо, чем донес до ноздрей. Он чихнул.
— Ага, — произнес граф, — я вижу, ваш нос не считает мой табак призраком.
Казанова пропустил издевку мимо ушей. Мозги у него после чиханья, казалось, прочистились, и он взял себя в руки с быстротою и умением, приобретенным за долгую жизнь, когда он, попав в переделку, мигом выбирался из нее с помощью острого ума.
— Как вы, черт подери, сюда проникли? Я даже и не слышал! — И, видя, что граф лишь улыбнулся с раздражающим самодовольством, Казанова добавил: — Значит, ваша, так сказать, «смерть» была, я полагаю, тоже одним из ваших трюков?
Казанова явно знал, куда больнее ударить старого противника, ибо граф, раздраженный таким злонамеренным выпадом, принял необычайно величественный вид.
— Сударь! — воскликнул он пронзительным от гнева голосом. — Не судите других по себе, а в особенности графа Сен-Жермена! Вы предали и продали то немногое, что вам хитростью удалось выведать из тайн розенкрейцеров, и сумели провести бедную старую маркизу д’Юрфе; вы позорно воспользовались наивностью сенатора Брагадина из Венеции, сделав вид, будто умеете составлять предсказания по придуманному вами Ключу Соломона и якобы знакомы с Паралисом! Так знайте же, подлый вы человек, погрязший в мирской суете, что подлинное знание тайн розенкрейцеров, примененное во благо и с должным уважением, подарило мне вечную молодость!
Казанова с улыбкой выслушал эту диатрибу[7] и настолько пришел в себя, что даже смог изобразить зевок, который вежливо прикрыл рукой.
— Все это я уже слышал от вас и раньше, граф, — не без издевки заметил он. — Одни считают вас Вечным Жидом[8]. Другие говорят, что вы нашли бутылку с водой Понс-де-Леона[9]. А третьи говорят, что вы — дьявол. А есть и такие, которые грубо называют вас шарлатаном.
— Значит, вы не верите в мои способности! — воскликнул граф, и глаза его сверкнули от гнева и оскорбленного тщеславия. — Да вы посмотрите на меня! Посмотрите, говорю, на меня, — настаивал он властным тоном, пытаясь заставить Казанову поднять на него взгляд. — Разве я выгляжу старше, чем когда вы знали меня в Париже и Лондоне?
