Лурдес сказала:
— А, вы поэтому не готовите.
— И поэтому тоже. Воз из Равалпинди, это город, где сорок женщин в месяц поступают в больницы со страшными ожогами. Если она выжила… Ты меня слушаешь?
Лурдес посасывала дайкири.
— Конечно.
— Если не умерла, живет в позоре, потому что ее муж, этот паршивец, который хотел обжечь ее до смерти, выгоняет ее к чертовой матери из дому. И ему это сходит с рук. В Пакистане, в Индии женщины тысячами умирают каждый год от ожогов, потому что надоели мужьям или мало принесли приданого.
— Вы говорили, первая жена у него сгорела.
— Как только смог позволить себе белую женщину — на кой ему старая тогда сдалась?
— Боитесь, что он вас сожжет?
— Так они и делают, такой у них обычай. И знаешь, в чем дикость? Воз приехал сюда заниматься пластической хирургией. А в Пакистане, где столько изуродованных женщин, почти нет таких хирургов. — Она сказала: — А некоторым плещут в лицо кислотой… Я сделала самую большую ошибку в жизни — вышла за человека другой культуры, за чалму.
Лурдес спросила:
— Для чего?
Хозяйка повела рукой:
— Для этого. — Подразумевая дом и всё, что к нему прилагалось.
— Так у вас оно есть.
— Не будет, если уйду от него.
— Может, после развода он оставит вам дом.
— Брачный контракт. Я получаю шиш. И в тридцать два года — обратно в стриптиз на федеральном шоссе или в какую-нибудь топлесс-закусочную. Есть грудь — можешь хотя бы получить работу. Любимый номер Воза — выхожу в наряде медсестры и все снимаю, кроме веселенькой шапочки. — Мысль хозяйки резко поменяла направление. — Воз сказал, что, когда увидел этот номер, сразу захотел меня нанять. Я была бы первой голой хирургической сестрой.
Лурдес представила себе, как эта женщина танцует без одежды на глазах у мужчин, и подумала о мисс Олимпии, предупреждавшей своих уборщиц о библейской честности: не петь и не плясать за уборкой офисов, а то заинтересуются мужчины, задержавшиеся на работе. У нее это получалось так, будто мужчины сидят в засаде. «Читайте книгу „Судей“, — говорила мисс Олимпия, — двадцать первую главу». Там мужчины затаились и ждали, когда выйдут плясать Силомские девицы, чтобы схватить их и сделать своими женами. Лурдес знала уборщиц, которые пели за работой, но чтобы плясали, не видела никогда. Каково это — сплясать голой перед мужчинами? — думала она.
— Не хотите с ним жить, — сказала Лурдес, — но хотите жить в этом доме.
— Вот именно, — сказала женщина, совсем не выглядевшая как миссис Махмуд.
Лурдес отпила дайкири, поставила бокал и протянула руку к пачке «Вирджиния Слимз»:
— Можно одну попробовать?
— Пожалуйста.
Она зажгла сигарету и глубоко затянулась.
— Я бросила. Но вы так курите, что мне опять захотелось. Даже как вы сигарету держите.
Лурдес чувствовала, что эта женщина уже близка к тому, чтобы раскрыть свои мысли. Но, видно, они такие, что ими нелегко поделиться с другим человеком — даже женщине, которая плясала голой. Сегодня вечером Лурдес решила ей помочь. И сказала:
— Как бы вы чувствовали, если бы на вашего мужа свалилась куча сырого цемента?
И, не услышав ответа, глядя в сторону, подумала: не поторопилась ли?
Рыжеволосая женщина сказала:
— Как на мистера Зиммера? А ты что почувствовала?
— Я приняла это с облегчением. Подумала: меня больше не будут бить.
— Ты счастливо с ним жила?
— Ни одного дня.
— Ты же выбрала его, на что-то рассчитывала.
— Он меня выбрал. На вечере в Кали. Там было по семь колумбийских девушек на одного американца. Я не думала, что меня возьмут. Мы поженились… Через два года я получила зеленую карту, и мне надоело, что он меня бьет.
Рыжая миссис Махмуд сказала:
— Да, ты накушалась, вижу. — И на этот раз помолчала, прежде чем спросить: — Сколько нынче стоит грузовик цемента?
Лурдес без промедления ответила:
— Тридцать тысяч.
Миссис Махмуд сказала:
— Черт возьми. — Но сидела спокойно, откинувшись на желтые подушки. — Ты была готова к этому. Вивиана описала тебе ситуацию, и ты решила наняться.
— Думаю, вы меня наняли из-за мистера Зиммера, — сказала Лурдес. — Очень уж интересовались, что с ним произошло. И еще я поняла с первого дня, когда мы сидели здесь, что мужа вы не любите.
— Так ведь понятно почему. Я до смерти боюсь сгореть. Он зажигает сигару — я слежу за ним, как чертов коршун.
Нашла себе причину, объяснение.
— Незачем нам про него говорить, — сказала Лурдес. — Вы платите деньги, все вперед, и мы про это больше не говорим. Не платите — тоже больше не говорим.
— Колумбийские друзья должны все получить заранее?
— Какие друзья?
— Цементные друзья.
— А если это будет похоже на несчастный случай, и вы скажете: они здесь ни при чем, он упал из лодки? Вы не знаете, какие это люди.
— У Воза нет лодки.
— Или на его машину наехал грузовик. Понимаете? Вы заранее ничего не будете знать.
— Они, наверное, захотят наличными.
— А как же.
— Я не могу пойти в банк и снять такую сумму.
— Тогда забудем об этом.
Лурдес ждала, а женщина думала, курила сигарету — курили обе, и, наконец, миссис Махмуд сказала:
— Если я сегодня, прямо сейчас, дам тебе почти двадцать тысяч, ты все равно захочешь забыть?
Теперь Лурдес замолчала и задумалась:
— У вас столько есть дома?
— Копила на побег, — сказала миссис Махмуд, — если придется спешно уехать. Зажимала чаевые, когда доводила их до того, что пачкали штаны, и это все — двадцать тысяч. Берешь или нет? Не берешь — можешь уходить. Ты мне больше не нужна.
За несколько недель своего пребывания здесь Лурдес всего дважды пришлось обменяться словом с доктором Махмудом. Первый раз — когда он пришел на кухню и попросил приготовить ему завтрак — копченого снука, рыбу, которую он ел холодной, с чаем и поджаренным хлебом из цельной пшеницы. Предложил ей тоже поесть снука, сказав, что он хуже лосося, но тоже ничего. Лурдес попробовала; рыба была костистая, но она сказала ему: да, вкусно. Они поговорили о том, кому какая морская рыба нравится, и он показался ей вежливым, разумным человеком.
Во второй раз он ее ошарашил: вылез голым из бассейна, когда она поливала растения во внутреннем дворике. Он окликнул ее и попросил подать полотенце с кресла. Она подошла, и доктор Махмуд спросил:
— Ты меня поджидала?
— Нет, сэр, я вас не видела.
Пока он вытирал лицо и волосы, остриженные так коротко, что казался бритым, она смотрела на его кожу, на круглое брюшко, на странный черный пенис. Он опустил полотенце, и она посмотрела ему в лицо. Он спросил:
— Ты вдова?
Она кивнула, и он сказал:
— Ты девушкой вышла замуж?
Она помялась, но ответила, поскольку спрашивал доктор.
— Нет, сэр.
— Для мужа это было не важно?
— Думаю, да.
— А тебе не показалось бы полезным снова стать девственницей?
Она поневоле задумалась — такое не приходило ей в голову, — но неудобно было заставлять доктора ждать, и поэтому сказала:
— В моем возрасте? Нет.
Доктор сказал:
— Если хочешь, я могу тебе ее восстановить.
— Сделать меня девушкой?
— Хирургически — несколько швов внизу, в нежном месте. На Востоке среди женщин, выходящих замуж, это стало модно. И у проституток. Они могут запросить гораздо больше — иногда несколько тысяч долларов за ночь. — Он сказал: — У меня есть мысль предложить такую услугу. Если передумаешь, захочешь, чтобы я тебя осмотрел, я могу сделать это в твоей комнате.
Доктор Махмуд так разговаривал и так смотрел на нее, что Лурдес захотелось снять одежду.
Ночью того дня, когда Лурдес и миссис Махмуд окончательно договорились, он не вернулся домой. И на другую ночь. Утром следующего дня пришли два человека из службы шерифа округа Палм-Бич. Они показали Лурдес удостоверения и попросили позвать миссис Махмуд.
