Все быстрее приближалось к нам неведомое существо, и тут я услышал настойчивое и мелодичное позвякивание, словно бы кто-то исполнял пиццикато на стеклянной скрипке: такие кристально чистые нотки издавали бы бриллианты, превращенные в звуки.
Сейчас это Нечто уже достигло самого конца светлой дорожки, вплотную приблизившись к барьеру темноты, который все еще отделял наш пароход от края лунного потока. Оно билось об этот барьер, как птица бьется о прутья клетки. Оно кружилось и вертелось в сверкающих струйках воздуха, в водоворотах кружевного света, в спиралях оживших испарений. Странные и непонятные вспышки мелькали в нем, напоминая радужные переливы перламутровых бликов. Еще я заметил, что через него медленно перемещались ослепительно яркие искры и блестки, как будто существо втягивало их в себя из омывающих его лунных лучей.
Все ближе и ближе подлетало оно, скользя по сверкающим волнам, — все тоньше становилась, сжимаясь, защищающая нас стена тени. Внутри туманности можно было отчетливо разглядеть ядро, некую сердцевину, в которой сконцентрировалось самое интенсивное свечение: пронизанное прожилками, лучезарное пятно молочно-белого цвета кипело и бурлило, как живое. А над ним, в путанице вибрирующих и кружащихся вихрей и спиралей, виднелись семь светящихся огоньков.
Невзирая на беспрестанное, но странным образом упорядоченное движение этой… этой штуки, огоньки висели над ней прочно и незыблемо. Их было семь, этих светлячков, похожих на семь маленьких лун: одна была окрашена в жемчужно-розовый цвет, другая — в нежный перламутрово-голубой, третья — в яркий шафранный цвет, у четвертой был тот изумрудный оттенок, который встречается в тропиках на отмелях около островов, еще две имели мертвенно-белый и призрачно-аметистовый цвета, а последняя отливала серебром, словно летучая рыба, когда она в лунную ночь выпрыгивает из воды.
Мелодичное позвякивание стало еще громче. Музыка вонзалась в уши ливнем крошечных наконечников острых стрел, заставляя сердце ликующе биться и замирать от отчаяния; она подступала к горлу невероятным восторгом и сжимала его рукой бесконечной скорби.
Заглушая хрустальные нотки, послышались какие-то бормочущие вскрики: отчетливо различимые, в то же время они воспринимались как нечто абсолютно чужеродное нашему миру. Человеческое ухо могло воспринимать эти выкрики только после того, как мозг с помощью сознательных усилий переводил их в земные звуки, при этом у меня возникло странное двойственное ощущение, будто все мое существо с равно непреодолимой силой жаждет впитать в себя эти звуки и в то же самое время с ужасом отстраняется от них.
Трокмартин широким шагом устремился к борту палубы, повернувшись лицом к этому невероятному видению… еще несколько ярдов отделяло его от края кормы. Крайняя степень блаженного экстаза и крайняя степень мучительной боли мирно уживались на его лице, нимало не сопротивляясь друг другу; сверхъестественным образом эти противоположные чувства слились в нечеловеческом облике, который не могло иметь ни одно из существ, созданных Богом, все глубже и глубже проникая ему в душу.
Так, должно быть, выглядел Сатана сразу после своего падения: еще не утративший святости, еще созерцая небеса, он уже видит адскую бездну.
А затем лунная дорожка мгновенно исчезла. На небо надвинулись тучи словно их свела невидимая рука. Откуда-то с юга послышался рев штормового ветра. И как только исчезла луна, так сразу же исчезло и это странное видение… пропало, как пропадает картинка на волшебном фонаре, если погасить в нем свечу. Позвякивание резко оборвалось и воцарилась гробовая тишина… такая тишина наступает после громового раската. И больше ничего только тишина и непроглядная тьма.
Дрожь сотрясла все мое тело, словно я уже стоял на самом краю бездны, и все же, по чистой случайности, избежал падения в пучину, где по преданиям жителей Луизианы прячется рыбак и ловит на удочку человеческие души.
Трокмартин, протянув руку, обнял меня.
— Так я и думал, — сказал он. В его голосе появились новые интонации; холодная уверенность пришла на смену тягостному ужасу перед неизвестностью. — Да, теперь я все понял! Пойдемте-ка ко мне в каюту, дружище. Потому что теперь, когда вы тоже это видели, я могу рассказать, он заколебался, — я смогу вам объяснить, что это было! — закончил Трокмартин.
