– И я не хочу!
– Молодец. Будешь моим корешем. Создадим свободное поселение. В нем все будут жить так, как считают нужным.
– Здорово!
– Ты хотя маленький, но умный.
– Ты думаешь, родители и воспитатели дадут нам жить здесь? – вздохнул Василий.
– Мы пока тут, а потом уйдем в горы, в тайгу, создадим новое поселение.
– Найдут, воротят…
– Не дрейфь: построим подводную лодку или самолет. Скроемся!
– Тебе дома очень плохо?
– Муторно! Батька пьет, мать орет на него. Я живу то дома, то с бабкой и дедом, то здесь. Бабка меня все ругает – то за двойки, то за дыры на брюках, то едой попрекает. Мать норовит за ухо взять, но я ускользаю от ее руки. Деду удается меня вдоль спины вытянуть, но я сам ему поддавался – хилый он. Но вчера подрался с ним – не хочу больше терпеть. Эх, как здорово жить на берегу реки, не ходить в школу! Хреново одно – приходится воровать. Жить-то надо как-то. Я клевый вор, еще ни разу не попался. Как кошка крадусь. Хочешь, тебя, Васька, научу воровать?
Василий смутился и, не зная, что ответить, пожал плечами.
– Почему тебя зовут Ковбоем?
– Ковбои – конные пастухи в Америке. Они до жути сильные, ловкие и смелые парни. Никто ими не командует. Они – свободные люди. Помогают индейцам. Один старый ковбой дружил с индейцами, которых в наглую выгоняли со своих земель белые колонизаторы. Однажды они захватили в плен вождя племени. Ковбой подполз поздно ночью к стоянке белых, чтобы спасти вождя…
Но Василий уже засыпал. Неожиданно застонала Саша; она сбросила с груди одеяло и куртку, металась. Ковбой потрогал ее лоб:
– Совсем, дружище, худо ей. Может умереть.
Василий поднес к губам подруги кружку с водой, но струйка потекла мимо рта. Девочка с закрытыми глазами вскрикивала: "Мама, мама…"
Василий вдруг испугался, его незакаленные нервы не выдержали, и он заплакал.
– Не нюнь, – сердито отодвинул его в сторону Ковбой…
Василий очнулся ранним утром. Ковбой сидя дремал возле Саши. Она спала, была землисто-бледной. Ковбой вздрогнул и потянулся.
– Спит? – спросил он у Василия и заботливо подоткнул под Сашу одеяло. – У тебя деньги есть?
– Нету.
– Что ж, пойдем на дело: девчонке обязательно нужно молоко и мед.
– "На дело"?
– Живо собирайся.
Они долго шли за поселком по оврагам, пустырям, потом перелезли через забор, присели на корточки за какими-то ящиками. Ковбой тихо сказал:
– Тут, Васька, продовольственный склад, в нем навалом меда, сахара и конфет, – всего, короче, завались. Я уже давно приметил в стене одну доску, она легко отодвигается. Но для меня узкий пролаз, а другие доски не могу оторвать. Ты маленький да щупленький – проскользнешь. Будешь подавать мне все, что увидишь, но главное – мед и сухое молоко, понял?
– Ага, – радостно качнул головой Василий, которого захватывала новая игра.
Послышались чьи-то шаги.
– Видел, видел я – пацаны сиганули через забор, – частил кто-то обеспокоенно.
– Померещилось, поди, – ответил ему хрипловатый, позевывающий голос.
Люди потоптались возле ящика, за которым притаились Василий и Ковбой, ушли.
Ковбой отдернул доску и затолкал Василия в склад. В нем было темно и затхло; Василий посидел на полу, пока глаза обвыклись.
– Бросай! Чего ты там?
Василий подал несколько картонных ящиков и банок, но внезапно заскрежетал замок и следом заскрипели большие двери. Свет хлынул в глаза Василия; он отбежал в темный угол, заваленный мешками. Но шаги неумолимо приближались к нему, и он рванулся к лазу.
– Ловите, ловите вора! – устрашающе-громко закричала высокая, широкоплечая женщина.
Ошеломленный Василий увидел лихо перепрыгнувшего через забор Ковбоя…
Надрав уши, Василия сдали в милицию, и он до вечера просидел в дежурке, не признаваясь, кто он и откуда. Он не испытывал чувства страха, а только – досады, что придется вернуться в детский сад, к опостылевшим порядкам. Он хотел снова очутиться в жилище Ковбоя, окунуться в свободную жизнь. Пришли за ним мать и отец, – он и им не обрадовался.
– Васенька, крошка мой! – Мать подхватила Василия на руки и беспорядочно целовала, крепко прижимая к груди.
Василий расплакался: он понял – теперь не вырваться к Ковбою!
В детский сад Василия не отдали, хотя отец настаивал. Дома не закрывали на замок, как прежде: все же он стал взрослее, следующей осенью должен был пойти в школу…
И тяжело итожится в голове Василия Окладникова, в волнении прикуривающего очередную папиросу: побег был неудачным и беспомощным рывком в новую, независимую жизнь. У него после еще были рывки, но, как и этот, отчего-то заканчивались они невезуче. Может, ему слишком многого хочется в жизни, и он неразумно спешит? Остановиться на чем-то малом? А может быть, уже поздно?
Василий рос. Много читал, старательно учился. Но оставался замкнутым и одиноким. Присматривался к взрослым и нередко задавал им странные, озадачивающие вопросы:
– Вы счастливый человек?
Люди над ним посмеивались, избегали прямого, честного ответа:
– Нашел о чем спрашивать. Об этом предмете лучше, малец, не думать. Живи да живи себе, пока Бог дает такую возможность.
Родителям они говорили:
– Чудным у вас Васька растет!
Мать и отец угрюмо отмалчивались.
Единственными друзьями Василия была Саша и какое-то время Ковбой. Однако Ковбой однажды попался на крупном воровстве и на долгие годы загремел на зону.
Семейная жизнь Василия была скучной: мать и отец вечно работали в двух-трех местах, пытались заработать столько денег, чтобы зажить обеспеченно, безбедно.
– Мы во что бы то ни стало, наконец-то, заживем по-человечески, – иногда вслух предавалась мечтаниям мать. – Построим прекрасный дом, обзаведемся приличным имуществом…
– Мама, а разве сейчас мы живем не по-человечески? – спрашивал Василий.
– Мы живем от зарплаты до зарплаты, а это ужасно. Ужасно!
Он родителей видел редко. Ему рано захотелось уйти из семьи. Но первым ушел отец. Василий однажды случайно услышал разговор между родителями.
– Пойми, Таня, так жить невозможно… Я устал… Я уже лет десять не видел твоей улыбки… Когда же мы, в конце концов, начнем жить?
– Построим дом, купим машину… – робко стала урезонивать мать.
– Жить надо когда-то, а не строить дома! Ты вся вымоталась, постарела… а я на кого похож? И все ради этого чертового дома? Запомни, привольно живут только блатные и воры, а нам, простым трудягам, надо смириться…
– Да, надо смириться, – произнесла в полдыхания мать, но в ее словах Василий угадал слезы.
В одно прекрасное время отец не вернулся домой. Он нашел себе женщину в другом поселке. Мать стала выпивать. Дом Окладниковы так и не построили, но купили автомобиль, и отец забрал его себе.
Как-то Василий пришел домой из школы и увидел мать, сидящую на стуле возле печки, в которой потрескивали горящие поленья. Мать дремала или даже спала. Ее узкие плечи были сутулы, кисть загорелой руки слабо свисала, словно неживая, с колена. Ноги, обутые в старые башмаки, были вытянуты. Василий тихонько подошел ближе и зачем-то всмотрелся в ее лицо, и увидел то, чего раньше не замечал: он вдруг обнаружил, что мать уже старушка. Не годами – ей не было и сорока пяти, – а всем своим обликом она уже была безнадежно стара. Ее лицо – невыносимо серое, дрябловатое, нос заостренный, как у покойницы. Ему стало нестерпимо жалко мать. Она очнулась. Он отпрянул, склонил голову.
– Пригрелась и задремала, – слабо улыбнулась она. – А ты знаешь, Василек, у нас новость: Наташа замуж собралась. Экая глупая: училась бы. – Мать заплакала: – Все в жизни прахом пошло. Хочешь одного, а что-то все не туда поворачивается. Хоть ты выбился бы у меня в люди и зажил бы по-человечески.
– А как это по-человечески? – всматривался в глаза матери сын, словно не хотел упустить и малейших изменений в ней.
Мать подняла на него тяжелые, но бесцветные, словно бы выцветшие, глаза и не ответила. А в нем полыхало: знаю как, знаю! И буду, буду жить по-человечески! И он зачем-то сжимал за спиной кулаки, будто должен был сейчас же вступить с кем-то в драку.
