Оверхольт доложил по радио об их местонахождении и добавил, что они не нуждаются в дополнительной помощи. Это было сделано исключительно ради того, чтоб избежать возможного конфликта с китайцами. Он и его люди были истощены и измучены, но они без задержек преодолели сложный участок пути в Непале. Теперь городок Лхунтса-Дзонг и деревенька Джора остались далеко позади.
До Карпо-Паса, пограничного с Индией, теперь оставалось не более одного дня пути верхом.
И вдруг пошел снег. Метель с пронизывающим ветром, низкие облака над Мангмангом — так их встретил последний тибетский городок перед индийской границей. Далай-лама, и без того раздавленный сознанием того, сколько жизней сложили его соплеменники и сколько их еще погибнет, заболел.
Чтобы облегчить путешествие, его посадили на странное животное — дзомо, родившееся от скрещивания яка с лошадью. Пока дзомо взбирался по крутому склону, далай-лама в последний раз с тоской смотрел на Тибет, где оставалась большая часть его души.
Оверхольт направил свою лошадь поближе. Он выждал, пока далай-лама вернется из своих горьких дум, и лишь тогда заговорил.
— Моя страна никогда ничего не забывает. Однажды мы поможем вам вернуться. Далай-лама кивнул и похлопал по шее своего дзомо. Замыкающий колонну мул, который тащил тележку с бесценным сокровищем, подвернул ногу, пока пересекал ущелье, и устремился вниз. Шестисотфунтовый вес, такой неподъемный, пока они карабкались вверх по ущелью, наконец вырвался на свободу. Колеса весело подскакивали на камнях.
Наши дни
Восемь вечера. С юга, похожее на странное насекомое, скользящее по гладкой поверхности синей скатерти, прокладывало свой путь через карибские просторы старое, видавшее лучшие времена грузовое судно. Тонкая струя дыма, идущая из его единственной трубы, растворялась в легком бризе, а солнце, уже тронувшее край горизонта на западе, повисло, как огромный оранжевый шар.
Это было одно из последних суден, которые еще бороздили океанские просторы, навещая самые отдаленные и экзотические порты мира. Их осталось совсем немного. Они не следовали по стандартным маршрутам. Их расписание зависело от того, какой груз они перевозили и от того, кому этот груз принадлежал, поэтому их тактика менялась от порта к порту. Они причаливали к берегу, разгружались и растворялись в ночи.
В двух милях от берега покачивалась на волнах маленькая лодка, она не подходила к кораблю, а старалась держаться параллельным курсом. Лоцман захлопнул крышку люка, когда сбросили трап.
Лоцман, пятидесятилетний загорелый моряк с густой седой шевелюрой, с интересом уставился на старое судно. Черная краска местами облупилась и висела клочьями. Корабль сильно нуждался в ремонте. Громоздкий якорь, крепко сидящий в своем гнезде, был полностью изъеден ржавчиной. Лоцман с трудом разобрал буквы, написанные на борту. Старое фрахтовое судно называлось «Орегон».
Хесус Моралес изумленно потряс головой. Удивительно, что старая калоша не пошла ко дну еще лет двадцать назад. Судно выглядело брошенным на произвол судьбы и совсем не походило на действующий грузовой корабль. Интересно, бюрократы из министерства транспорта представляют себе хотя бы на треть состояние корабля, с которым они заключили контракт по перевозке химических удобрений для сахарных и табачных плантаций? Трудно было представить, что корабль в таком состоянии сможет пройти даже самую терпимо настроенную инспекцию.
Корабль ложился в дрейф, а Моралес стоял на палубе и ждал, пока не услышал скрежет, с которым его лодка задела борт грузового судна. Новая волна, осыпав его брызгами, ударила о борт. Моралес соскользнул по мокрой палубе, ухватился за веревочную лестницу и вскарабкался на борт корабля. За это утро он раз двадцать прокручивал в голове сложившуюся ситуацию. Все происходило именно так, как он себе представлял. Двое из экипажа корабля уже поджидали его наверху, чтобы помочь подняться на палубу. Оба являли собой довольно интересное зрелище, но утруждать себя приветствиями они не стали. Один из них просто указал на лестницу, ведущую на капитанский мостик. Затем они как по команде развернулись, и Моралес оказался на палубе в гордом одиночестве. Глядя им вслед, Моралес счел необходимым помолиться Богу, чтобы, не приведи Господь, не встретиться с ними снова где-нибудь в темном переулке.
