Первую стрелу Тим сбил мечом. В ту же секунду начал стрелять Мелт, а этот не промахивается и в темноте. Тален спускал тетиву так быстро, что за его движениями невозможно было уследить. А остальные были весьма средними стрелками, потому даже не таскали с собой луков.
Почему-то говорят «бой закипел». Тиму всегда казалось, что человек, придумавший это выражение, боя даже издали не видал. Ничего не кипит, все движения отточены, ни одного лишнего, потому что всякому жить хочется. А кажется – суета. Наблюдал однажды с холма. Муравейник. Кровавый муравейник. Бойня.
Со стороны тварей раздавались дикие крики, и поди пойми, то ли предсмертно орут, то ли запугать пытаются. Патрульного – воплями. Смешно. Угадывались знакомые слова, все больше «кровь».
Завидев или почувствовав шевеление неподалеку, Тим метнул нож и не промахнулся. Ну все, подходят близко. Дело за сталью. Кирас поудобнее перехватил свой боевой топор, и Той тоже. Странность: такое оружие подстать Кирасу, Той куда мельче, однако обычный с виду Той превращается в убойный механизм, и тяжеленный топор с клевцом порхает в его руках, ровно перышко.
Тален отбросил лук – кончились стрелы. Лук у него мощный, с малого расстояния, поди, насквозь пробивает. Ага, двумя клинками дерется, и дагу ловко держит… Впрочем, еще бы – гвардеец Силга да драться бы не умел. Так не бывает.
Потом ни единой мысли не осталось. Тим превратился в боевую машину, не знающую и не умеющую ничего другого, только рубить и колоть. Врагов было много, слишком много, необычно много для вылазки, словно случайно попались они на пути целой армии, будто снова зарубежники вознамерились крепость штурмовать. Предупредить бы – да поздно, не выпустят, погонятся – не уйти. Одно остается: побольше сволочей с собой прихватить. Пятнадцать лет в Патруле – это, может, и хуже двенадцати лет в гвардии, да ненамного.
Тим не чувствовал ни усталости, ни боли, не знал, чья кровь залила ему лицо – противника ли, друга ли, своя ли собственная. Меч врезался в защищенные лишь прочными куртками тела, рубил рогатые или клыкастые головы, вонзался в щели между легкими доспехами… В Приграничье все патрульные пренебрегали доспехами – защита все равно сомнительная, а движения сковывают.
Драться. Драться. Убивать. Крушить. Резать. Бить. Не мысли, а знание, обжигающее холодом и ясностью. Не ты – значит, тебя, не сдержишь здесь – вперед пойдут, а там только Крепость неприступна, а есть ведь деревни, хутора, кто-то ж должен сеять, чтобы кормить тех, кто за стенами. Пусть кровь льется здесь, на Границе, на Рубеже, своя, чужая, – лишь бы не там. Там бабы с ребятишками, там старики, там чокнутый Минеас, ученый, исследующий феномен Рубежа и вскрывающий тела немногих монстров, каких ему притаскивают патрульные. Там развратный и тощий священник Фигиль, там толстый и не менее развратный оружейник Питим. Там нет родственников, там нет друзей, только собутыльники, но там – люди.
Убьют – потеря для мира небольшая. Пришлют на его место кого другого, такого же, здорового и сильного, не отягощенного моралью или принципами, человека без прошлого и с единственным будущим: оборонять Рубеж. Всегда такие найдутся. Всегда человек предпочтет отложить смерть. Почти всегда предпочтет умереть в бою, а не на виселице.
Сознание возвращалось кусочками. Осколками разбитого окна, складывающимися в унылую мозаику глубин Зарубежья. Покрытое рваными тучами небо. Деревья с корявыми ветками и редкими листьями. Усеянные белесыми кустами и белесыми же валунами холмы. Шумы походного лагеря. Чужие голоса. Странная речь.
Плен.
Тим остро пожалел, что родился на свет.
Пару раз они натыкались на остатки от обеда тварей. Впервые увидев обглоданные человеческие кости, Тим блевал целый час.
– Он очнулся.
Мелт? Значит, и Мелт жив, и кто-то еще – кому бы он сообщал такую нерадостную для Тима весть. Он повернул голову. Все? О немилосердные боги, как могли вы допустить, чтобы весь Патруль…
У Тоя рукавом чьей-то грязной рубахи перевязана голова, у Витана перекошено лицо, скособочился Кирас. У Шанги вся рубаха в крови.
Тим попытался сесть, и получилось на удивление легко. Не ранен? Просто долбанули по макушке – и вырубился?
Руки были основательно скручены веревками, но не за спиной. При необходимости любую веревку можно перегрызть, а за зубы Тим никогда не жаловался и в прежней мирной жизни, и в трактирных свалках они тоже уцелели. Можно. Только зачем, если ты находишься посреди большого лагеря, а летать не умеешь.
