— Не нравится, — отвечает Ванда. — Ни мне не нравится, ни Уилли. Посмотри на бедного малыша — у него же все Рождество испорчено!
— А-а, вон ты про что, — Берни говорит. — Да все не так уж и плохо. Со стороны Большого Ника это очень даже добросердечно — праздник для детишек устраивать. Я чё в виду имею — одно дело, что из этого получается, а другое — хочет-то он, как лучше.
— Да уж, доброе у него сердце! — усмехается Ванда. — Как лучше, точно! Выряжается в костюм Санта-Клауса, чтоб детишки вокруг него собачонками прыгали. А он попутно у них всю подноготную их родителей выспрашивает.
Покивал Берни покорно.
— Все так, а что поделаешь?
— Завяжи, — говорит Ванда. — Другую работу себе найди.
— Да что еще я делать-то умею, а, Ван? Всю жизнь же только и делал, что дрался. И потом, где я найду такие бабки, как те, что Большой Ник мне платит? Вот ты скажи — где?
К соседнему прилавку подходит тут высокий, расфуфыренный господин с усиками, в поводу — жена, вся в норке, и сынок. Примерно Уиллиных лет сынишка, — все сопел да на дверь входную оглядывался с опаской.
— Ишь ты, — Берни говорит, — да это ж мистер и миссис Пуллман. Ты, Ван, поди, их помнишь с прошлого Рождества.
— Бухгалтер Большого Ника, да? — спрашивает Ванда.
— Не-е, адвокат его. — Берни рукой Пуллману помахал — в знак приветствия. — Здрасьте, мистер Пуллман.
— А-а, добрый вечер, — поздоровался и Пуллман, без особой, надо заметить, теплоты. А супруге объяснил: — Телохранитель Большого Ника. Ты, должно быть, помнишь его с прошлого Рождества.
— Вы, гляжу я, как все добрые люди — тоже рождественские подарки в последний момент покупаете, — говорит Берни.
— Да уж, — отвечает Пуллман и на сынишку своего, Ричарда, косится. — Можешь ты перестать наконец сопеть?
— У ребенка это психосоматическое, — встряла миссис Пуллман. — Стоит ему увидеть Санта-Клауса — и все, сразу же начинается сопение. Но ведь невозможно же привести ребенка незадолго до Рождества в торговый район — и не встретить ни единого Санта-Клауса! Вот один только минуту назад вышел прямо из кафе. Перепугал бедняжку Ричарда до полусмерти.
— Не нужен мне сын-сопляк, — прогремел тут Пуллман. — Ричард! Возьми себя в руки! Санта-Клаус — друг и тебе, и мне, и вообще всем нам.
— Лучше бы он у себя на Северном полюсе так и сидел, — отвечает Ричард.
— Чтоб у него там нос отмерз, — добавляет Уилли.
— И чтоб его ведьмедь полярный сожрал, — подытоживает Ричард.
— Не «ведьмедь», а медведь. Полярный медведь, — поправляет миссис Пуллман.
— Зачем ты поощряешь ненависть мальчика к Санта-Клаусу?! — возмутился Пуллман.
А миссис Пуллман ему:
— А к чему притворство? Наш Санта-Клаус — грязный, вульгарный, грубый, дурно пахнущий сквернослов.
У продавца глаза мало из орбит не выкатились.
— Порой, дорогуша, — замечает Пуллман, — мне кажется, что ты уже подзабыла, в каком положении мы находились, пока не повстречали нашего рождественского эльфа. В весьма плачевном.
— Мое мнение — или самоуважение, или смерть, — огрызнулась миссис Пуллман.
— Большие деньги — подмоченная совесть, — отвечает Пуллман. — Одно приходит вместе с другим. И мы все в одной лодке. — Поворачивается он к продавцу, говорит: — Мне, пожалуйста, что-нибудь дико дорогое и совершенно безвкусное, и неплохо было бы, чтоб оно еще светилось в темноте и обладало встроенным барометром. — Складывает большой и указательный пальцы — жеманно так. — Понимаете примерно, какую вещицу я ищу?
— С сожалением признаю: вы обратились именно туда, куда надо, — кивает продавец. — У нас есть модель «Мэйфлауэра». Сплошная хромированная сталь, а иллюминаторы изнутри красными лампочками подсвечены. Правда, маленькая незадача: встроены в нее часы, а не барометр. А барометр встроен в статуэтку бравого воина. Серебряная статуэтка, и у воина вместо глаз — рубины. Гм.
— Я вот думаю, — вступает миссис Пуллман, — а нельзя ли поставить статуэтку бравого моряка на палубу «Мэйфлауэра»?
— В правильном направлении мыслишь, — одобрил Пуллман. — Даже удивительно, право. И подумать не мог, что ты однажды научишься понимать Большого Ника столь глубоко. — Потер он устало глаза. — Господи, — говорит, — да что ж ему все-таки нужно, что нужно?! Берни, у тебя какие-нибудь идеи есть?
— Ничего ему не надо, — отвечает Берни. — У него всего на свете — куры не клюют. Только он говорит: мол, все равно подарки получать любит. Для того, значит, чтоб они ему про всех его друзей напоминали, сколько ни есть.
— Видимо, он считает, что таким путем друзей легче пересчитать, — усмехается Пуллман.
— Не, — отвечает Берни, — Большому Нику друзья и впрямь важны. Ему по сто раз на дню надо толковать, как его все любят, а то он из себя выходит, мебель крушить принимается, во как.
Пуллман покивал задумчиво.
— Ричард, — сказал сынишке, — ты помнишь, что должен сказать Санта-Клаусу, когда тот тебя спросит, как мамочка с папочкой относятся к дяде Большому Нику?
— Мамочка с папочкой любят Большого Ника, — гундосит Ричард. — Мамочка с папочкой считают, что он — настоящий джентльмен.
— А ты, Уилли, чё скажешь? — спрашивает Берни своего отпрыска.
— Мамочка с папочкой говорят, мы дяде Большому Нику всем обязаны, — пищит Уилли. — Большой Ник — он добрый, щедрый.
— Все вокруг любят Большого Ника, — отчеканила Ванда.
— А кто не любил — тот отдыхает на дне озера Мичиган, надежно упакованный в цемент, — добавил Пуллман и мило улыбнулся продавцу, что как раз поднес ему модель «Мэйфлауэра» и статуэтку бравого моряка. — В самый раз, как раз то, что нужно. Последний вопрос: а в темноте они светятся?
В день детского праздника Берни О'Хэйр стоял на страже у парадного входа в особняк Большого Ника. В данный момент он как раз мистера и миссис Пуллман с сынишкой приветствовал.
— Хо-хо-хо, — шепнул Берни.
— Хо-хо-хо, — Пуллман ему в ответ.
— Ну, чё, Ричард, — говорит Берни Пуллману-младшему, — я гляжу, ты сегодня вроде как утихомирился?
— Мне папочка половинку снотворной таблетки дал, — пищит Ричард.
— Что, — спрашивает миссис Пуллман, — хозяин дома принял уже достаточную дозу горячительного напитка?
— Извиняйте, не попал? — дивится Берни.
— Я вас спрашиваю: он уже нажрался?
— А рыбы в воде живут или как? — хмыкает Берни.
— А солнце каждый день встает? — подтягивает Пуллман.
Тут загудел маленький телефон внутренней связи на стене.
— Чё, Ник? — говорит Берни.
— Они все уже? — интересуется кто-то сурово.
— Точно, Ник. Только что Пуллманы прибыли, а они — последние. Остальные в гостиной уже дожидаются.
— Займись там, — бурчит Ник и вешает трубку.
Вздохнул Берни тяжело. Гирлянду колокольчиков из стенного шкафа вытащил, систему сигнализации вырубил, спрятался в кусты на лужайке.
Потряс колокольчики. Заорал во всю мочь:
— Эй, ребятня! Санта-Клаус прибыл! И олешки его — Большерогий, Быстроногий, Серебряное копытце и Золотой глазок! Люди добрые! Прям у нас на крыше приземлились-то! А вон Санта уже и в дом залазит — через окошко спальной!
А после в дом зашел, колокольцы снова в шкаф упрятал, дверь на все засовы и запоры запер, систему сигнализации обратно включил, а после — прямиком в гостиную, где двенадцать ребятишек и восемь пар папаш с мамашами сидели тихонечко.
Все мужики, что там были, на Ника работали. И Берни — тот единственный из них был, что типичным «быком» смотрелся. Остальные на вид — ни дать, ни взять, респектабельные, честные предприниматели. Трудились они у Ника в штаб-квартире, где никаким насилием и жестокостью даже не пахло. Типа, бухгалтерские книги вели, финансовые и юридические консультации предоставляли, а так же разъясняли Нику, как с преступной его деятельностью управляться самыми что ни на есть современными, значит, научными методами. Белая кость средь его людей, короче. Плюс, у всех — детишки, достаточно мелкие, чтоб еще в Санта-Клауса верить.
— С Рождеством вас всех! — хрипло ревет Санта-Клаус, и его тяжелые черные ботинки грохочут вниз по лестнице.
Уилли из объятий материнских вывернулся. Бросился к Берни — отец всяко лучше защитит.
Внизу лестницы Санта-Клаус на перила облокотился. Борода — из ваты, а из-под белых усов сигара торчит. Заплывшие глазки хитро косят, перебегают по лицам приглашенных. Толстый этот Санта-Клаус, и лицо — бледное, отечное. А перегаром от него так и разит.
— Вот сей момент приперся из собственной мастерской на Северном полюсе, — сообщает этак с вызовом. — Чё тут, никто даже и не поздоровается с самим святым Ником?
Родители, что в комнате сидели, так и зашикали на детишек, сидевших, ровно каменные, — давайте, мол.
— Громче уже! — ревет Санта. — Не в мертвецкой сидим.
И пальцем-сосиской на Ричарда Пуллмана кажет:
— Ты, сынок, хорошим пацаном был, точно?
Мистер Пуллман сынишку стиснул, точно волынщик — инструмент свой.
— Да-а! — взвизгнул Ричард.
— Без базара? — спрашивает Санта подозрительно. — С папой-мамой не борзел?
— Не-ет! — кричит Ричард.
— Лады, — говорит Санта. — Прикинь, может, я тебе электрическую железную дорогу привез. А может, и нет.
Порылся он в груде разноцветных свертков под огромной елкой.
— Куда ж я задевал эту гребаную железную дорогу, а? — а после вдруг нашел сверток, на котором имя Ричарда было написано. — Ну, чё, — хочешь?
— Ага, — шепчет Ричард.
— Ну, тогда и веди себя так, чтоб я это понял! — ворчит Санта.
Малыш Ричард, бедняга, только слюну сглотнул.
— Ты, пацан, прикинь вообще, сколько эта дорога стоит? — говорит Санта. — Сто двадцать четыре бакса с мелочью! — Выдерживает драматическую паузу. — И это — ежели только оптом брать.
Наклонился он над Ричардом:
— Ну, сынок, скажи теперь спасибо!
Мистер Пуллман снова бока Ричарда сжал.
— Спа-асибо, — протянул Ричард.
— Да уж точно «спасибо», без базара, — ухмыльнулся Санта с этаким горьким сарказмом. — Со своего старика ты железную дорогу за сто двадцать четыре пятьдесят хрен когда получишь, век свободы не видать. Слышь, пацан, я те вот чё скажу: кабы не я, папаша твой по сей день не знал бы, как за больничные счета расплатиться и чем кредиты отдавать. Я так понимаю, это здесь все помнят.
