Филипп открыл глаза и сел на постели, дико озираясь. В окно струился слабый утренний свет, внизу в кухне Элли звенела посудой.
Ему казалось, что он задыхается. Он вскочил и уставился на туалетный столик Элли. Черт возьми, кто-то, наверно, пролил целый флакон духов! От тошнотворно-сладкого зловония кружилась голова. Филипп замигал, дрожащей рукой зажег сигарету. Спокойно, без паники, — сказал он себе, затянулся и судорожно закашлялся: едкий дым обжег ему горло и легкие.
— Элли!
Надрываясь от кашля, он кинулся в прихожую. Запах горящей спички превратился в едкую вонь, будто тлел палый лист. Филипп с ужасом уставился на сигарету и отшвырнул ее.
— Элли! Кто-то поджег дом!
— Ду что ты, глупый, — донесся снизу голос Элли. — У бедя просто подгорели гредки.
Филипп кинулся вниз по лестнице. В нос ударил острый прогорклый запах горящего жира и одуряющий запах перекипевшего кофе.
— Неужели ты не чувствуешь, какая тут вонь?
На плите негромко, многообещающе булькал автоматический кофейник. На сковородке шипела и сверкала яичница, подсыхали на бумажном полотенце ломтики ветчины. Все дышало невинностью и покоем.
Филипп осторожно отнял руку от носа, и… едва не задохнулся.
— Ты что, в самом деле не чувствуешь, какая тут вонь? Поди-ка сюда на минутку.
От Элли так и несло ветчиной, кофе, горелыми гренками, но больше всего духами.
— Ты уже душилась сегодня?
— До завтрака? Да ты сбеешься!
Филипп помотал головой.
— Постой, постой. Должно быть, мне все это просто кажется… Слишком много работал, нервы шалят.
Он налил себе кофе, добавил сливок, положил сахару.
Но от кофе разило так, будто оно недели три кипело в грязной кастрюле. Запах был какой-то искаженный, отвратительно преувеличенный. Он заполнил всю кухню, обжег Филиппу горло, и слезы хлынули у него из глаз.
И тут перед Филиппом забрезжила истина. Расплескав кофе, он задрожавшей рукой отставил чашку. Духи. Кофе. Сигарета…
— Шляпу, — задыхаясь выговорил он. — Дай шляпу. Мне надо в лабораторию.
По дороге ему становилось все хуже и хуже. Во дворе его едва не стошнило от запаха сырости и гнили. Соседский пес испускал благоуханье целой собачьей своры. День выдался сырой, дождливый, и в автобусе стояла духота, как в раздевалке для спортсменов после труднейших состязаний. Рядом плюхнулся мутноглазый субъект, и Филиппу разом припомнилось, как студентом он ради заработка чистил чаны на пивоваренном заводе.
— Пррекррассссное утро, док? — выдохнул мутноглазый. Он еще, вдобавок, позавтракал чесночной колбасой! Филиппа замутило, и со стоном облегчения он вывалился из автобуса у ворот лаборатории.
На лестнице он встретил Джейка — тот был бледен как полотно.
— Привет, — еле выговорил Филипп. — Отличная погода.
— Да-а, — ответил Джейк. — Погода отличная. А ты… э-э… как ты себя чувствуешь?
— Отлично. — Филипп с напускной деловитостью открыл инкубатор, где хранились колбы с вакциной. Но тотчас вцепился в край стола так, что побелели суставы. — А почему ты спрашиваешь?
— Просто ты сегодня неважно выглядишь.
Они молча уставились друг на друга. Потом, точно по сигналу, взглянули в дальний конец лаборатории, где за перегородкой помещался кабинетик Коффина.
— А шеф уже пришел?
— Он там, у себя. И дверь запер.
— Придется отпереть, — сказал Филипп.
Доктор Коффин отпер дверь и, попятившись, прислонился к стене, лицо у него было серое. В кабинетике разило патентованным средством, каким хозяйки освежают воздух в кухне.
— Нет, нет, сюда нельзя, — пискнул Коффин. — Даже не подходите. Я не могу с вами сейчас разговаривать. Я… я занят. Срочная работа…
— Рассказывай! — рявкнул Филипп, поманил Джейка в кабинетик, запер за ним дверь и повернулся к Коффину.
— Когда это у тебя началось?
Коффин дрожал как осенний лист.
— Вчера, сразу после ужина. Я думал, задохнусь. Встал и всю ночь бродил по улицам. Господи, какая вонь!
— А у тебя, Джейк?
— Сегодня утром. Я от этого проснулся.
— И у меня сегодня утром, — сказал Филипп.
— Но я не понимаю! — завопил Коффин. — Кроме нас, видно, никто ничего не замечает!
— Пока не замечает, — сказал Филипп. — Не забывайте, мы первыми сделали себе прививку.
У Коффина на лбу выступили капли пота. В глазах его ширился ужас.
— А как остальные?
— Я думаю, нам надо придумать что-нибудь сногсшибательное, да поживее, — сказал Филипп.
— Да что же это за напасть! — закричал Коффин. — Всюду вонь невыносимая! Вот ты, Филипп: ты утром курил сигарету, я ее и сейчас чувствую, даже глаза слезятся. Если бы я не знал вас обоих, голову бы дал на отсечение, что вы неделю не мылись… Все запахи, сколько их есть на свете, вдруг точно взбесились…
— Ты хочешь сказать, усилились, — поправил Джейк. — Духи все равно пахнут приятно, только чересчур резко. То же самое с корицей, я нарочно ее нюхал. После этого у меня полчаса текли слезы, но пахло-то все-таки корицей. Сами запахи не изменились.
— А что же тогда изменилось?
— Очевидно, наши носы. — Джейк в волнении зашагал по комнате. — Вот возьмите собак. У них насморка не бывает, а ведь они, в сущности, живут только обонянием. Да и другие животные, вся их жизнь зависит от чутья и ни одно никогда не страдает хотя бы подобием насморка. Этот вирус поражает только приматов и более всего проявляет себя именно в человеческом организме.
— Но откуда эта гнусная вонь? У меня давным-давно не было насморка…
— В том-то и соль! — продолжал Джейк. — Почему у нас вообще есть обоняние? Потому, что в слизистой оболочке носа и горла имеются тончайшие нервные окончания. Но там же всегда живет и вирус. Испокон веку он гнездится в тех же клетках, паразитирует на тех же чувствительных тканях и притупляет наши обонятельные нервные окончания, так что они никуда не годятся. Неудивительно, что прежде мы почти не чувствовали никаких запахов! Эти несчастные окончания просто не способны были что-либо чувствовать!
— А потом мы взяли и уничтожили этот вирус, — сказал Филипп.
— Нет, не уничтожили. Мы только отняли у него хитроумнейшую механику, при помощи которой он защищался от сопротивляемости человеческого организма. Целых два месяца после укола наш организм вел борьбу с вирусом не на жизнь, а на смерть и сокрушил захватчика, который сидел в нас с самого зарождения приматов. И вот, впервые за всю историю человечества, эти изуродованные нервные окончания начинают функционировать нормально.
— Господи! — простонал Коффин. — Неужели это только начало?
— Это еще только цветочки, — пообещал Джейк. — Ягодки впереди.
— Что скажут об этом антропологи? — задумчиво молвил Филипп.
— То есть?
— Возможно, когда-то в доисторические времена произошла единичная мутация. Крохотное изменение — и одна линия приматов стала уязвимой для этого, вируса! И быть может, поэтому человеческий мозг стал так развиваться и совершенствоваться, и самое существование человека, когда он утратил остроту обоняния, стало до такой степени зависеть от его разума, а не от мускульной силы, что он возвысился над прочими приматами.
— Ну, теперь он получил ее обратно и не возрадуется! — простонал Коффин.
— И я полагаю, — сказал Джейк, — он первым делом кинется искать виноватого.
Оба, Филипп и Джейк, посмотрели на Коффина.
— Ну-ну, ребята, бросьте дурака валять, — сказал Коффин, и его опять затрясло. — Мы все трое заварили эту кашу. Филипп, ведь ты сам говорил, что идея-то была твоя! Не бросишь же ты меня теперь.
Зазвонил телефон.
— Доктор Коффин, — залепетала перепуганная секретарша, — звонил какой-то студент, он… он сказал, что едет к вам…
— Я занят, — завопил Коффин. — Никаких посетителей! Никаких телефонов!
— Но он уже едет! Он говорил… что разорвет вас на куски своими руками…
Коффин швырнул трубку. Лицо у него стало серое.
— Они меня растерзают! Филипп, Джейк, да помогите же!
Филипп вздохнул и отпер дверь.
— Пошлите кого-нибудь в морозильник, пусть принесут всю охлажденную культуру, какая есть. И добудьте пяток привитых обезьян и несколько десятков собак.
— Но что ты собираешься делать?
— Понятия не имею, — отвечал Филипп. Но придется нам снова научиться насморку, даже ценою жизни.
Они орошали себе слизистые носа и горла таким количеством активнейшего вируса, что всякий нормальный человек уже до самой смерти не отделался бы от насморка. Они смешали культуру шести различных видов вируса, полоскали этой вонючей смесью горло и поливали ею себя и каждую привитую обезьяну.
