Маттео Сальвани, с копной влажных волос на голове и полотенцем на плечах, вышел из трейлера, где только что принял душ, что разрешалось делать два раза в неделю. Душем и сливным туалетом старались пользоваться как можно реже, поскольку пополнение запасов воды было весьма проблематичным.
Роман, уставившись невидящими глазами на надпись «Серебряный Рейнджер», выведенную Владом черной блестящей краской на боку трейлера, отхлебнул переслащенный растворимый кофе. Он мечтал о чашечке эспрессо. Настоящего венецианского эспрессо, который пьешь на террасе какой-нибудь траттории возле безмятежного канала. В Венеции он оказался один-единственный раз, это было первое путешествие, которое он совершил после освобождения и сразу же был очарован его каменными дворцами-кораблями, почти плывущими по воде. Он дал себе слово возвращаться сюда как можно чаще, но Центральная Азия поймала его и больше не отпускала. Природа здесь поражала суровой красотой. Какой-то беспощадно-суровой. Никакой сладостной истомы, никакой безмятежной радости. Нужно продвигаться вперед и не дай бог сбиться с пути, потому что ошибки здесь необратимы.
Д'Анкосс, который, в своих коричневых вельветовых брюках, тяжелых горных ботинках, свитере мягкой пушистой шерсти, наброшенном на белую рубашку, и помятой фетровой шляпе, казалось, сошел с альпийской гравюры начала прошлого века, курил трубку, оглядывая горизонт, на котором в его воображении наверняка клубились тысячи отважных всадников, издающих воинственные возгласы и размахивающих саблями. Роман тоже отпустил на свободу свои мысли, каждый раз они уносили его от этих широких просторов и неумолимо возвращали клетушку в три на три метра, где он провел пятнадцать лет.
Однако Антуан Д'Анкосс вовсе не размышлял о людях, которые когда-то жили в этих не слишком гостеприимных краях. Он думал о Максе, своем приятеле, о раке, который разъедал его печень. Он думал обо всех своих умерших друзьях, об эпохе СПИДа и о том, как они с Максом рука об руку миновали самые страшные пики эпидемии, пока не почувствовали себя спасенными, выжившими и спасенными, и это только затем, чтобы узнать, что у Макса рак, какой-то дурацкий рак, и что он скоро умрет. Он вовсе не думал о всадниках, которые когда-то спускались по этим склонам, он вспоминал об их с Максом прогулках верхом по дюнам в Вандее, особенно о последней, когда Макс еще мог держаться в седле. Да, он согласился на эту экспедицию, чтобы бежать, бежать от своей умирающей любви, бежать от боли и тоски. Он подумал, что это трусость. Ему было грустно.
Кто-то похлопал Романа по плечу. Это был Ян, затянутый в свой любимый темно-синий комбинезон, какие носят механики. («Жутко удобно, столько карманов!»)
— Ну так где твои таинственные камни?
Роман бросил стаканчик в пластиковый мешок, который служил для сбора мусора.
— Там.
Внезапно перед ними как из-под земли вырос Омар — помятая джелаба[4], паколь [5], прическа, сделанная явно наспех.
— Sabr Kuned! Подождите меня!
Роман похлопал его по плечу:
— Проспал? Что тебе снилось? Твоя невеста?
Молодой человек покраснел до ушей и нервно потянул себя за бороду. Он был влюблен в дочь своего профессора, неприступную и равнодушную. Они удалились, сопровождаемые кошачьим взглядом Татьяны, которая занималась макияжем, ее полные губки сложились в чувственную гримасу. Сама она считала себя воплощенной женственностью, не забывала об этом ни при каких обстоятельствах, а на причудливые наряды Лейлы смотрела с нескрываемым осуждением.
Ян шел впереди, не в силах сдержать нетерпение.
— Поторопитесь! — не выдержал он. — Через час нужно выезжать.
— Координатор здесь я, — улыбаясь, напомнил ему Роман.
— Вот именно, тебе и следует требовать, чтобы выполнялись твои дурацкие приказы. Ну и где она, ваша таинственная пещера?
Омар поднял палец, делая знак, чтобы тот замолчал. Склонив голову набок, неподвижный, как кошка, он внимательно осматривал окрестности. Под сверкающим солнцем все казалось другим, подумал Роман, тоже обводя взглядом изрезанные скалы. Тени почти неузнаваемо деформировали рельеф, песок местами сбился в дюны, изменив ландшафт.
— Jndjo, ba rost! Там, налево! — внезапно крикнул молодой человек, запетляв по песку, как заяц.
Пещера и в самом деле была там, входное отверстие оказалось наполовину засыпано песком. Они пробрались внутрь. Камни их ждали, как ждали вот уже много тысячелетий, белые молчаливые часовые.
Ян, внезапно посерьезнев, закрепил на лбу лампу.
— Поглядим…
Роман смотрел, как он своими тонкими пальцами ощупывает зарубки, медленно исследуя все углубления, переходит от одного каменного блока к другому, садится на корточки, нахмурив брови, затем выпрямляется, чтобы охватить взглядом сразу все.
— Ничего не понимаю, — пробормотал Ян.
— То есть?
— В Центральной Азии нет образцов огамического письма.
— Почему ты думаешь, что его использовали только кельты? — заинтригованный, возразил Роман.
— Не знаю. Я знаю только то, что все известные в этой части мира системы письма суть петроглифы, то есть, если тебе угодно, иероглифы, сделанные на камнях, а также клинопись, когда писали палочками на глиняных табличках. Различные цивилизации одной географической зоны имели тенденцию «присваивать» себе тип письменности соседей, копировать их и приспосабливать к собственному алфавиту. А здесь явный чужак.
— Чужак? — хохотнул Омар. — Камни прилететь из космоса?
— Нет, конечно. Я имел в виду чужеродный и неизвестный элемент.
— Твоя может их прочитать?
— Пока нет. Мне не хватает ключа, чтобы их расшифровать. Нужно показать их Маттео, чтобы он их датировал по возможности более точно.
Роман в задумчивости скреб плохо выбритые щеки.
— А что, если это группа шотландских туристов выцарапала свои инициалы потехи ради? — спросил он.
— Все может быть, — вздохнул Ян, снимая лампу.
— Я привести профессор Сальвани, — сказал Омар, бегом направляясь к лагерю.
Десять минут спустя, ворча, появился Маттео, уже вспотевший в хлопчатобумажном зеленом свитере, несмотря на утреннюю прохладу.
— А я-то думал, что мы спешим! — бросил он, проскальзывая под низкий свод и обводя сумрачную пещеру внимательным взглядом.
Он остановился:
— Мамма миа, а это что такое?
— Вот ты нам и скажешь.
Маттео склонился над изрезанными камнями, бормоча вполголоса:
— Эвапорит[6] …… CaSO4 2Н20 … Гидратированный сульфат кальция, ничего удивительного, учитывая близость соляной пустыни, гм… да это просто-напросто гипс, сахаровидный полупрозрачный гипс, алебастр, вот!
Алебастр. Так вот чем объясняется беловатая окраска и прозрачность камней!
— Как ты думаешь, это старые камни? — нетерпеливо прервал его Ян.
С недоверчивым видом Сальвани поскреб гипс, вставив лупу в глазную впадину.
— Ну, я бы сказал… приблизительно четвертое-пятое тысячелетие до нашей эры. Но это совершенно не значит, что и надписи были сделаны тогда же. Чтобы сказать точнее, мне нужно сделать кое-какие анализы. Abbiamo il tempo?[7]
