Надо ли спешить?
Ведь спешка – бестолковая, слепая суета, которая и вас мучает, и других заражает. Не получится раз, ошибёшься два, споткнёшься три, пять, десять раз... И устанет человек, и опустятся у него руки, и свернёт он в ту сторону, где каждая хата с краю. Там тихо и тепло, и люди тихонькие и тёпленькие. Там никто не ждёт алых парусов, там каждый выписывает журнал «Здоровье».
Вы скажете: «А как же Геракл? Двенадцать раз жизнь обрушивала на него страшные испытания и не могла сломить, и сейчас он с покровительственной улыбкой смотрит на нас с Олимпа». Но Геракл не суетился. Он знал свои силы, с детства увидел свой путь и поэтому не мог ошибиться, споткнуться, потерпеть поражение.
Позвольте, а вы сами-то – Геракл?
То-то и оно.
Мы сами строим свою жизнь. Строим не из сберкнижек, тряпок и деревяшек, строим из дел своих, своих, но не для себя.
И потому не спешите.
Всякое добро очевидно без доказательств. Просто всегда нужно помнить, что время, которое мы тратим на изобретение велосипеда и вечного двигателя, не прибавляется к сроку нашей жизни.
Вы скажете: «Спустимся с Олимпа на землю. Допустим, ты предупреждаешь нас об опасности, но на это нужно иметь право».
Поверьте, я имею его.
Я никогда не блуждал в тумане, не упирался в тупики, этого и не будет. Всё очень просто. Я объясню. Но... простите – звонят в мою дверь.
МАРТА УДИВЛЯЕТСЯ
Открываю дверь, входит Марта. Сразу с дежурства – ко мне? Странно. Дальше – хуже. Внимательно рассмотрела всех кинозвёзд, коснулась пальцем корешков книг в шкафу, открыла окно, постояла у картины, на которой Димка изобразил несколько переплетающихся разноцветных зигзагов. Марта проводила экскурсию молча и не спеша. Я ждал отзывов и пожеланий. Наконец Марта опустилась на диван, красиво положила ногу на ногу, закурила длинную сигарету и уставилась глазами в мой лоб.
Димка говорит: «Лицо вашей Марты как бриллиант – ослепительный блеск и никакого выражения».
Димке видней. Он художник. А для меня она просто жена моего брата, к тому же врач. Лет с двадцати я невзлюбил женщин-врачей и актрис. Первых за то, что они знали то, о чем мне не хотелось бы, чтобы знали женщины. Вторых за искусство перевоплощения, а по мне – враньё. По-видимому, эти женщины чувствовали, что я их потенциальный враг, и не пересекали мою дорогу. Её пересекла Марта, пересекла великой китайской стеной.
Марте тридцать пять лет. Она уверена, что это обстоятельство даёт ей право вести среди меня воспитательную работу. Я не упираюсь. Пусть забавляется, пока своих детей нет.
Марта блондинка и всегда делает пышные причёски. На фоне золотистого, словно светящегося облака её смуглое лицо видится ярче, «шедеврально!», как говорит Димка.
Наконец наши взгляды встречаются.
Белые начинают и дают мат в три хода, и Марта делает первый ход:
– Ты извини меня за неожиданный визит. Очень вдруг захотелось ещё раз взглянуть, как ты живёшь, вернее, в чём ты живёшь.
– Ну и как?
– Да так: красиво, умно и пусто. Но ты, я вижу, очень доволен своей модерной бочкой Диогена. И это очень даже странно, потому что мужикам в твоём возрасте обычно чертовски надоедает подобная стоянка, и они...
– Женятся? Но, дорогая Марта, Колумб открыл Америку в 1492 году, и ты немного опоздала....
– Открыл-то открыл, а Колумбией Америку не назвали. Улавливаешь? И потому я открою тебе тайну, как женятся мужчины в твоём возрасте... Тридцать лет – это прекрасная пора, вершина, самый расцвет жизни. Но у вершины есть одно неудобное свойство – еле поместятся две ноги, а на одной долго не устоишь, вот-вот сорвёшься, и где уж тут высматривать женщину своей мечты, к тому же на это нужно время и особый лирический настрой души. А где оно, лишнее время? Да и лирические струны уже давно поржавели... И тогда мужчина идёт на первую встречную улыбку. Что делать? Статистика пока ещё заставляет нас улыбаться вам чаще, чем это нужно нам самим. Месяц. Другой. И вот за полтора рубля мужчина приобретает любовницу, повара, экономку, стиральную машину, полотёра и няньку. Право на новое имущество закрепляется печатью в документе и общественным мнением. Мужчина с удовольствием поддерживает игру, бубнит «Я люблю тебя» и вносит женщину в свой дом на руках. Но он врёт и знает сам, что врёт.
Марта презрительно улыбнулась и указала сигаретой на меня:
– И это, Саша, – твоё будущее.
Сильный ход, но мы его спокойненько нейтрализуем, и в том же тоне, и с теми же театральными паузами.
– Уймите волненья и страсти. Это не моё будущее. Я не любитель случайностей. Они исключены, программа моей жизни выполняется точно... Школа – служба в армии – институт. Тебе известно, после института меня приглашали в аспирантуру, а пошёл я работать в школу. Почему? Потому что ещё во время первой своей студенческой практики понял, что педагогика как наука – это одно, а педагогика как преподавательский труд – другое. Четыре года в школе не прошли даром, я узнал это другое. В следующем году – аспирантура. Через три – кандидат наук, потом буду преподавать в институте. А второй половины жизни мне вполне хватит, чтобы хорошо поработать, устроить свою личную жизнь и вырастить моих детей настоящими гражданами России. Так будет, потому что всё рассчитано по силам и способностям... А что касается женщины моей мечты? Она где-то есть. Она ждёт меня. Ей незачем спешить, потому что знает – мне не нужна никакая другая, а ей – никто другой...
Так что на вершине я стою очень надёжно. Конечно, моя программа – это не огонь сердца Данко, но и не сомнительная карта с приглашением поискать сокровища капитана Флинта.
Марта долго, внимательно рассматривала испачканный губной помадой фильтр сигареты, вздохнула и с грустью сказала:
– Саша, ты очень умная и надёжная вычислительная машина, но не забывай: когда такая машина ошибается, она делает - катастрофу!
Э, Марта, так дело не пойдёт. Ты не в духе. Я – громоотвод, но почему?
- Марта, да что сегодня с тобой? Вычислительная машина... катастрофа... женитьба... У тебя неприятности?
– Ночью девочка умерла. Годик всего. Двухстороннее воспаление лёгких. Мамаша её молоденькая, лет восемнадцати, проснулась, увидела, завизжала и, как была в больничном халате, в тапочках, в окно выпрыгнула и бежать. Пока мои сестрички опомнились, её и след простыл. Вскоре пришёл отец. Здоровенный парень, хмурый, небритый, в грязной спецовке, наверное, прямо с работы. Говорит: «Пустите посмотреть, пока резать не увезли». Это он про морг. Я разрешила. Девочка лежит на кровати, на боку, голенькая. Ножки поджала, а ладони под щекой, словно спит. Папаша подошёл, за плечо девочку потрогал, постоял минуты две и заплакал. Не в голос, не всхлипывая, просто слёзы из глаз сыплются. «Спасибо, – говорит, – доктор». - « За что?» – испугалась я. - «За то, что в ту минуту её одну не оставили». Это правда. Такая крошка впервые у нас. Всё сделали, что надо. Я не сделала только одно. Не дала девочке живой воды. А где она, живая вода? А парень продолжает: «Ей хоть и не страшно было, но всё-таки...» – «Что не страшно?» – спросила я. - «Умирать. Она ведь глупенькая ещё, не знала, из чего уходит». Вот, Сашенька, какие дела.... Оказывается, умирать не страшно, если только не знаешь, из чего уходишь. А тебе сейчас страшно будет умирать?
Ответить я не успел. Впрочем, я и не знал, что ответить. В дверь позвонили. Я открыл. В комнату ворвался Димка.
– Добрый вечер, Марта Владимировна, – весело закричал он, – дозвольте припасть к вашей благородной ручке.
Марта встала и улыбнулась:
– Ох, и попадёшься ты когда-нибудь под мою благородную ручку, – и добавила как бы между прочим: – Вы бы хоть на ночь не пили.
– Как можно! – возмутился Димка.
– Вот и я думаю: как можно?.. Вытаскивай, вытаскивай, не стесняйся.
Марта постучала пальцем в Димкину грудь. Димка вытащил из внутреннего кармана пиджака бутылку коньяка. Поглядел на неё, на Марту и с восхищением спросил:
– Марта Владимировна, а что у меня в правом кармане? Отгадаете – в окно бутылку выброшу.
– Два билета на семичасовой сеанс...
– Саша, не плачь, – сказал поражённый Димка и направился в окну. Марта удержала его за рукав:
– Ладно, не выбрасывай. Пейте, только поаккуратнее... А с билетами очень просто. Ты от касс кинотеатра выходил с какой-то приятной блондинкой.
«Ленка», – догадался я.
Марта попрощалась. Я вышел её проводить. Ожидая, когда поднимется кабина лифта, Марта серьёзно сказала:
– Не забывай, о чём мы говорили.
Когда я вернулся в комнату, Димка сидел на подоконнике и курил, пуская дым на улицу. Я достал рюмки. Выпили. Включил приёмник. Нашёл тридцать первую волну. Играл оркестр Рея Кониффа. В самый раз.
- Ты чего? – спросил Димка.
– Наливай по новой.
– В миноре, значит. Я тоже.
Помолчали.
Строит, строит человек красивую башню из своих идей. Вдруг приходит Марта, и башня рушится. А ты думай: то ли жидковата башня оказалась, то ли Марта просто тебя обидела. Марта умная. Что ни слово – айсберг. Одна пятая сверкающей, грозной льдины на поверхности, а четыре пятых надо ещё рассмотреть. И очень надо рассмотреть.
– Димка, в последнее время мне стало казаться, что я шёл вперёд так тихо, что не заметил, как остановился.
– А я, Сашка, картину начал. Вернее, видеть её стал... Ночь под Ивана Купала... Чаща леса. Таинственный свет распустившегося цветка папоротника. Узкий серпик месяца. Зелёные глаза филина... Я её быстро сделаю, эту картину. Говорят, кто увидит цветок папоротника, может стать невидимкой, счастье и удача будут сопутствовать тому человеку всегда и всюду. Но никто никогда так и не видел этот цветок... А должны увидеть. Пусть все увидят...
