— И скольким василискам вы успели свернуть башку, уважаемый? — спросил его визави, представившийся аптекарем из Ристола. Хотя Радим успел заметить, что мешка с лекарствами у аптекаря не было, медицинские советы он давать отказывался, а доминошки перемешивал в две руки, но тремя пальцами, что заставляло подозревать в нём шулера. Купец, судя по всему, тоже это заметил, но за себя был спокоен, поскольку играл в паре с подозрительным незнакомцем, и благодушное настроение не покидало бы его, если бы не беспрестанные колкости и язвительные замечания напарника, портившие удовольствие от игры.
Против шулера и торговца играла ещё более странная пара: наёмник, явно переживающий не лучшие времена, и зажиточный крестьянин каких повсюду пруд пруди: с мозолистыми руками и загорелым морщинистым лицом. К такому никто и приглядываться не станет, однако, Радим успел приметить, что хуторянин явился налегке, а это всегда странно, без дела мужика на большую дорогу арканом не затащишь. Соседи, случается, заходят скоротать вечерок, но этот-то нездешний… хотя, вроде уже бывал здесь пару раз. На заклад биться не стоит, но зря толстопузый радуется, что уселся играть в паре с мошенником, как бы не пришлось в результате раскошеливаться.
— Парень! — слышится зов подвыпившего гостя, — спроси там, где моя рыба?
— Сей миг! — заученно отвечает Радим и со стопой грязных мисок исчезает на кухне. Интересный разговор о василисках остаётся недослышаным.
В поварне Колохова жена — ведьмоватая Рикта мечется от жаровни к печи, поспевая ещё что-то рубить на разделочном столе.
— Рыбу требуют! — на бегу сообщает Радим.
— Жарится! — кричит Рикта, деревянной лопаткой переворачивая шипящих в масле вьюнов. — Что мне, сесть на них, чтобы скорей подрумянились?
— Да откуда столько?.. — причитает Дамна, при виде перемазанной жиром посуды. — Кипятку тащи, ирод!
— Сперва дров! — приказывает хозяйка.
Радим притаскивает с заднего двора охапку наколотых поленьев, потом мчится через зал, чтобы зачерпнуть в гостевом дворе кипятка. Там под навесом дымит ещё один очаг, над которым висит закопчёный котёл, чтобы беднота, ставшая на ночлег, тоже могла хлебнуть кипяточку. А дрова для всех печей и очагов — на Радиме. Сколько их переколото да перетаскано — не сосчитать!
Парочку полешек стоит подкинуть под котёл, чтобы забурлила вода, после того, как дольёшь свежей. Дрова хранятся во дворе, но не около очага, а то скучающие мужички, такие прижимистые, когда речь заходит о своём, даровое топливо мигом спалят, чтобы косточки лишний раз погреть, да и просто — забавы ради.
Во дворе тоже говорят о чудесном, но здесь народ уже не делится на скептиков и сказочников. Посомневаешься, посмеёшься над чужим рассказом, а тут самого беда подстережёт, да ещё диковатее, чем соседа. В Поручинках, сказывают, оборотень задрал корову. Возле стада — волчьи следы, а за росчистью — человечьи, в мягких чувяках, чтобы гвоздей в подмётке не было. Это уже всякий знает, что оборотень гвозди на дух не переносит, потому и вбивают в косяк кованый гвоздь, чтобы незваный гость в дом не впёрся. А корову злыдень таки уволок, хотя ни волку, ни, тем более — человеку, коровьей туши на закорках не снести. Ясно дело, волколак постарался.
Радим зачёрпывает полведра кипятку и бежит, стараясь, чтобы воздух сносил горячий пар, не жёг пальцы. Быстро бежишь, оно и ничего, а остановишься — не обессудь.
В зале, кажется, назревает драка. Во всяком случае, степенный разговор, сдобренный лёгкой пикировкой, перешёл в ссору с криком и размахиванием кулаками.
— Я мошенничаю?.. — хрипит длинноносый аптекарь, хватаясь за пояс, где нет ничего, кроме заткнутого за ремень платка. — Да я тебя за такие слова…
Ноги игрока в мягких без единого гвоздя чувяках нервно приплясывают; сразу видно, что мошенник готов к любому повороту дела: бежать, отпрыгнуть, ударить, а обойдись дело миром — с усмешкой усесться за прерванную партию. Наёмник за меч не хватается, у него на поясе видавшее виды оружие, которое или спит в ножнах, или, если уж доведётся быть извлечённым на свет, не сверкает впустую, а бьёт сразу и наверняка. Даже удивительно, что его владелец оказался без места и вынужден куда-то идти. Лишь одно в его экипировке показалось Радиму странным — ноги в мягких, не для каменистых дорог чувяках.
Крестьянин сидит, нависнув над столом, широченные руки прижимают к столу доминошную позицию, чтобы никто не мог смахнуть костяшки, так что потом уже не найдёшь виновного. Лицо крестьянина страшно, мужики не прощают тех, кто мошенничает при игре на деньги, и бьют уличённых шулеров хуже, чем конокрадов. Ног крестьянина не видать из-за стола.
Один лишь торговец сохраняет хладнокровие и явно наслаждается ситуацией. Конечно, ежели обнаружится мошенничество, выигрыша ему не видать, зато можно будет полюбоваться, как станут бить жулика. Купеческие ноги на самом виду, выставлены в проход; стоптанные подковки дорожных сапог сияют стальными полумесяцами.
— Давай разбираться… — по нехорошему мягко предлагает солдат. — Только сразу предупреждаю: кто кости смешает, тот и соврал.
Мужик кивает и медленно поднимает лапы над столом. Все четверо склоняются над позицией. В таверне звенит тишина, Радим, забыв про стынущий кипяток, следит за разбирательством.
— Ты сейчас положил кость три-два, — диктует наёмник, — а она уже проходила в начале игры. Вот она лежит. Ты что, думал, я не замечу?
Хуторянин наливается чернющей синевой. Сразу видно, что бить он будет хоть и неумело, но без жалости, со всей мочи.
— Моя кость правильная, — длинноносый тычет пальцем, — а ты проверь, что там за костяшка…
Негоциант двумя пальцами поднимает доминошный камень, скребёт ногтем и громко сообщает:
— Фальшивка! У неё два очка втёрто! Должно быть пять-два, а выходит — три!
— Кто ставил? — требовательно вопрошает солдат. Волосатые кулаки сжимаются и разжимаются, но к поясу не лезут, игорная свара — безоружная.
Мгновение висит тишина, игроки припоминают расклад, а зрители ждут вердикта. Затем три лица поворачиваются к хуторянину:
— Так вот чья работа!.. — пронзительно звенит долгоносый. — А сидит-то как ангел!
Меньше всего крестьянин напоминает ангела.
— Н-ну… — выдавливает он, поднимаясь.
На него глядят с откровенными усмешками, все взгляды, сколько есть народу в зале, прикованы к нему, и во всех взорах читается одно и то же: «Жулик! Мелкий доминошный жулик!» Это невозможно стерпеть, уже не сипение, а хриплый рёв вырывается из горла, глаза вспыхивают кровавым огнём, исказившаяся личина поворачивается к противнику, грозя полувершковыми зубами. Под давлением вздувшихся мышц лопаются рукава кафтана, и бывший хуторянин предстаёт во всей красе и истином облике. Визг Рикты, появившейся в дверях с блюдом жареных вьюнов, заглушил все прочие звуки.
